Звонарь
В оформлении обложки использована фотография автора Александр Бархатов «Вороновка. Церковь Тихвинской иконы Божией Матери» с http://sobory.ru/photo/303906
«…Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится»
(1Кор. 13:1-8)
Глава 1
Колокольня
До слуха доносилось монотонное чтение на клиросе утренних часов1. Она взялась за холодную ручку железной двери, ведущей на колокольню. Ключ от колокольни нашла на подоконнике рядом с дверью, он пришелся как раз кстати и без труда подошел к замочной скважине. Два раза провернула его, в лицо дохнул легкий прохладный ветерок.
Осторожно переступила порог. За окном мирно чирикали воробьи. Через грязное серое стекло проглядывала часть деревенской улицы с покосившимися от времени постройками.
На бетонном полу стояли бочки, пыльные мешки с цементом, банки с краской, лопаты, щетки, за всем этим пряталась деревянная лестница, ведущая на звонницу.
Держась за теплые перила, стала подниматься по лестнице, мягко переступая с одной шаткой ступеньки, опутанной паутиной, на другую. Оказавшись у дверного проема, остановилась. В углу прохода стояла ростовая икона ангела с копьем.
Сонька положила руку на грудь ангела, под ладонью бугорками чувствовалась потрескавшаяся краска – от маленьких квадратов до самых крупных на бежевых крыльях. Лицом прижалась к крылу, чувствуя острые уголки засохшей темперы. Постояв еще немного, повернула голову – на бетонном полу белели перья, воздух прорезало приглушенное хлопанье крыльев. Шагнула, ощутила пальцами ног что-то мягкое. Это был голубиный пух.
Вот оно!
Бескрайнее голубое небо, перечерченное железной сеткой, на которую только что приземлилась птаха.
Лицо защекотали волосы, с которыми начал играть ветер, забравшийся и под тонкую кофту. От порыва ветра слегка качнулась, и тут же схватилась за деревянную балку, за которую были туго привязаны серыми веревками колокола… Вот они, мысленно пересчитала молчащие творения мастеров. Десять колоколов в ряд, от самого главного к меньшим. И один, самый маленький, греясь на солнышке, забытый всеми, скромно стоял в сторонке.
– Забыли тебя, маленький, – Соня провела пальцем по пыльным буквам. -G.Collier.Zehlenderf, вот и познакомились…
Солнце, пронзающее крест на синем куполе, заставляло жмуриться от ярких лучей. Соня стояла у окна, держась за оконную сетку, невольно прислушиваясь к звукам – детский топот, щебет птиц, отрывистый лай собак. И в это время ощутила трепет птицы, прильнувшей к ее рукам.
И пела душа… Какая это песня и под каким названием, нам не услышать. Быть может, колокола запомнят ее и когда-то зазвучат по нотам Сонькиной души.
Глава 2
Первое знакомство
Она приближалась к храму, когда до слуха доносились равномерные удары колокола.
«Бом-м-м-м…»
«Бом-м-м-м…»
– Их десять, – вслух подумала Соня. –Но сейчас звучит только один. Самый большой – это точно.
За те дни, что Сонька провела на колокольне, она успела выучить голос каждого колокола. У самого старшего – протяжный и басистый, у среднего – звучный, но не такой смелый, а у самых младших -тонкий, чистый, как ручей.
Чутко вслушиваясь в каждое звучание колокола, мысленно перекладывала в гаммы и тона. Интересно, звонарь по нотам звонит? Мажор или минор? Верно, всю жизнь учился этакому волшебству!
Ступни покалывали камни на дороге, маленький камень забился между пальцами.
«Пока звонят, туда – нельзя», – подумала Соня, ежась от поднимающегося ветра.
После пятнадцатого удара звон прекратился. Соня поспешила привычным путем, туда к небу, на звонницу большого величественного храма. Первое время он пугал ее своими размерами, но после первой встречи с храмом его прохладное дыхание неизвестности и глубины хотелось ощущать на себе еще и еще. С того дня Соня бережно носила на шее ключ от колокольни, словно талисман.
Когда входила под высокие своды храма, время как будто замирало. Там за массивной дверью – птицы щебечут, люди ходят, собаки бегают, а тут – безмолвие, ни звука, ни шелеста. Испытывала легкость, как будто вверх затягивало свежим дуновением. Втягивала сладковато-пряный обволакивающий запах ладана, закрыв глаза, впитавшегося в церковный воздух. Рассматривала, запрокинув голову, настенные росписи, увидев святых впервые – один старец в зеленом стоял на коленях перед иконой, рядом женщина с крестом в руке обнимает девочку – нерукотворное творение! Ходила Сонька от одной иконы к другой, всматриваясь в лики, разгадывала надписи. Едва касалась пальцами, осторожно, стекла киота. За некоторыми стеклами икон висели золотые цепочки, украшения, подвески, браслеты. Проводила пальцем по масляной поверхности подсвечника. Через небольшие окна струился тонкой полосой уличный свет.
*
Крепко держась за перила, покачиваясь от сильного ветра, она перешагнула последнюю ступеньку и вновь оказалась во власти ветра и колокольного звона.
Натянутые веревки подергивались от ветра. Внезапно выглянуло солнце из-за купола. Огромного, синего-синего, возвышавшегося над розовым кирпичом храма. Золотой крест отчетливо виднелся на фоне голубоватого неба. Полосой зеленели поля вдалеке, за которыми темнели трубы завода.
Соня по привычке присела рядом с малым колоколом.
– Ну, здравствуй, – вздохнула. -Пришла тебя проведать. Ты, наверное, тоже замерзаешь. Смотри, какой там ветер поднялся. Братья твои молчат. Нет звонаря – волшебника. Кто он? Здорово звонит, правда?
Сонька представляла звонаря, каким видела в старинных книжках: в черном одеянии, седовласого и бородатого, с сильными руками, что заставляют говорить колокола.
Задумавшись, она вдруг заметила на полу коричневый комочек. Наклонилась…
– Птенчик! Бедный… – бережно, взяла тельце в руки.
Крыло навсегда застыло.
– Маму звал, – тихо проговорила Соня, заметив приоткрытый клюв.
– Как же ты …, – огляделась вокруг. – Сетки же везде?
Сжимая в ладонях птаху, легла на теплый прогретый временем и солнцем пол. Не заметила, как уснула.
*
Служба заканчивалась. Марк поспешил на колокольню. Глянул на подоконник: «Куда же подевался этот ключ?»
«Колокольный звон над землей плывет, а в монастыре братский хор по-о-ет…» – напевал Марк, торопливо поднимаясь по лестнице к звоннице.
– Бог ты мой… – пригляделся он к свернувшейся клубком девчоночьей фигурке. Она лежала лицом к лицом к свету, оттенявшему половину тела. Тонкая клетчатая ткань сарафана помялась, задралась возле острого загорелого колена.
Марк присел на корточки рядом и наклонился, разглядывая девочку. Солнце осветило нежный пух на щеках, капельки пота над губой, веснушчатый нос. Русые волосы рассыпались на деревянном полу, и только одна прядь упала на лицо, задержавшись у подбородка. На сгибе руки до ладони тянулась тонкая голубоватая вена. Расслабленные пальцы девочки держали мёртвую птицу. Марк поднял руку с намотанными на запястье чётками над её головой, чтобы поправить волосы, но кисть остановилась. Он прислушался к дыханию. Огляделся, размышляя над увиденным. Раздался свист. Тут Марк вспомнил, что забыл звонить…
– Ах, Господи помилуй, что за искушение!
Раздались шаги по ступеням. Свистел, вероятно, сторож и уже поднимался на звонницу искать звонаря.
– Марк! – послышался глухой бас. – Звонить нонче будешь али нет? Чай, забыл?
– Иду, Семеныч! – Марк поспешил к колоколам.
Сонька встрепенулась, услышав мужские голоса и раздавшийся звон большого колокола. Перепуганная, вскочила спросонья и уставилась на звонаря.
Марк, закрыв глаза, поочередно звонил во все колокола, «во вся тяжкая» как говорили в селе. Ногой нажимал на педаль с привязанной веревкой большого колокола, а руками перебирал на счет средние и маленькие. Звон, заливая всю округу, поглощая звуки, проникал в душу… В ушах у Соньки звенело от громкого перезвона. Большой колокол гудел после последнего удара. Марк все еще держал веревку колокола, не решаясь повернуться. Соня разглядывала его со спины – ветер пузырил черную рубашку, очертившую ровным контуром мощные плечи. В лестничном проеме показалась голова сторожа:
– Э-эва! – забасил Семеныч. – Девчонка… Вот шо ты медлил! Таперче прозвонился?
Марк, наконец, обернулся, и встретился взглядом с Соней.
– А, ну тебя, Маркуха! – махнул сторож рукой, и исчез, спускаясь вниз.
Марк молча смотрел на Соню, а Сонька на Марка – глаза в глаза. Не разглядывала коротко бритую голову, прямой правильный нос, обветренные губы, небрежную щетину. Нет, лишь серо-зеленые глаза и пристальный, пронизывающий взгляд.
– Разбилась? – нарушил Марк молчание, кивнув на птицу у Сониных ног.
Видно, проснувшись, выронила она птичье тельце.
– Ах! – вздохнула Сонька. Наклонившись, заботливо взяла в ладони мертвую птицу. – Здесь нашла…
– Ведь на окнах сетки везде, как она сюда попала? – снова огляделся Марк.
– Не знаю, похороним птенца?
Промолчав, Марк подивился искренности, чистоте и не испорченности девчонки. Глаза, полные любви и сострадания смотрели на него. В тёплых ладонях Соньки покоился разбившийся птенец.
«Может, выбросить его на помойку…» – промелькнула предательская мысль.
– Там за храмом насыпь, там и похороним, – ответил Марк.
Глава 3
Птенец
Смеркалось. Голубой купол вырисовывался на фоне вечернего неба. Полумесяц едва зарождался.
Сонька быстрым шагом двигалась к храму, обошла двор, показались насыпи.
Марк уже копал могилу, отбрасывая землю поодаль – вскоре нарисовался приличный холмик.
– Поглубже копаю, а то коты да собаки бродячие вмиг доберутся, – пояснил он Соньке.
В руках она держала коробку, обернутую в пеструю ткань.
– Бабушка дала, сказала птенца туда положить, и тканью обернуть…
– Как знаешь, – продолжал Марк копать, не оглядываясь.
«Ага, сейчас гробик сделаем, памятник поставим, все чин чинарем, а что, потом птиц позовем помянуть…»
– Н-да, копать я на зоне хорошо научился, успокаивает, – усмехнулся Марк.
– Где-где? – переспросила Сонька.
– Да так, мысли вслух, не обращай внимания, – продолжая копать.
Соня подошла поближе к выкопанной яме, из-под ног посыпалась земля.
– Бросай … – проговорил Марк, не смотря на Соньку, облокотившись на черенок лопаты.
Сонька, присев на корточки, осторожно бросила коробку на дно ямы. Обернутый в ткань, квадрат пестрел на черном фоне свежей земли. Комья земли застучали по коробке, посыпались – Марк, без слов, стал закапывать могилку. Вот земля покрыла коробку, слой за слоем земля сровнялась, образовался небольшой холм.
– Все, похоронили твою птаху, – ласково, как ребенку, сказал Марк. – Стемнело уже, пойдем?
– Ветку поставлю, вместо креста, – добавила Сонька.
Зеленая ветка, усеянная листвой, мягко вошла в землю, украсив холм.
Марк следил за каждым движением Соньки со спины, невольно бросив взгляд на тонкую талию, обтянутую ситцевым платьем, на россыпь волос по плечам…
Тут же схватился за четки на запястье, мысленно читая молитву, принялся перебирать узелки.
Не чувствуя взгляд Марка на себе, Сонька продолжала ровнять холмик руками.
– Софка-а-а! Соф-а-а! – послушался знакомый голос.
– Ой, уже бабушка зовет, – обернулась. – Я пойду…
Марк продолжал смотреть за тонкой убегающей фигурой Соньки в темноте, которая скрылась за храмом.
***
Валентина дожидалась внучку у фонарного столба поодаль от храма. Прислушивалась к вечерним звукам села. Стрекотали кузнечики, гудели сверчки, доносилось отдаленное квакание лягушек на озере. Лаяли собаки на разные тона, будто отвечая друг другу – то дальше, то ближе. На улице ни души, лишь изредка раздавался хохот подростков в соседнем квартале.
– Софка-а-а! – волновалась Валентина. -Софа-а-а!
В конце улицы показался силуэт бегущей фигурки. В темноте выделялся светлый сарафан Соньки.
– Бабушка! – обняла Сонька старушку, запыхавшись.
Валентина почувствовала холод девичьих рук на плечах.
– Где колобродишь в полунощи, бесстыдница такая? – всплеснула руками бабушка. -Двенадцатый час!
– Да не волнуйся так, ба! Я ж птенца хоронила, ты сама меня отпустила!
Ночная прохлада обдувала тело, мурашки бежали по коже Соньки.
– Руки холоднющие, застынешь же, дуреха, в платьюшке да босая!
Валентина накинула шаль на плечи внучки.
– И кто же хоронил твою птаху, али сама?
– Звонарь с колокольни, – тихо проговорила Сонька.
– Как звать-то его? Раньше старик какой-то звонил…
– Да нет, этот молодой, в черной рубашке такой… Имя я забыла спросить.
Бабушка медленно зашагала по тропе, задумавшись, в сторону дома.
– А кто ж тебя научил с незнакомцами в ночи то гулять, а?
– Да не гуляла я, ба! Я правда птенца хоронила!
Полумесяц освещал тропу впереди, треугольные крыши сельских домов, фонарные столбы. Валентина шагала, переваливаясь с ноги на ногу. Молчала.
– Ба, о чем думаешь? – спросила Сонька, поднимая пыль босыми ногами.
– Эх, Софа-Софа, – вздохнула бабушка.
О новом звонаре, не известно откуда прибывшим в село, уже ходили слухи. Что, мол, за ним прошлое сомнительное тянулось.
– Переживаю я, ведь девчонка совсем… – проговорила бабушка.
Сонька не расслышала. Не заметила, как подошли к деревянному дому.
Калитка скрипнула.
Глава 4
В селе
Дверь в селе никто не закрывал. По скрипучим половицам вошли в дом. Сонька вытерла пыльные ноги о коврик, прошла на кухню. Из прозрачного кувшина налила простой воды, облокотившись о плиту, залпом выпила. На окне спал кот.
– Кс-кс-кс, – зашептала Сонька.
– Иди спать, полуночница, – в руках с зажжённой свечкой, осветив кухню, вошла бабушка.
– Не спится, ба…
– Утро вечера мудренее, ступай в спаленку, – легонько подтолкнула Валентина Соньку.
В полумраке Соня вошла в спальню. Она любила упасть, не расстилая кровать, в мягкие пуховые подушки, заботливо взбитые каждое утро бабушкой. На покрывало бабушка Валя всегда ставила, заострив треугольный конец вверх, три подушки в ряд, и каждую прикрывала «накидушкой» – накрахмаленным кружевом. Так Сонька и засыпала. Сладко.
Ночью Валентина накрывала спящую Софку пуховым одеялом, пряча холодные ступни в тепло. Перекрестив внучку, задергивала занавеску в «детский уголок».
Сама же Валя каждый вечер читала молитвы на сон грядущим. Иногда Сонька сквозь сон слышала монотонное чтение старушки. Теплилась лампада в красном углу, окрашивая спальню в красный оттенок сквозь цветное стекло.
Утро в селе наступало рано. Через открытую форточку раздавался свист птиц, мычание коровы, изредка лай собак. Наперебой кудахтали куры во дворе, покрикивали петухи.
Солнечный луч, озорничая, проникал сквозь щель занавески, падая ровно на лицо Соньки. Ладонью закрыла глаза, щурясь.
В мягкой бабушкиной перине – как в облаке. Запах накрахмаленной подушки в белой советской наволочке. Утренняя теплота рассеялась по дому.
Соня опустила ноги на гладкие половицы, неделю назад выкрашенные рыжей краской – блестели. Раздернула шторку из «детской», еще сидя на кровати – из маленького окна голубого оттенка солнце вырывалось желтым горящим шаром. В середине комнаты стояла деревянная антресоль, с чайным сервизом и другой посудой под стеклом, и черно-белые семейные портреты. Стол покрыт темно-зеленой скатертью с кистями, а поверх – клеёнчатым столешником. В блюде на столе большие сочные помидоры – розовки.
Бабушка Валя во дворе развешивала белье на веревки.
– Софка проснулась, – нараспев проговорила Валентина. – Поди траву на чай собери, да розовку поруби…
Деревенский травяной чай – особый. На дно железного чайника собирались листья, веточки, бутоны, цветки – все, что наполнит ароматом горячий напиток. Сонька нарвала листья клубники и земляники, смородины, мяты, душицы, добавила горсть засушенного иван-чая. Пока чай кипятился на плите, порезала розовки на салат – розовый сладкий сок растекался по деревянной доске, не удержавшись, отправляла в рот сочный кусочек помидора.
***
Отца у Соньки не было, мать уехала на заработки в Москву. На заработки, или строить личную жизнь – Соне не докладывалась, да она и не пыталась интересоваться. Только оставила внучку верующей бабке на каникулы в начале лета – чай не пропадет.
В селе Соньке нравилось, дни, как песок в часах, утекали незаметно, быстро. Привыкала, осматривалась. С сельскими ребятами не общалась, с котами играла, бабке помогала, да на велосипеде каталась в рощу.
По пути в рощу старый пастух часто выгонял стадо и лошадь Казарку. Чинно вел за поводья серую в яблоках – по серому окрасу лошади были разбросаны небольшие пятна белого цвета. Сонька догоняла пастуха по заходу солнца, когда контур уходящей вдаль лошадиной фигуры темнел на ярком солнечном шаре. Из бабушкиного сада набирала в карманы помятые груши для Казарки, мягкую морковь с грядки. Мокрыми губами слизывала лошадь куски плодов, громко хрустя. С помощью пастуха забиралась на спину Казарки, в нагретое на солнце за день седло, босые ноги вставляла в стремя, порой, карябая до крови. Грудью ложилась на теплую шею лошади, и гладила, гладила. Пастух медленно вел их по обочине.
Внезапно увидела вдали толпу людей, которая становилась все ближе. Постепенно различалось большое количество людей, лица, раздавалось отдаленное пение.
– А кто это там? – повернула Сонька голову к пастуху.
– Да фанатики идут развлекаются, крестный ход у них, – грубо ответил пастух.
– Как это?
– Да что тут не понятного, идут пешим, страдают «ради Христа», мученики хреновы, – бурчал пастух. – А ему это надо, ты мне скажи?
Сонька не понимала, что так злится этот пастух на «мучеников», вглядываясь пристально в толпу людей, которая почти сравнялась с медленно идущей Казаркой.
– Господи Иисусе Христе, сыне Бо-о-о-жий, помилуй нас гре-е-е-шных, – махал ярким флажком, идущий впереди бородатый мужчина в черном, взмах флага следовал на каждое начало молитвы. – Пресвятая Богородица, спаси нас…
За мужчиной шли люди с хоругвями, фонарями, иконами, в начале строя четверо несли большую икону на плечах. Молодые, пожилые, дети, женщины с колясками – шли быстрым шагом по обочине.
– По четыре, по четыре! Ровным строем идем! – продолжал махать флажком мужчина.
Шли так быстро, что уже миновали Соньку на лошади, и ей пришлось оглядываться на толпу – кто-то отставал, старушки медленно плелись, опираясь на палочку.
– У вас воды не будет? – подбежал смуглый черноволосый мальчишка, цыганенок, сверкая черными глазами.
– На, на, пей! – снял зеленую флягу с пояса пастух.
Цыган принялся жадно глотать воду, струящуюся из фляжки, вода по губам и подбородку стекала на грудь.
Несколько капель вылил себе на голову.
– Жарко, – отдышавшись, побежал догонять крестный ход.
Глава 5
Спаси и сохрани
Бабушка Валя сворачивала конвертики из блинов, в серединку чайной ложкой клала клубничное варенье. Золотистые конверты заполняли белую тарелку с розоватой каемкой.
Рыжий кот подбежал к пустой миске у двери.
– М-я-я-у.
– Сейчас, Васька, обожди,– обернулась бабушка.
На подоконнике стояла банка с молоком. Васька запрыгнув туда, лапой стал царапать по крышке.
– Ишь, нетерпеливый какой, – отложила бабушка прихватку, залив на сковороду последний блин.
Плеснула в миску молоко, кот тут же подбежал и принялся его лакать.
– Пей, пей, торопыга.
Сняла последний блин, тонкий, словно кружевной и кусочек масла таял на теплом ароматном блинном круге.
Васька запрыгнул на стул, смотря зелеными глазами на аппетитное лакомство.
– Ну, что мне с тобой делать, Василий? – оторвала бабушка половинку блинчика. – Ты бы хоть Соньку подождал… И куда убежала, проказница.
Валентина отодвинула белую шторку. Солнце скрылось. Откуда-то набежали облака.
– Погода-то опять портится.
На крючке висела клетчатая куртка внучки. В углу стояли сланцы и сандалии.
– Босая и без куртки сызнова! – всплеснула руками бабушка.
Подошла к образам, перекрестилась.Огонек лампадки слабо теплился. Рядом лежала засохшая веточка с Троицы.
Валентина раскрыла старую Псалтырь с пожелтевшими страницами:
«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…»
Прочитав псалом, вышла из избы.
Поднялся ветер. Не противясь ветру, на веревках колыхалось белье. Отрывисто лаял пес за сараем.
Бабушка открыла скрипучую дверь в коровник:
– Лежишь, Дубравушка, – погладила она молочную шерсть у коровы.
Корова моргнула длинными белесыми ресницами. Черные глаза масляно блестели.
Валентина села на деревянную табуретку, молочные струи зазвенели о жестяное ведро. Сильными, привычными до любой работы руками, бабушка ловко подоила корову, вскоре ведро наполнилось теплым молоком.
Дверь скрипнула. На пороге стояла Сонька.
***
– Бабушка! – девочка теребила оборку на сарафане. – Давай ведро отнесу!
Валентина молчала.
Вытерла руки о передник, перекрестилась, и с ведром направилась к двери.
Широко распахнутыми глазами Сонька смотрела на бабушку.
– Ба, послушай…
Валентина Федоровна тяжело поставила ведро на железный лист, прикрывающий ванну во дворе. Молоко расплескалось.
– И не стыдно тебе, Сонька!
Девочка подбежала к ведру с молоком, чувствуя себя виноватой.
– Бабушка, я сейчас расскажу… – снова покраснела Сонька, продолжая теребить оборку сарафана. – Там человек… На колокольне… В храме…
– В храме ты сказала? – Валентина встала с лавки. – Слава Тебе, Господи…
Босыми ступнями Соня стояла на траве, переминалась с ноги на ногу.
Молоко стекало по железному листу на траву. Подбежал Васька, задрав голову, стал слизывать лакомство.
Бабушка вздохнула и пошла в дом.
Сонька заглянула в ведро наполовину пустое. Огляделась вокруг, в надежде найти, куда бы вылить молоко. На кирпичном приступке бани стояла стеклянная емкость.
Обрадовалась, остатки уже остывшего молока перелила в банку. Раскачивая ведро, понесла к колодцу, что был за деревянным забором.
Наклонилась:
– Эге-е-е-г-е-е-й!
Повеяло холодом.
Раскручивая ручку валика, с трудом вытянула полное ведро ледяной воды, зачерпнула в кружку. Ледяная вода ломила зубы. Промыла доенку и, облегченно вздохнув, побежала к избе.
*
На столе стояла тарелка со стопкой ароматных блинов, на другой лежали конвертики с вареньем. Клубника нашла дырочку в тонком тесте, и варенье сползло в тарелку.
– Блинчики! – подбежала Сонька к столу, обмакнув палец в варенье.
Бабушка подошла к печи, помешивая рисовую кашу в чугунке.
– Ба! А можно я блинки Марку снесу? – проговорилась Соня, тут же прикрыв рот рукой.
– Кому-кому? – обернулась Валентина.
Щеки Соньки загорелись, она опустила глаза.
– А ну-ка рассказывай…
– Бабушка, он такой… светлый, и глаза теплые-теплые, – только и нашлась, что сказать девочка.
Валентина взяла в руки четки, и устремила взгляд на Богородицу в красном углу.
– Помоги, матушка. Спаси, сохрани и помилуй отроковицу Софию.
Сонька не поняла, о чем молится бабушка. Какой такой страх возник в старой мудрой женщине за 14-летнее чадо?
Валентина понимала, что сказать «не ходи туда», она не могла… Но и идти на поводу у девчонки не хотелось.
Кто он этот Марк? В селе без году неделя.
Бабушка завернула блины в пакет и в вафельное полотенце:
– На, неси!
Поставила зембель2 на лавку.
Глава 6
В прошлом
По малолетке попал, ни адвокатов, ни родителей не было – и на тебе 111 статья. В колонии подростком Марк крестился, стал батюшке помогать. Дед и бабка коммунистами были, весь род – атеисты. Тайно внука никто и не думал крестить.
Отец Евгений раз в месяц приезжал в колонию, беседы проводил, раздавал нательные крестики.
– А твой крест – где? – спросил он однажды Марка, заметив пристальный, вдумчивый взгляд подростка на своем золотом кресте.
– А я не крещеный, – проговорил сквозь зубы.
– Креститься хочешь?
– Хочу, – не раздумывая ответил Марк.
***
Крестили заключенных в озере недалеко от колонии. Солнце освещало зеркальную гладь, плавали утки. Ряска малахитовым ожерельем рассыпалась по воде. Ярко-зеленая трава длинными стрелами тянулась по берегу, затрудняя проход к мостику.