Тени древних. Хроники тварей. Рассказы

Пролог – "О природе тварей, угрожающих роду человеческому"

Из архивов Ордена Света, документ для внутреннего пользования

Когда Создатель возводил барьеры между мирами, часть скверны Древних оказалась запечатана в нашем мире. Подобно яду, проникшему в чистые воды, эта скверна породила искажения в живой природе. Так появились твари, которых мы обязаны истреблять.

Не верьте тем, кто говорит, что эти создания – просто иная форма жизни. Они – искажение замысла Создателя, нарушение естественного порядка. Каждая тварь несет в себе частицу древнего зла, жажду человеческой плоти и крови.

Бескровники крадут годы жизни у невинных, оставляя иссохшие тела стариков там, где еще вчера были здоровые люди. Скрытни охотятся в наших городах, и лишь обглоданные кости говорят об их присутствии. Кровавые Охотники разрывают своих жертв, как дикие звери. А Пожиратели Разума оставляют после себя пустые оболочки некогда разумных людей.

Не дайте себя обмануть их человеческим обликом или способностью к речи. Они – хищники, и человек для них – всего лишь пища. Даже те из них, кто кажется безобидным, как Мглявики, – лишь притворяются, чтобы усыпить нашу бдительность.

Особо опасны некроманты-отступники, поднимающие мертвых. Их прислужники – мерзость, оскверняющая самою смерть, голодные твари, лишенные разума.

Наш долг перед Создателем – очистить мир от этой скверны. Каждая тварь должна быть уничтожена, каждое логово – сожжено, каждый след их существования – стерт.

"Ибо чистота – это свет, а свет разгоняет тьму", Верховный Инквизитор Ордена Света

Своя стая

Я всегда знал, что моя семья особенная. Просто не понимал, насколько.

В детском доме меня считали сложным подростком. Замкнутый, агрессивный, с ночными кошмарами. Никто не горел желанием брать такого. Но Марковы… Они пришли именно ко мне. Теперь я понимаю – они почуяли во мне что-то. Мою ярость, мой гнев. Качества, которые делали меня частью их стаи, даже когда я был просто человеком. Анна Сергеевна первая нашла ко мне подход. Она просто садилась рядом, когда я рисовал своих монстров. "Интересные существа," – говорила она, разглядывая моих чудовищ с оскаленными пастями. – "Расскажешь мне о них?" Я рассказывал. А она слушала. Без осуждения. Без страха. Теперь я понимаю – она видела в моих рисунках отражение собственной природы.

Когда тебя усыновляют в тринадцать, ты уже не ждёшь чуда. Но Марковы были другими. Анна Сергеевна – моя новая мама – никогда не давила. Просто была рядом, когда нужно. Отец – суровый Игорь Петрович – учил меня всему, что знал сам. А Лиза, их родная дочь, сразу приняла меня как брата. Идеальная семья. Почти.

У каждого из них был свой способ сделать меня частью семьи. Отец брал меня на охоту – обычную, с ружьём на дичь. Теперь я понимаю, что он учил меня не просто стрелять. Он учил меня выслеживать добычу, чувствовать её страх, понимать, когда пора нападать. Лиза помогала с домашними заданиями, и часто мы засиживались допоздна. В такие ночи я замечал, как странно блестят её глаза в темноте, но списывал это на игру света. Мама… Она научила меня главному – контролю. Когда я срывался в школе, она не ругала. "Гнев – это нормально," – говорила она. – "Главное – направить его в нужное русло." Я не знал тогда, что она говорит о голоде, который всегда с ними.

Были странности. Ночные отлучки всей семьёй. "Особая диета". Запертый подвал. Но кто я такой, чтобы задавать вопросы людям, давшим мне дом?

Всё изменилось в ту ночь, когда я забыл телефон в гараже. Спустился в час ночи, чтобы забрать. И услышал звуки из подвала. Крики. Нечеловеческое рычание. И голос отца, непривычно низкий, почти утробный: "Лиза, держи его! Анна, закрывай дверь!"

Я должен был уйти. Но ноги сами понесли меня к подвальной двери. Замок был не заперт – впервые на моей памяти. В ту ночь я впервые увидел их трансформацию полностью. Это было… завораживающе. Кости удлиняются с влажным хрустом. Мышцы перекатываются под кожей, которая становится плотнее, грубее. Челюсти выдвигаются вперёд, зубы удлиняются. Но глаза… Глаза остаются прежними. Человеческими. Разумными. Их жертва была убийцей. Я узнал его из новостей – маньяк, который три месяца терроризировал город. Полиция искала, но безуспешно. А они выследили. Я видел на стене в подвале карту с отметками. Фотографии. Заметки. Они не просто убивали – они охотились на тех, кто заслужил смерть.

То, что я увидел… Существа, похожие на людей, но другие. Массивнее. С удлинёнными челюстями. Оскаленные зубы, покрытые кровью. И среди них – знакомые черты. Глаза мамы. Улыбка Лизы. Широкие плечи отца.

Они заметили меня не сразу. А когда заметили – замерли. Тело на полу – я старался не смотреть – еще подёргивалось.

"Сынок," – голос мамы, искажённый жутким ртом, но всё ещё её. – "Мы хотели рассказать. Позже. Когда ты будешь готов."

Я бежал. Сам не помню, как оказался в своей комнате. Запер дверь. Трясущимися руками полез в интернет. "Существа питающиеся кровью". "Исчезновения людей". "Нераскрытые убийства". Форумы криптозоологов пестрели историями о существах, похожих на мою семью. "Кровавые Охотники" – так их называли. Якобы они появились в середине прошлого века. Некоторые считали их результатом экспериментов. Другие – древним видом, скрывавшимся веками. Большинство историй описывало их как безжалостных убийц. Но некоторые сообщения выбивались из общей картины. Свидетельства о том, как эти существа защищали людей от настоящих монстров – человеческих. Я проверял каждую жертву, о которой узнавал. Насильники. Убийцы. Торговцы людьми. Ни одного невинного. У них был кодекс, строгие правила охоты. "Только те, кто сам охотится на слабых," – говорил отец вечерами, не зная, что я уже понял их природу.

Утром они делали вид, что ничего не случилось. Обычный завтрак. Обычные разговоры. Только в глазах – настороженность. И печаль.

"Мы не убийцы," – сказала Лиза после школы. – "Мы охотимся только на преступников. Тот, вчера… Он убил трёх женщин. Полиция его не нашла. А мы нашли."

"Мы защищаем людей," – добавил отец вечером. – "По-своему."

Теперь я замечал знаки повсюду. Как мама принюхивается к людям в супермаркете. Как Лиза щурится на солнце. Как отец замирает, заслышав далёкий крик. Их движения – экономные, хищные. Их привычка держаться вместе в полнолуние. Их странный рацион – почти сырое мясо, много белка. Я должен был бояться. Наверное. Но вместо страха росло что-то другое. Понимание. Принятие. И… желание стать частью их охоты.

Каждый из них по-своему справлялся со своей природой. Мама преподавала в художественной школе. "Искусство помогает контролировать голод," – говорила она. – "Когда рисуешь жизнь, сложнее её отнимать." Отец работал в полиции. Идеальное прикрытие и способ находить правильные цели. "Система не всегда работает," – объяснял он. – "Иногда справедливость нужно брать в свои руки." Лиза изучала психологию в университете. "Забавно," – усмехалась она. – "Учусь понимать людей, чтобы лучше выбирать, кого из них съесть." Они научились жить среди людей. Заводили друзей. Ходили на барбекю к соседям. Помогали в благотворительных акциях. "Важно помнить, что мы защищаем этот мир, а не охотимся в нём," – повторяла мама.

Был случай, когда они отпустили добычу. Отец выследил человека, который избивал жену. Уже привёл его в подвал. Но тот плакал, умолял дать шанс. Обещал измениться. "Мы не судьи," – сказала тогда мама. – "Мы санитары. Убиваем только тех, кто уже не изменится." Они следили за ним месяц. Он действительно пытался измениться. Ходил к психологу. Бросил пить. "Видишь," – сказала Лиза. – "Иногда страх делает людей лучше."

Их род уходил корнями в далёкое прошлое. "Раньше нас было больше," – рассказывала мама. – "Целые кланы. Мы защищали деревни от бандитов, выслеживали убийц. Люди знали о нас. Оставляли подношения." "Потом появился Орден," – хмурился отец. – "И началась охота. На нас." "Почему вы взяли именно меня?" – спросил я однажды. Лиза улыбнулась: "Ты пах яростью. Силой. Желанием защищать. Ты был рождён для стаи."

Я почти поверил. Почти принял. А потом появились они. Люди в чёрном. С серебряными знаками на одежде. Орден Света – я узнал позже. Охотники на таких, как моя семья.

Они не просто следили. Я замечал их повсюду: человек с газетой в парке, новая учительница физкультуры, сантехник, вызванный соседями. Однажды утром почтовый ящик был полон фотографий – обугленные дома, обезображенные тела. На обороте каждой надпись: "Результат зачистки гнезда. Мурманск, 2024." "Ликвидация стаи. Новосибирск, 2023." "Не смотри," – Лиза выхватила фотографии. – "Орден любит такие игры. Запугивают, чтобы сломать." Мама рассказала мне о семье из Твери. "Таких же, как мы. Три поколения хранителей порядка. Они вычищали город от настоящих чудовищ. Орден уничтожил их всех. Даже детей." "Почему?" – спросил я. "Потому что для них нет полутонов," – ответил отец. – "Либо человек, либо чудовище. Они не хотят видеть, что иногда монстры защищают людей лучше, чем другие люди."

В тот день они взяли меня прямо после уроков. Два человека в штатском. Показали удостоверения – какая-то спецслужба. Привезли в офисное здание. Допрос вёл пожилой мужчина с добрыми глазами и шрамом через всю щеку. "Мы знаем, кто они," – начал он. – "И знаем, что ты не их родной сын. Они используют тебя как прикрытие. Или готовят на убой." Он выложил досье. Результаты наблюдений. Данные о других семьях охотников. "В Европе их почти не осталось," – продолжал он. – "В России выживают только самые хитрые. Твоя семья – одна из последних. Помоги нам, и мы обеспечим тебе новую жизнь. Настоящую семью." "Они и есть моя настоящая семья," – ответил я. "Они монстры." "А вы убиваете детей." Он замолчал. Потом кивнул: "Иногда чудовища носят форму Ордена. Но мы делаем то, что должны."

Они следили за домом неделю. Мама сказала собирать вещи. Отец говорил об убежище в горах. Лиза плакала ночью – я слышал.

"Ты ведь знаешь, кто они?" – спросил он. – "Они монстры. Убийцы. Мы можем защитить тебя. Дать новую жизнь. Настоящую семью."

Я смотрел в его добрые глаза и видел маму, обнимающую меня после кошмаров. Отца, учащего меня чинить машину. Лизу, прикрывающую меня перед учителями.

"Вы ошиблись," – сказал я. – "Я не знаю, о чём вы."

Вечером мы уехали. Навсегда.

Да, моя семья охотится. Да, они убивают. Но они выбирают тех, кто заслужил. И они любят меня – действительно любят – несмотря на то, что я всего лишь человек.

Возможно, настоящие монстры – не те, у кого клыки и когти. А те, кто судит, не пытаясь понять.

Я сделал свой выбор. И если для защиты семьи придётся стать одним из них – я готов.

Сделка с бездной

"Гнилой дождь барабанил по подоконнику, и в его стуке мне чудился чей-то голос. Шёпот. Далекий, тихий, но неотступный. Но, может, это просто похмелье."

Я сидел в захламленной комнатушке, которую по недоразумению называл своим рабочим кабинетом, наблюдая за тем, как мутный свет уличного фонаря дробился сквозь дождевые капли на грязном стекле. Влага собиралась в причудливые узоры, и мне мерещились в них лица – искаженные, безмолвно кричащие. Наверное, это было действие сорокаградусного лекарства от бессонницы, которое я методично заливал в себя уже третий час. Старая добрая анестезия для ран, которые не заживают, и мыслей, от которых невозможно избавиться.

Вокруг меня громоздились стопки газет с моими статьями, которые никто не читал, черновики репортажей, которые никого не волновали, и фотографии, от которых любой нормальный человек отвел бы взгляд. Двадцать лет журналистики превратили меня в коллекционера чужих несчастий. Я собирал их, как другие собирают марки или монеты, и хранил под замком своего черепа.

Воздух в комнате был густым от табачного дыма, пропитавшего обивку старого кресла, и того особенного запаха, который бывает только в местах, где слишком много времени проводят наедине с собственными демонами. Запах одиночества, если хотите. Пепельница на столе напоминала крошечное кладбище – десятки окурков, погребенных под собственным пеплом. Рядом лежала стопка смятых документов – статьи, которые я должен был сдать главному редактору неделю назад. Или месяц? Я потерял счет дням.

Где-то за окном ветер завывал, как потерянная душа, застрявшая между мирами. Мое внимание привлек особенно резкий его порыв, и в этот момент она возникла в дверях. Я не слышал, как она вошла. Не слышал шагов на скрипучей лестнице. Не слышал, как поворачивалась дверная ручка. Она просто появилась, словно соткалась из темноты и дождя.

Высокая, болезненно-худая женщина в длинном сером пальто, которое, казалось, высасывало последние крупицы цвета из и без того тусклой комнаты. Ее лицо обладало странным, беспокоящим качеством – как картина, в которой художник едва заметно исказил перспективу. На первый взгляд все правильно, но чем дольше смотришь, тем сильнее ощущение, что что-то фундаментально неверно. Ее глаза были слишком глубоко посажены, словно наблюдали за миром из бездонных колодцев, а кожа имела нездоровый оттенок старой слоновой кости.

– Вы журналист? – спросил голос, который казался одновременно ледяным и ломким, как тонкий лед над бездонной пропастью.

Я поднял взгляд, с трудом фокусируясь на ее фигуре.

– По крайней мере, так написано на визитных карточках, которые я больше никому не раздаю, – ответил я, махнув рукой в сторону стола, где под слоем пыли и бумаг была погребена небольшая стопка карточек с моим именем. – Хотя, если честно, я сейчас веду расследование собственного дна.

Я показал на бутылку. Она не улыбнулась. Я не был уверен, что это лицо вообще способно на мимику.

– Меня зовут Эвелина Харитонова, – произнесла она тем же безжизненным тоном. – Мне нужна ваша помощь.

– Все так говорят, – я потер виски, пытаясь прогнать вязкий туман, заполнивший мою голову. – А потом оказывается, что я – последний человек на земле, способный кому-то помочь.

Что-то в её взгляде заставило меня выпрямиться в кресле. Что-то первобытное, инстинктивное – как у животного, почуявшего запах хищника.

– В чём дело? – спросил я, внезапно обретая трезвость.

Она смотрела на меня так, будто оценивала – достоин ли я того, что она собиралась сказать. Её взгляд словно проникал сквозь плоть, изучая темные углы моей души. Наконец, она заговорила:

– Вы когда-нибудь встречали мёртвых?

Я усмехнулся, пытаясь отогнать внезапный холод, пробежавший по позвоночнику:

– Каждый раз, когда смотрю в зеркало.

В древних глазах на молодом лице не мелькнуло даже тени понимания.

– Мой муж умер год назад, – произнесла она с такой обыденностью, словно говорила о погоде. – Я похоронила его. Видела, как закрывали гроб. Наблюдала, как земля поглощает его последнее пристанище. Слышала, как комья глины стучат по крышке. Он мёртв. Он абсолютно, непоправимо, окончательно мёртв.

– Сочувствую, – пробормотал я, внезапно ощутив потребность выпить еще.

– Три дня назад он вернулся.

Её слова повисли в воздухе, словно обретя физическую форму. Я медленно налил себе еще, но стакан остался нетронутым. В этот момент за окном вспыхнула молния, и на долю секунды комната озарилась призрачным светом. Тени исказились, растянулись по стенам, как чудовищные конечности невидимых существ.

– Это… в каком смысле? – спросил я, когда раскат грома, последовавший за вспышкой, растворился в ночи.

– В прямом. Он вернулся домой. Стоял на пороге, как будто ничего не случилось. Сказал: "Привет, дорогая". Голос его был точно таким же. Походка. Запах. Родинка над верхней губой. Шрам на левой руке от аварии десятилетней давности. Всё… всё соответствует.

Я сглотнул, ощущая, как пересохло в горле.

– Вам не приходило в голову, что кто-то играет с вами? Двойник, родственник, о котором вы не знали?

– Конечно, приходило, – в её голосе проступили нотки раздражения, первые признаки эмоций, которые я услышал. – Я не сумасшедшая, мистер журналист. Я думала, что это розыгрыш. Думала, что схожу с ума. Я проверила все документы. Медицинские записи. Вызвала нашего семейного врача, который знал Ричарда двадцать лет. Отпечатки пальцев. ДНК. Всё… совпадает. До мельчайших деталей. Это он.

– Но? – я подался вперед, чувствуя, как мой профессиональный инстинкт пробуждается после долгой спячки.

Она сглотнула, и в тусклом свете настольной лампы я увидел, как по её шее скользнула капля пота, хотя в комнате было холодно.

– Но это не он, – её голос упал до шепота. – То, что вернулось… оно носит его кожу, его голос, его воспоминания. Но внутри… внутри что-то другое. Что-то чуждое. Что-то… голодное.

Последнее слово она произнесла с таким ужасом, что мне показалось, будто температура в комнате упала на несколько градусов.

– Чем докажете? – спросил я, пытаясь сохранить рациональность, хотя что-то глубоко внутри уже верило ей.

Она потянулась к сумке цвета застарелой крови и достала сложенный вчетверо лист бумаги. Положила на стол между нами, как барьер между двумя мирами. Я развернул его. Бумага казалась неестественно холодной.

– Это свидетельство о смерти, – сказал я, скользя взглядом по официальным печатям.

– Именно.

Я пролистал взглядом текст. Всё было предельно официально: дата, место смерти, подпись врача, результаты вскрытия. Человек по имени Ричард Харитонов скончался от острой сердечной недостаточности ровно год назад. Тело было кремировано. Прах развеян над озером, как он и хотел.

Я поднял глаза, встречаясь с её неподвижным взглядом.

– Где он сейчас?

– Дома, – её голос дрогнул. – Спит в нашей постели. Ест нашу пищу. Смотрит нашими глазами на наши фотографии. Улыбается нашими воспоминаниями.

– А вы?

– Я съехала. Сказала, что мне нужно проветрить голову. Не могу там находиться. Не могу спать, зная, что оно дышит рядом, притворяясь человеком.

Я вернул свидетельство, чувствуя необъяснимое отвращение к бумаге, словно она была заражена чем-то невидимым.

– Что вы от меня хотите?

– Я хочу знать, кто это. Что это. Я хочу, чтобы вы раскопали правду. Вы – журналист. Вы умеете искать истину среди лжи.

Я горько усмехнулся.

– Если это правда, что вы говорите, то мы имеем дело не с обычной ложью, миссис Харитонова.

Я задумался, глядя на танец теней на стене.

– Если это розыгрыш, то он довольно жестокий. Если мошенничество – значит, кому-то очень нужны ваши деньги. Но если ни то, ни другое…

Я не стал заканчивать фразу. Некоторые мысли лучше не облекать в слова, особенно в ночи, подобные этой, когда грань между возможным и невозможным кажется опасно тонкой.

Она кивнула, понимая недосказанное.

– Я заплачу вам. Сколько скажете. Больше, чем вы можете попросить.

Я покачал головой.

– Не в деньгах дело.

Хотя, конечно, в деньгах. Всегда в деньгах. Редакция не платила мне уже три месяца, и аренда этой дыры висела на волоске. Но что-то в её взгляде, в этой истории, в самом воздухе, сгустившемся вокруг нас, подсказывало мне, что дело не только в этом. Что я стою на пороге чего-то большего, чем очередной журналистский материал. Чего-то, что может сломать не только карьеру, но и рассудок.

Я взял сигарету, прикурил, наблюдая, как дым извивается в полутьме, складываясь в узоры, похожие на древние, забытые символы.

– Хорошо, – сказал я, выдыхая облако дыма, которое на мгновение приняло форму, напоминающую человеческое лицо с широко раскрытым ртом. – Давайте посмотрим на вашего мертвеца.

Её губы дрогнули, но она промолчала. В её глазах промелькнуло что-то – то ли благодарность, то ли сожаление. Как будто она только что подписала мой смертный приговор.

Когда мы вышли на улицу, дождь закончился, но воздух был тяжелым, насыщенным влагой и электричеством. Луна пробивалась сквозь разрывы в облаках, заливая улицы мертвенно-бледным светом. Лужи на тротуаре казались провалами в иную реальность, а тени от деревьев тянулись к нам, словно жадные пальцы утопленников.

Город дышал вокруг нас – но не как живой организм, а как что-то древнее, пробудившееся от долгого сна, голодное и любопытное. В воздухе висел запах сырости, гнили и чего-то еще… чего-то неправильного. Запах нарушенного порядка вещей. Запах открытой могилы.

И где-то в глубине сознания, в том месте, где рациональность уступает древним инстинктам, я понимал, что переступаю невидимую черту. Что следующий шаг приведет меня туда, откуда нет возврата.

Но я все равно сделал его.

"Я видел много странных вещей за свою жизнь. Пьяных призраков в ночных клубах. Живых мертвецов в государственных кабинетах. Людей, у которых внутри уже давно ничего не осталось. Но я никогда не видел, чтобы покойник открыл мне дверь и сказал: «Добрый вечер»."

Мы стояли перед старым кирпичным домом на улице, где фонари давали больше тьмы, чем света. Воздух был неподвижен, как в склепе, и в этой неестественной тишине я слышал, как бьется сердце Эвелины – частое, испуганное. Или это было мое собственное? Дом возвышался над нами – не особняк из готических романов, но и не обычная панельная многоэтажка – двухэтажный дом сталинской постройки, с облупившейся штукатуркой и покосившимся крыльцом. Каждая трещина на его фасаде напоминала морщину на лице старика, хранящего ужасные секреты. Типичный кусок прошлого, застрявший среди новостроек, как гнилой зуб в ряду здоровых.

Окна дома смотрели на нас, как пустые глазницы черепа. В одном горел свет – тусклый и желтый, словно гноящийся глаз больного животного. Дом, казалось, наблюдал за нами, оценивал, решал, достойны ли мы войти.

– Он там? – спросил я, и мой голос прозвучал чужим, словно принадлежал кому-то другому.

Эвелина кивнула. Ее лицо в лунном свете казалось восковой маской.

– Он выходит?

– Нет, – её голос был едва слышен. – Только если я зову.

– Кто-нибудь ещё его видел?

– Соседи, наверное. Но я с ними не общаюсь, – она сглотнула. – Они избегают меня. Избегают дом. Как будто что-то чувствуют.

Я снова посмотрел на окна. Тени за занавеской двигались, складываясь в узоры, которые напоминали древние символы забытых культов. Впрочем, возможно, это был всего лишь эффект усталости и страха, искажающий восприятие.

– Готова? – спросил я, едва удерживаясь от желания повернуться и уйти.

Она медленно кивнула, но её глаза говорили об обратном. Они были широко раскрыты, как у человека, который смотрит в бездну, зная, что бездна смотрит в ответ.

Я поднялся по ступеням. Каждая скрипела под моим весом, будто стонала от боли. Дерево, из которого было сделано крыльцо, казалось слишком старым, слишком изношенным – как плоть, которая должна была давно истлеть.

Я постучал. Три удара. Глухие, в вязкой тишине, как удары молотка по крышке гроба.

Секунда. Другая. Время растянулось, словно густая смола.

Я уже собрался стучать ещё раз, когда дверь открылась – не скрипнув, не издав ни звука, как будто она состояла из чего-то невещественного, из материи снов или кошмаров.

На пороге стоял мужчина. Среднего роста, худощавый, с тёмными волосами, аккуратно зачёсанными назад, как у манекена в витрине дорогого магазина. На нём была домашняя рубашка и тёмные брюки – безупречно отглаженные, без единой складки. На первый взгляд, он выглядел совершенно обыкновенно.

Но обманчивое ощущение нормальности длилось лишь до того момента, пока он не посмотрел на меня.

Его глаза…

В них не было ничего явно неправильного – ни странного цвета, ни необычной формы. Но когда его взгляд встретился с моим, внутри что-то холодное шевельнулось, и я понял, в чем заключалась неправильность. В их глубине не было ничего человеческого. Не было никого дома. Как будто он смотрел на мир не просто глазами, а через них – нечто совершенно чуждое, наблюдающее за нами из-за человеческой маски.

– Добрый вечер, – сказал он. Голос был ровным, спокойным, лишенным всяких интонаций. Механическим, как у автоответчика.

– Добрый, – ответил я, и мой собственный голос показался мне слишком громким, слишком живым на контрасте с его.

За моей спиной Эвелина замерла, словно животное перед хищником.

– Можно войти? – я напрягся, чувствуя, как мышцы готовятся к бегству или атаке.

– Конечно, – сказал он, растягивая губы в улыбке, которая не касалась глаз. – Вы друг моей жены?

Я бросил взгляд на Эвелину через плечо, но она смотрела в землю, как молящийся в ожидании кары небесной.

– Можно и так сказать, – пробормотал я, чувствуя, как ложь оседает на языке вкусом гнили.

Он отступил вглубь дома, пропуская нас внутрь, и движения его были слишком точными, слишком выверенными – как у актера, тщательно репетировавшего каждый жест.