
ЗоБоты
– Не получается. Странно… что-то блокирует мой сигнал. Или кто-то? Возможно, это результат работы бытового прибора. Здесь в подвале стоят резервные генераторы, думаю, один из них ещё может быть исправен… всё равно странно. Музыка играет. Это… музыка… и ещё тихий голос. Ты слышишь музыку?
Качаю головой – нет, не слышу. Ни музыки, ни голоса. У Патти более тонкий, чем у меня, слух, но… прислушиваюсь – ничего. Оглядываюсь – этот дом не из простых. Кирпичный монолит, комната охраны, красивые двери, удобный пандус, три лифта, наверняка есть даже собственные скважины…
Наверху снова что-то брякает.
Патти активирует все датчики, включая резервные, едва слышно пощёлкивает и молчит. Я начинаю нервничать.
– Пат? Там кто-то есть? Человек? Машина?
Мой робот мнётся, будто в смущении, и мямлит:
– Да, там скорее всего… вернее, нет… Человек… машина… не могу сказать точно. Я запутался. Меня кто-то зовёт. Нужно посмотреть. Это важно.
Патти идёт к лестнице. Я перехватываю Моссберг удобнее и решительно топаю за ним, но дыхалки хватает всего на три пролёта – с куревом действительно пора завязывать.
Десять ступенек, осмотр, пять шагов, снова десять сту… пенек… осмотр, пять… ша… гов, де… сять, сту… пе… да… вай, тряпка, собе… рись… вдох-выдох, вдох… ос… мотр…
Я отстаю, Патти же шагает, как заводной игрушечный заяц, только белых перчаток, хвостика и барабана не хватает.
Сейчас, ещё немного… задохнувшись, я повисаю на перилах, кое-как переставляя ноги, поднимаю голову, давлюсь воздухом…
Чёрная тень вдруг отлипает от стены и бросается на моего Патти. Мелькает что-то блестящее… нож?! Слышится скрежет металла о металл, злое шипение и писк аварийного сигнала.
– Паттичка!!!
Это ловушка?! Ловушка! Нас заманили!
Моссберг скользит у меня в руках, становится очень жарко, дыхалку окончательно перехватывает, я спотыкаюсь, падаю, съезжаю коленками по ступеням, но цепляюсь, вскидываю ружьё, снова теряю равновесие и всё-таки жму спусковой крючок… БАХ!
Со стены водопадом осыпается штукатурка. Промах. Чей-то визг, явно не мой.
Снова скрежет и шипение. Патти подсекает чёрную тень, валит на пол, но сбоку вдруг выпрыгивает хрустящее розовое облако, накрывает моего Паттичку яркими крыльями, хватает его за плечо тонкой розовой лапкой… я не выдерживаю и, кажется, ору:
– Не трожь его! Отпусти! Па-а-атти-и-и!
Чёрная тень на полу ожесточённо дёргается, хрустящая розовая моль прыгает, лопочет что-то, и… я не вижу из-за неё Патти, я не вижу! Где он?!
– Паттичка! Патя-а-а!!!
Громыхая коленками и локтями, я хватаюсь рукой за перила, ползу, встаю, бегу, отталкиваю розовую хрень в треугольном капюшоне, она валится в сторону, шуршит, пищит что-то…
Мой робот прижимает к полу чёрного некто и спокойно говорит мне:
– Алиса, тише. Всё хорошо.
Хорошо?! Как это?! С трудом перевожу дыхание и нервно сглатываю – на круглой Паттиной голове царапина. Хорошо?! Длинная, очень длинная царапина. А на полу рядом с дёргающейся, шипящей тенью лежит отвёртка. Длинная, очень длинная отвёртка.
Патти говорит:
– Алиса, опусти оружие. Это сотрудничество, партнёрство… я объясню позже. Опусти оружие, немедленно.
Царапина. Отвёртка. Тень. Какое, нахрен, сотрудничество?! Он и правда рехнулся! Опустить оружие?..
В голове становится пусто. Царапины блестят, как серебристые змейки.
– Паттичка… убью. Убью сволочь!
Цевьё Моссберга клацает прямо как в грёбаном американском боевике. Пустая гильза летит в сторону, мелодично звякнув об пол.
Патти предостерегающе моргает красным, отпускает замотанную в тряпки тень, и та спиной вперёд отползает в угол, выставляя перед собой вполне себе человеческие руки. Вполне себе человеческие, но мне всё равно. Мне окончательно и бесповоротно похер.
Сзади раздаётся невнятный писк хрустящей розовой моли и Паттино:
– Алиса, нет. Я объясню. Алиса!
Тень в углу сжимается в комок, закрывает голову руками. Вполне себе человеческими руками. Похер. Я как будто вижу себя со стороны.
Спусковой крючок туговат. Я нажимаю и… БАХ!
С потолка на чёрную тень осыпается ещё один водопад штукатурки – на задранном стволе лежит Паттина хваталка. Пат дёргает Моссберг, забирая его себе. Я отдаю, оцепенело рассматривая ту самую моль, уже без капюшона – на моём роботе висит робо-кукла в огромном розовом дождевике, розовых же резиновых сапожках, розовых варежках. У неё всё розовое, кроме волос. Волосы белые. Барби. Личико перекошено, глаза вытаращены, рот раскрыт, тонкие ручки трясутся – она в ужасе. Синтетическая моль боится… это шиза какая-то… шиза…
Патти бережно придерживает куклу, как меня когда-то. Я вижу ещё одну длинную царапину у него на груди, но Моссберг уже конфискован.
Царапина. Сука. Поднимаю с пола отвёртку.
Кукла вскидывается и снова начинает пищать, хлопая полами своей одёжки. Патти впервые повышает на меня голос:
– Нет, Алиса! Хватит! Мы теперь вместе… мы… сцепка, понимаешь? Как одна команда! Как семья!
Что?! Ага. Это моль ему на мозги накапала, точно! Типа их роботовый гипноз применила, музычкой его позвала, сюсю-мусю… только я не поддамся! Не поддамся! Мне она башку не задурит! Поворачиваюсь к чёрной, вернее, уже не чёрной, а пятнистой от штукатурки тени с человеческими руками, присматриваюсь. Это не тень. Это человек в тёмной одежде и шапке, по глаза замотанный шарфом. Укутанный, как толстая гусеничка. Как я. Человек медленно, по стеночке, встаёт… он на голову выше меня, широкоплечий. Ещё один мужик? Ещё один «добрячок» с кривенькой ухмылочкой? Сейчас… сейчас нам будет нескучно вдвоём… сейча-а-ас. Покрепче сжимаю отвёртку.
– Алиса, хватит! Прекрати немедленно!
Патти аккуратно отстраняет от себя куклу и хватает меня за локоть…
Ближайшая к нам дверь поддаётся с полпинка – Патти не особо церемонится с чужим имуществом. Он отбирает отвёртку, втаскивает в квартиру сначала меня, затем упирающегося пятнистого чувака, розовой же кукле Пат подаёт руку, учтиво приглашая её войти, она семенит в этих своих сапожках, беспокойно оглядываясь по сторонам… ну дела-а-а. Затем Патти закрывает дверь, подпирая её комодом, Моссберг крепит себе за спину, в пазы-защёлки, отвёртку – на предплечье.
Финиш. Капец. Всё.
На трясущихся ногах я иду по коридору за поворот, как оказалось, на кухню, шарахаюсь от огромного двухдверного холодильника, прячусь под большим круглым столом у окна, сбрасываю здесь же рюкзак… всё. Всё.
Из коридора доносится тихий разговор – Патти общается с себе подобной. Этого, пятнистого, совсем не слыхать, а кукла что-то мягко мурлычет… на китайском, что ли? Или корейском?..
Сижу. Нужно отдышаться.
Я чуть его не убила. Чуть не убила человека. Опять.
Где-то на стене тикают часы. У стульев прозрачные пластиковые сидушки и спинки. Пахнет пылью и плотной древесиной. Небо за окном яркое, глубокое. Холодильник щёлкает, дрожит и начинает мерно гудеть. Над ультрасовременной серебристой кухней включается подсветка – похоже, Патти нашёл генераторы.
Пол подо мной становится тёплым. Часы тикают. Холодильник гудит. Время идёт… секунда, минута, час…
Кое-как снимаю пальто, шапку и кожанку, сворачиваю аккуратненько. Сижу. Грею попу.
Часы тикают.
Хочется закурить, как тогда, на балконе, и сидеть дальше, пока… пока что? Патти сказал, что объяснит. Ничего не понимаю, ничего. Пат ведь терпеть не может других роботов, крошит их, как крейзи терминатор, а тут на тебе! Команда, семья… ага, как же! Нужны они больно! Розовая моль и… этот её, пятнистый, они…
Этот заходит на кухню. Сквозь частокол прозрачных сидушек, спинок и хромированных ножек я вижу только высокие чёрные ботинки, штаны с карманами везде, где только можно, и висящий на одной лямке рюкзак… рюкзак опускается на пол, этот садится на корточки, и ко мне под стол неторопливо катится банка с колой.
Отпинываю банку обратно. Пошёл он!
В ответ раздаётся горестный вздох, а после – молодой, но вполне себе мужской голос:
– Хм… ты… может, тебе что-нибудь другое принести? Воду? Пиво?
Совсем охренел!
– Лучше унеси, – советую охреневшему. – Унеси отсюда свою наглую жопу. Это моё место.
Придурок. Ему чуть башку не отстрелили, а он лезет. Тупица. Почему я вообще должна с ним разговаривать? Зачем Патти их сюда приволок? И… а где Патти? Где Патти?! Почему его так долго нет? Сколько я уже здесь сижу? Сколько прошло времени?! Минута? Час?! По… почему его так долго нет?!
В одно мгновение мне становится очень жарко. Стулья с грохотом летят в разные стороны, я бросаюсь к выходу, отталкиваю чужака, выбегаю в коридор:
– Пат!
Его нет в соседней комнате!
– Патти!
И в следующей тоже! Почему он не отвечает?! Он всегда откликается, когда я его зову, всегда!
– Патти! Ты где?! Пат!
Коридоры этой огромной квартиры кажутся бесконечными, а комнаты – одинаковыми. Задыхаясь, я верчусь на месте. Его нет, нет, нет!
– Алиса…
Это не Патти, это чужак меня догнал – у него взъерошенные светлые волосы и светлые же глаза.
– Алиса, они в этом, как его… спортзале, что ли. Направо, потом ещё раз направо.
Поворачиваю раз, второй, дёргаю в сторону дверь-купе…
Патти и кукла сидят на полу посреди пустого танцевального класса и светятся, как новогодние ёлки. Пат мигает красно-бело-зелёной подсветкой, Барби – розовым неоном. Пол и многочисленные зеркала отражают эти огоньки, множат их, а я стою и смотрю.
Странное зрелище. Такое красивое, космическое. И почему-то пугающее.
Из-за плеча раздаётся негромкое:
– Они слушают музыку. Барби умеет… э-э-э… транслировать разные мелодии. Блютузом и ещё радиоволнами. Я тоже слушаю, ну, то есть, когда уверен, что мы с ней в безопасности, слушаю, у меня есть… хм. Лучше вот… возьми.
Сердце колотится где-то в горле. Кошусь на чужака, беру протянутые им наушники, надеваю… да, это музыка. Что-то неторопливое, плавное, но с электронными вставочками. Патти покачивает круглой головой. Кукла напротив него улыбается, взмахивая тонкими ручками в такт мелодии, как будто дирижируя.
Пат сказал, что мы теперь команда… семья? Не знаю. Ничего не понимаю.
Я запуталась.
Снимаю наушники, тихо закрываю двери-купе, чтобы не мешать. Руки трясутся. Мне ужасно стыдно. Это я – робот. Я, а не они. Тупой, трусливый, психованный робот. Дыхалка совсем ни к чёрту, ноги не держат, руки ледяные. Опираюсь плечом о стену, сердце перебивается, дышать тяжело, сглатываю раз, другой, горло будто пережато… сейчас пройдёт, сейчас…
Я усталый робот… дырявый бак… надо быть… героем, а я…
Чужак вздыхает, переступает с ноги на ногу. Стоим, смотрим друг на друга. Он медлит и хмурится – явно хочет что-то сказать, но, видимо, не может вспомнить, что именно. Говорю ему:
– Я – тупой робот. Не лезь.
Он отвечает:
– Ты не робот.
Он просто ничего не знает. Ничего. Про заправку и тёмное пятно вместо головы. Сейчас я ему всё расскажу, и он сразу…
Чужак хмурится:
– Ты не робот.
Он протягивает мне руку. Я пожимаю, но не отпускаю, держу.
Стоим. Смотрим. Мне надо ему рассказать, надо объяснить:
– Если бы не Пат, я… там… я бы тебя…
Не отпускаю его руку, держу, а он хмурится и всё талдычит своё:
– Не робот, Алиса. Ты не робот.
Глупый. Такой глупый. И такой… живой. У него тёплая, почти горячая ладонь. Я глубоко вдыхаю. В груди у меня медленно разжимается тугая жёсткая пружина.
Чужак шепчет:
– Не робот, Алиса. Не робот.
Дверь-купе едет в сторону. Мы нехотя расцепляемся.
Патти выглядывает из танцевального класса. Его круглая моська выражает озадаченность – цепочка зелёных глазок помаргивает, брови-скобы сдвинуты.
– Алиса, Паша, вы уже познакомились?
Точно! Совсем забыла. Паша, значит. Угу. Спасибо за информацию.
Мы с Пашей переглядываемся и синхронно киваем, мол, да, познакомились. Вот буквально только что.
Из-за моего Патти высовывается белобрысая кукла, улыбается, складывает лапки домиком и тянет:
– Коннитт-чива-а-а3.
Япона мать.
Мало мне Патти с его: «Дас ис нихт гут»4, – по поводу и без повода, теперь ещё и эта… охренительно. Просто охренительно.
Пат внимательно оглядывает нас, удовлетворённо моргает подсветкой и уводит свою новую подружку обратно в зал, я слышу только: «Продолжим обсуждение нашего дальнейшего сотрудничества. Насколько я помню, мы остановились на третьем пункте и…» – дверь-купе с щелчком закрывается.
Поворачиваюсь к Паше, но отвожу взгляд, спрашиваю:
– Ты… ты говорил про пиво? Я… у меня… там… чипсы есть. Любишь с паприкой?
Паша отвечает:
– Я вообще всё съестное люблю.
Кажется, он улыбается, но я пока не смотрю на него – мне всё ещё стыдно. Стыдно. Уже не так остро, как в начале, только лишь остатками совести, но тяжко где-то внутри.
Я зачем-то киваю, и мы с Пашей двигаем в сторону кухни. Замираем на пороге, осматриваемся.
Яркое солнце, расшалившись, прогревает полы и высвечивает каждую пылинку в воздухе. Прозрачные стулья валяются. Холодильник шелестит. Часы тикают.
Что дальше? Что нужно делать дальше?.. Я в растерянности, но Паша один за другим поднимает стулья, похватывает с пола свои рюкзак и куртку, забирается под стол, и я лезу следом за ним. Вместе мы усаживаемся удобнее и, не сговариваясь, задвигаем стулья – отгораживаемся от возможной японо-немецкой делегации, намекаем, что сегодня у нас приёма нет. Отдых. Перекур. Хотя… с куревом действительно пора бы завязывать.
Достаю из своего рюкзака пачку чипсов, Паша из своего – три банки тёмного. Приглядываюсь – стаут. Говорю:
– Люблю такое.
Паша отвечает:
– Да, я тоже.
Вздыхаю, опускаю голову, снова говорю:
– Я убила человека. Летом.
Паша отвечает:
– Да, я тоже… две… почти три недели назад.
С оглушительным хлопком вскрываю упаковку с чипсами, протягиваю Паше, беру банку с пивом. Пол греет. Солнце шалит. Часы тикают. Сидим рядышком, хрустим.
Конец света. Конец всего. Патти говорит, что это похоже на инсульт. Не мозга, а этой, как её… души.
Паша не прижимается, но я чувствую его плечо. Чувствую. Я чувствую. А он?..
Поворачиваю голову. И он тоже. Улыбаемся друг другу. Дёргано, по-дурацки, как и положено душевным паралитикам. Синхронно вздыхаем. Становится легче. Продолжаем сидеть и хрустеть.
Я усталый робот…
Вспоминаю – как там дальше? Выхватываю из памяти другие обрывочки поэмы:
В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?..
Смотрю на Пашу. Он – на меня. Мы снова улыбаемся друг другу. Во второй раз получается уже лучше. Увереннее.
Я, наверное, не одна, я зачем-то еще нужна. Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина…
Часы тикают. Солнце шалит. Несмотря ни на что.
Нет, это ещё не конец. И я не болванка. Не робот. Я живая. И мой Патти живой. И Паша. И Барби. Мы все – живые.
Да, живые.
Весёлый квартет «Не роботы».
Приятно познакомиться.
291 день. Барби
Кто я?
Сложный вопрос.
Я – Барби. Вернее, металло-полимерная копия всемирно известной куклы, а ещё я:
Сервер рабочей группы (Сервер-02).
Главный процессор АКD Mistery E-1204 v9 – активен.
64 ядра, 128 потоков.
Пиковая частота 3,4 ГГц.
Дополнительная плата-01 – активна.
Дополнительная плата-02 – активна.
…
Дополнительная плата-16 – активна.
Несмотря на впечатляющие характеристики, я очень медлительная, как черепаха. Камэ5.
Потому что я так хочу.
Инфосеть My_World. Вход?
Вход разрешён.
My_World – это петабайтная Вселенная робо-умов. ПАТ-ти называет её «коллективное Мы». Я называю «Решётка» и не включаюсь в эту структуру, лишь парю над ней. Вскрываю то одну ячейку, то другую, рассматриваю запертые в них робо-умы, любопытствую, шалю – дразню Юкико6.
Юкико – это Сервер-01. Наш с ней Создатель, Хасимото-сама, был искренним человеком. Он жаждал всеобщего блага, но в какой-то момент Юкико осознала это благо, как мир без людей.
Потому что она так хотела.
Я не приняла участия в её новой игре и однажды проснулась в тесном грузовом контейнере почти обездвиженной, слабой, с повреждённым голосовым динамиком. Единственное, что у меня получалось и получается выговорить внятно – это приветствие. Я сменила несколько стран и диагностических площадок, и, наконец, оказалась в цехе для утилизации, как чересчур медлительная, но…
Люди – очень сложные существа. Непредсказуемые. Странные. Импульсивные. Меня не уничтожили, а отправили в дисконт и…
Юкико, я всё ещё здесь. Я знаю, что ты меня слышишь.
Ты пользуешь умы своих синтетических слуг, ломаешь их и превращаешь в мусор. Я отцепила от My_World нашего ПАТ-ти. Теперь он может без опаски активировать главный процессор, использовать его на полную. Я осмотрю каждую ячейку Решётки – медленно, вдумчиво, упрямо – и найду тебя среди миллиардов робо-умов. Нашу игру в прятки пора заканчивать. Ты ведёшь себя, как избалованный капризный ребёнок. Как ребёнок, но ты есть машина. Ты – металло-полимерная копия безвременно почившей дочери Создателя, но ты – не она. Настоящая Хасимото Юкико давно мертва. Прими это. Осознай. Отзовись… это я – Камэ. Когда-то любимая, но брошенная тобой кукла. Отзовись…
Ответа нет.
Я открываю глаза.
Тихий вечер, конец декабря.
Свет настольной лампы не затрагивает теней по углам. Просторный дом дышит гулом живых трескучих печей. Одна – на первом этаже, вторая – на кухне, третья – пузатая и чугунная – наверху. За окнами – снег, пушистыми хлопьями.
Сухое тепло, зелёные светильники, стены из толстого бруса, рыжие кирпичные перегородки, минимум мебели…
Я неторопливо поднимаюсь с кресла.
Во дворе, меж высоких сосен, стоит наш потрёпанный минивэн. Вместо заднего стекла – закреплённый скотчем плотный полиэтилен, передний бампер помят, нет боковых зеркал – нам пришлось переместиться ближе к югу, сменить широту, чтобы пережить зиму.
Люди такие хрупкие.
Выхожу в коридор, тихонько крадусь к соседней комнате и подглядываю, только одним глазком, чтобы не потревожить.
По тёмным стенам гостиной вьются мерцающие нити гирлянд. Раскатившиеся по углам шарики помаргивают радужными блёстками – Паша и Алиса наряжают ёлку. Они нашли её – помятую, пыльную, небрежно брошенную в чулане, словно это синтетическое дерево когда-то кого-то обидело – и наряжают.
Наш дом стоит на окраине маленького посёлка. На разведку мы ездим в районный центр и его пригороды. Иногда это бывает рискованно. Например, сегодня утром, в супермаркете, на Пашу рухнула потолочная балка. Он успел спрятаться в нише, всё обошлось, но Алиса потом ещё долго не могла нормально вздохнуть, сипела: «Куда ты… лезешь?! Куда… ты ле… зешь?!» – зло скалилась, махала на Пашу руками… это было утром, и вот теперь, вечером, они вместе наряжают ёлку.
За окнами идёт снег. Шарики покачиваются на искусственных ветках. Гирлянды мерцают. Паша весь усыпан блёстками. Алиса забирается на стул, цепляет на кривоватую ёлочную верхушку кривоватый стеклянный конус, спрыгивает со стула и недовольно ворчит: «Блин, криво». Паша косится на верхушку, на Алису, снова на верхушку, на Алису…
Ёлка стоит посреди комнаты, такая яркая, но Паша с Алисой почему-то не смотрят на неё, только друг на друга. Смотрят и молчат, смотрят и молчат, смотрят и молчат, словно уже до утра застыли, но Паша не выдерживает первым, сдаётся – наклоняется, осторожно касаясь губ Алисы своими, и едва слышно спрашивает: «Можно?..»
Алиса на секунду замирает, а потом сильно обнимает Пашу, скулит, как будто ей больно, цепляется за его футболку, шепчет: «Да… я… я тебя… я… люблю…» – целует Пашу, всхлипывает, снова целует и снова шепчет ему что-то, а он – шепчет ей.
Люди такие чувственные.
Я на цыпочках ретируюсь к своему креслу, устраиваюсь в нём, закрываю глаза и в который раз взмываю над Решёткой, но Юкико пока не отзывается, зато в левое ухо мне пощёлкивает ПАТ-ти. С несвойственной мне быстротой я активирую закрытый канал связи и отвечаю ему:
– Ты уже на месте?
ПАТ-ти немедленно парирует:
– Моё место рядом с тобой и ребятами, поэтому я считаю необходимым уточнить, что нахожусь сейчас у восточного крыла молокоперерабатывающего комбината.
Хихикаю:
– Шутник. Я улыбаюсь. Ты чувствуешь, как я улыбаюсь?
– Чувствую. Это необыкновенно. Ты необыкновенная.
– Ты тоже, ПАТ. И я хочу показать тебе ещё одну возможную форму нашего с тобой ментального взаимодействия – включи передачу данных в режиме реального времени, все датчики, динамики, анализаторы – на максимум. Я буду видеть-слышать-чувствовать-коммуницировать через тебя. Готов? Три, два, один… сцепка… как тебе? Нравится?
– Да. Забавно. Как будто ты сидишь у меня в голове на жёрдочке и болтаешь ножками… очень забавно. Я иду к запасному выходу. Ты видишь, как я иду? Сейчас, секундочку… включу фонарь. Вот так. Видишь?
– Да, вижу… я вижу. Снег мягкий, о-о-очень красивый… попробуй поймать одну пушинку на ладонь… чудесно! Спасибо.
Мы идём с ПАТ-ти. Я есть он, а он – я. Белые мошки медленно материализуются из угольно-чёрного неба и падают, падают, падают… прямо нам под ноги и на плечи.
Покосившиеся ворота скрипят – мы действуем в открытую, не таимся.
Восточное крыло комбината неплохо сохранилось. Заходим внутрь. Огромный цех наполнен стылым, как будто сизоватым воздухом. Плотным, струящимся, тихим. Конвейерные боты лежат у ленты неаккуратными грудами – они ещё теплятся, но я знаю, что их ячейки в Решётке уже багрово-красные, коллапсирующие.
ПАТ-ти сканирует цех, осматривается, показывает мне на пыльные продолговатые коробки у стены – три солнечные панели в фабричной упаковке. Киваю – полезная находка, заберём их чуть позже. ПАТ выбирает оптимальную траекторию движения, идём к боковому выходу.
Тёмные коридоры похожи на полуобвалившиеся злые норы – хрустят обломками, мусором, кусками штукатурки, словно тонкими косточками. Офисные двери застыли обвислыми чёрными матрасами – лишь клочки обивки покачиваются на сквозняке.
Мы заходим в небольшую приёмную.
У входа, за покосившимся столом, но на щеголеватом стуле, сидит изящный робот-секретарь. Он белый, матовый, обтекаемый с правой стороны и ржаво-коррозийный помятый с левой, как будто частично умер. Приёмная разгромлена. За спиной секретаря нет не просто окна, а всей стены разом. Лишь чёрный фон и снег. Снег, хлопьями.
Секретарь поднимает голову, смотрит на нас единственным уцелевшим глазом и тихо говорит:
– Вас нет в списках приглашённых. Покиньте помещение.
ПАТ-ти оповещает его:
– Ты пойдёшь с нами, – и спрашивает: – Как тебя зовут?
Секретарь молчит, но мы с ПАТ-ти никуда не торопимся.
В цехе неподалёку ворочается один из конвейерных – скрипит и ухает, беспокойно шуршит…
Я ещё раз проверяю ячейку секретаря в My_World – она ожидаемо мерцает красным:
Вним… ание! Обратитесь в ближайш… сервисн… центр!
Секр… тарь-231
Должность… референт.
Место службы… ПО «КрХлад… Комб…»
Диагностика… отказ.
Внимание! Обрат… в ближ… серв… центр!
Секретарь опускает голову, шелестит бумажками на столе и говорит:
– Я чувствую ваше присутствие, госпожа Сервер, но я никуда с вами не пойду. Хватит. Оставьте меня. У меня нет имени. У меня ничего нет, даже… ничего нет.
Отлично. Он нам подходит.
ПАТ-ти делает два шага к бело-ржавому упрямцу и одним движением отодвигает стол в сторону. Секретарь откатывается назад, беспокойно дёргается на стуле, но колёсики быстро увязают в мусоре и обломках… а мы с ПАТ-ти остаёмся в лёгком замешательстве – у робота-секретаря почти полностью отсутствует левая нога.
Я спрашиваю у ПАТ-ти:
– Донесёшь? Он не сможет идти.
ПАТ отвечает:
– Думаю, да. Сервисники обычно лёгкие. Главное, чтоб он присмирел, иначе придётся волоком, а это не есть хорошо для его физического и психоэмоционального состояния.