ТЫ ЕСТЬ

ПРОЛОГ

Огонь потрескивал. Даже не огонь – целый пожар, охвативший периметр густого леса. Опавшие кленовые листья красных и жёлтых цветов смешивались с языками пламени, поддакивали танцу, распространяя его выше и дальше, чтобы каждый несчастный сантиметр местной фауны мог поучаствовать в празднике природы. Разгонял треск завывающий ветер, напевал под сломанный ритм сдающихся от щекотки оранжевых кончиков ветвей деревьев.

Сажа летала по округе, прилипала на осколки стекла, что еле сдерживалось на резиновой прокладке окна вагона. Кое-какие осколки срывались с места, добавляя новый звук, вроде хлопков, чтобы поддержать музыку природы, создающуюся здесь и сейчас. Отблески красного света красовались на ржавой, наполовину вкопанной железной капсуле, одиноко стоящей где-то в глуши. В глуши, где не живёт, а уж тем более не проезжало ни единой души.

Где даже в каких-то далёких мечтаниях человека обустроить всё и везде для своих целей – либо уединиться от суматохи общества, либо же магнатам побольше заработать на добыче ископаемых – не планировалось прокладывать железной дороги и обустраивать поселение.

Ничего, что находилось здесь, кроме старых вагонов, не намекало о цивилизации. Как мог оказаться целый поезд в таком месте? Никто не ответит. Но это явно разозлило природу, что решила устроить концерт из ритуального обряда, который прогонит злой дух в виде механического, ранее ей невиданного, змея.

Внутри вагонов купе, как и снаружи, не блистало красотой и чистотой: на каждой полке облезла кожа, и даже ткань уже не могла сдержать мягкую набивку, что, словно сорняки, выбивалась наружу; обеденные столики были вырваны и где-то приколочены вместо окон; коридоры были разобраны, разукрашены, запачканы человеческими отходами и изуродованы, напоминая истощённый скелет, над которым измывались, насильно удерживая его в подвале в цепях.

Более-менее живым оказался туалет, неиспользованный по ненадобности. Единственное замечание ревизора было бы, что на зеркале от ударов образовались многочисленные сколы, а на затоптанном полу растеклась застывшая лужа крови с каплями, ведущими наружу. Местная атмосфера напоминала подъезд социального дома, куда страшно заходить и откуда с малой вероятностью ты сможешь выйти.

Один из вагонов-купе, заколоченный от любого света со всех сторон – будь то окно или дверь – всё же проглядывался через щели коррозии, и набирающий силу пожар мог заглянуть туда. Картина вырисовывалась не из лучших: тела мужчин и женщин складывались друг на друга, вонь стояла неимоверная, а полчище мух кружило, нередко врезаясь в стены, и создавало свою, отдельную от общей, вечеринку. Так и образовалось кладбище.

Вынуждены ли их смерти? Для чего потребовался отдельный вагон для складывания трупов? Слишком много вопросов. Подзолистая почва не была подвластна обессиленным и разъярённым людям, что не могли сдержать в руках лопату, что уж говорить про лом. Рядом, с другой стороны леса, где была ровная степь, на горизонте за едким дымом скрывалась гора: она царапала небо, при желании могла своим кончиком поделить его, словно канцелярский нож бумагу, но своей мудростью оставалась безучастным наблюдателем, находящаяся вне мирских забот.

Гора была огромной, хоть из-за отдаления от неё казалась миниатюрой. Недалеко от купе разбился лагерь, образованный, скорее всего, теми, кто находился в комнатке-кладбище. Сотканные между собой обрезки вещей напоминали палатки, чемоданы использовались вместо ящиков, что хранили в себе хоть какую-то еду, – по крайней мере, пока она оставалась, – а посередине соорудили костёр, в котором утонул казан с почерневшими костями. Наверняка человеческими, но судить не приходилось, ведь они не были цельными. Обломки и только.

Ветер взял разгон, и всё покрывалось разорванными телами листьев. Одно из деревьев сдалось, чьё основание превратилось в труху, и с грохотом свалилось на землю, разбрасывая красных сверчков, устраивая салют из своих останков. За всем этим ужасом чуть дальше от всего происходящего, стоя в темноте, украшаемые красками зарева, наблюдали двое: девушка невысокого роста и мальчишка лет пяти-шести. Они держались за руки, провожая на покой место обитания нескольких недель, а то и месяцев, вдыхая его разгорячённый дух.

Сколько они здесь провели, им бы никто не ответил: мальчишка ещё не понимал концепцию времени, а девушка сбилась со счёта после трёх недель. Молча, не переглядываясь, они прощались с тем местом, где нашли друг друга. Мальчик устало выдохнул, потягивая руку девушки, чтобы она обратила внимание и послушала его. Обернувшись, девушка увидела созревший вопрос в глазах мальчишки, улыбнулась и кивнула, присаживаясь, чтобы он видел её лицо на уровне своего роста.

Тогда вместо очертания силуэтов можно было разглядеть их: неаккуратно обрезанные каштановые волосы волнами ложились по плечи, то и дело лезли на лицо девушке, отчего ей постоянно приходилось нервно заправлять их за ухо, но она старалась не подавать вида, что её что-либо злит, а только по-доброму, услужливо улыбалась, после чего чётко вырезанные скулы расплывались под морщинами; мальчишка был схож с ней, кроме глаз: если её цвет отдавал жёлтым, то его были темнее полярной ночи.

Его большие глаза поистине не понимали сложившуюся ситуацию.

– Что такое, Лев? – спросила она у мальчишки наигранным тоном.

– Тётя Рената, – тонкий голос вырвался из его рта, – а куда мы дальше?

Рената не знала, что ответить. Не хотела расстроить, но и напугать голодного, одетого в невесть что ребёнка, покрытого ссадинами и копотью, ведь если они оба будут напуганы, точно здесь и пропадут. Рената не знала ответ, потому что не знала, где они находятся.

Догадки, конечно, были: что они застряли в тайге, хоть ехали в центральной части, в каком-то из таинственных лесов магического происхождения или же все дружно попали в социальный эксперимент. Она видела подобные передачи, в которых ничего не подозревающие люди попадали в экстремальные либо в психологически сложные ситуации, постепенно перестав здраво мыслить.

Догадки были, только вот чёткого вердикта нет. Её губы сжались, а глаза забегали; рука потянулась к голове мальчишки, приглаживая растопыренные волосы.

– А куда бы ты больше хотел?

Лев задумался, выпячивая нижнюю губу вперёд и чуть надувая щёки, гуляя мечтательным взглядом по звёздному небу, что заполонил смог.

– На море, где была бы ты и бабушка.

– Хорошо. Мы найдём бабушку и поедем на море, а по пути купим тебе мороженое, сколько ты хочешь. Шоколадное, твоё любимое, да? Покатаемся от души. Только нужно идти сейчас, договорились?

– Но я устал. Давай поспим сначала?

– Я понимаю, Лёвушка. Но здесь опасно.

Рената обернулась на ненасытный огонь, поглощающих всё больше живого, как болезнь съедает человека.

– Нам нужно идти.

– Я так устал, – протягивал Лев.

– Ничего, сейчас отдохнёшь. Я возьму тебя на ручки, и ты отдохнёшь.

Рената схватила на руки Льва, чтобы он не тратил больше сил, чем за последнее время, и оценила завораживающий и одновременно страшный процесс природы. К треску и гулу ветра приглушённо – настолько приглушённо и отдалённо, что, если не вслушаешься, то и не поймёшь, – добавились удары. Стройные удары на натянутое полотно, напоминая бубны, говорили о том, что всему происходящему «они» не рады.

Спотыкаясь об свои же ноги, Рената, пока Лев не мог разглядеть её лицо, показала истинные эмоции тьме: страх, отчаяние, боль, что впивалась в её тело, и усталость. Усталость от всего происходящего, от унижения и борьбы. Лев приложил голову на её плечо и мог наблюдать за пожаром в лесу, из которого вырисовывались чёрные силуэты, и испуганно заголосил:

– Тётя Рената! Тётя Рената!

– Что такое, зайчик? – запыхавшись спросила Рената.

– Они снова выходят!

Рената обернулась, увидев свой главный страх и подтвердив своё предположение, что так просто от них не избавиться. Пока она в ужасе наблюдала за скоплением, что напоминало людей, она споткнулась об выемку на земле, упала на колени, сберегая Льва, цепляясь в его тельце крепче, чтобы оно не соскользнуло с рук. Вся музыка природы замолчала. В ушах встал звон, и только удары, что вторили сердцебиению Льва, которое она ощущала на своей груди и шее, впивались в ушные перепонки.

Рената не смела дальше смотреть на эти кровожадные силуэты, иначе не смогла бы спасти Льва, а сама бы оказалась в той куче трупов в вагоне на съедение мух, разлагаемая и беспомощная. Встав с колен, которые покрылись язвами, не обращая внимания на жжение в мышцах, она бежала, куда направлен её взор. Бежала, не оборачиваясь.

Бежала, приглушая страх.

ГЛАВА I. ПРИЯТНО ПОЗНАКОМИТЬСЯ

О кафель ярко-голубого цвета разбивался пар, нависший в ванной, оставляя испарины, которые стекали к полу. Зеркало, у которого будто село зрение, было размыто – оно неясно проецировало происходящее внутри: стройный силуэт Ренаты плавно двигался в ритме тихой музыки, скрипящей из маленьких колонок телефона, подушки пальцев щекотались, смывая массивную пену, которая неохотно сползала к стоку.

Сначала сползала с плеч по груди, затем по животу и извивалась по ногам. Пузырьки напоминали многочисленные глазки, которые в последний раз заглядывались на девушку и исчезали в сифоне. Рената ещё около пяти минут простояла под струями горячей воды, чтобы полностью расслабить мышцы. Стояла, будто готова была открыть черепную коробку и промыть её от скопления мыслей – душ создан не только для смывания пелены грязи, прилипшей за пару дней, но и чтобы разложить по полкам мысли.

В завершение Рената, как всегда, баловалась с водой: то включала кусающий жар, то почти ледяную воду. В конце концов, выключив поток, она переключила воду с душа на кран, чтобы не выслушивать выговоры отца, на чью голову польётся вода. Ей пришлось бы снова стоять и наблюдать, как он дёргает переключатель, объясняя, насколько это простое движение, не только лёгкое в исполнении, но и оставляющее его голову сухой, словно Ренате до сих пор десять лет.

Полупрозрачная шторка шаркнула по балке. Рената ступила на скользкий кафель, оставляя мокрые очертания ступней, прошла к зеркалу, спихивая с глаз прилипшую чёлку. Протерев ладонью, она хотела взглянуть на своё чистое, без единого мазка макияжа лицо, но пар моментально клеился на её отражение.

Хмыкнув, она для начала решила протереть своё обмякшее, испаренное тело, одеться и открыть дверь, чтобы распределить пар по всей квартире. Чтобы холодный воздух подул на зеркало и открыл ей чистый взор.

Выключив свою музыку, ей послышалась другая мелодия: более тихая, гармоничная, нежели у неё – стремительная, завывающая и броская. К лёгким мелодиям добавлялось шипение, скорее всего, яиц на сковороде, а обозначало это только одно – отец уже проснулся. Открыв дверь, Рената громко поздоровалась с отцом:

– Доброе утро, Виктор Анатольевич!

– И вам доброе, Рената Викторовна! – послышалось в ответ.

Как только на краю зеркала можно было разглядеть себя, Рената, оттягивая веки, рассматривала белки глаз: на белом полотне сплетались болезненно красные капилляры. Девушка протёрла опухшие глаза, скрывая и зевок, взяла крем, размазав его по острым скулам, а остатки провела по сухим, потрескавшимся после зимы, рукам.

Выйдя в коридор, Рената вдохнула аромат готовящегося завтрака, всё ещё протирая волнистые волосы вдоль. Кухня поддерживала общий интерьер в голубых тонах, не пытаясь выделяться, а за плитой стоял Виктор – в синем спортивном костюме, который в общем фасоне казался камуфляжем, а голова напоминала болванку, левитирующую в воздухе. Не расслабляющийся даже с годами, держащий себя в форме мужчина пятидесяти лет всё равно прослеживался в морщинах, в съедающих плешью волосах и выбивающейся седине на висках.

Он обернулся к Ренате, которая села на стул, подпирая под себя ногу и облокачиваясь на спинку, с подозрением. С таким же подозрением Рената смотрела на отца.

– Что не так? – решила первая начать диалог Рената.

– Во сколько пришла? – с ноткой претензии спросил Виктор.

– В районе трёх.

– Поэтому и красные глаза, – отвернулся он, чтобы прожарить яйца с другой стороны, переворачивая их резким движением. – Спала, получается, сколько?

Виктор посмотрел на запястье – время указывало ему четверть восьмого.

– Четыре часа?

– А кто говорил, что я ложилась?

Виктор недовольно цокнул, прижимая яичницу к поверхности, чтобы сильнее зажарить желток.

Рената умилилась беспокойству отца, что всё детство твердил ей: «Не будешь хорошо спать – глаза вытекут». Раньше её пугало такое наставление, сейчас же она со смехом вспоминала, как ложилась чётко в десять вечера и отсыпала положенные для ребёнка одиннадцать часов.

Потом взяла за правило, что сможет отоспаться только в гробу, а пока ей нужно собрать больше для первого взноса на квартиру, а в перерывах отрываться в клубах и барах со своими старыми подругами, которых она знает будто с пелёнок.

Иногда Рената думала, будто сошла с ума и придумала себе близких людей, которые как две капли воды схожи по характеру, мнению и стремлениям – настолько они идентичны друг другу.

Но отец, что наверняка считал так же в её возрасте, а сейчас жалеет об утраченных недосыпанных часах, тем самым пытается отгородить дочь от своих ошибок сквозь призму прожитого опыта, любое подобное объяснение – пустой звук.

Поэтому, чтобы не нервировать отца лишний раз, чтобы каждый остался при своём мнении, без разгорячённых споров, она встала с места, услужливо улыбнулась отцу и поцеловала его в щетинистую щёку. Рената подошла к кухонному шкафу, убрала тарелки, что Виктор достал заранее, чтобы разложить по порции двоим, и достала деревянную доску с округлой почерневшей выемкой, указывая на неё отцу.– Давай, как в детстве, сразу со сковороды?

– Я думал, тебе подобное не по нраву.

– Да брось, – отмахнулась Рената, – это были капризы. Так ведь намного вкуснее?

– Так намного вкуснее, – с улыбкой повторил Виктор за своей дочерью.

– Раз уж ты не против, то… – выставляла Рената доску, не договорив по итогу свою фразу.

Плита пропищала, сигнализируя, что выключилась. Раскалённая сковорода пронеслась до стола, встав на доску, а приготовленные яйца недовольно шипели, разбрызгивая жир, и провоцировали их съесть, размахивая своим аппетитным дымком. Рената вытащила из холодильника необходимое: соус, сок, который готовила собственноручно из апельсина, охотничью колбасу для отца, в которой он души не чаял, именно в его полуфабрикатном виде, а не в поджаренной вместе с глазуньей; Виктор же достал вилки, стаканы, а в зубах стиснул упаковку с серым цельнозерновым хлебом, и так, общими усилиями, они подготовили себе лёгкий завтрак, усаживаясь рядом.

Пожелав друг другу приятного аппетита, мурча от удовольствия, они уплетали завтрак по обе щёки. Без лишних слов, затягивая холодный воздух, чтобы остудить горячие куски белка, Рената протянула к отцу вилку и радостно закивала ему, обозначая, что блюдо вышло отменным. Виктор самодовольно моргнул и тоже кивнул в ответ, благодаря за лестные комментарии. Рената запивала свежевыжатым соком купленный в местной пекарне хлеб и уткнулась в телефон, что прожужжал на столе.

Виктор недовольно посмотрел на неё, ведь чем дольше они жили вместе, тем больше его дочь забывала о правилах поведения – например, что за столом, когда ты в компании хотя бы одного человека, не очень вежливо смотреть в экран, но меньше всего с утра ему хотелось портить идиллию выходного дня.

Шкрябая по дну старой сковороды, он отрывал себе кусок, обдумывая, как построить диалог и о чём им можно поговорить, лишь бы дочь не утонула в общении чатов со своими подругами.

В голову ничего не приходило, поэтому тему он выбирал бытовую, что складывалась вокруг: может, поговорить о том, что в люстре перегорела лампа и было бы неплохо купить новую; а может, о том, какой на улице праздник весны, где все почки деревьев после долгого сна могли потянуть своё зелёное тельце; даже можно поговорить, что он сидит в новом костюме, – что в целом напоминает его старый, но с обновлённым логотипом на груди, – который она так и не похвалила.

– А почему ты…

– Классный костюм, пап, – Рената проговорила с полным ртом, перебивая вопрос Виктора, и подмигнула ему.

– Как ты? И не говори с набитым ртом! Подавишься.

Рената громко, так, чтобы отец точно услышал, проглотила прожёванную еду, и в шутливой манере открыла перед ним рот.

– Вот и молодец.

Виктор никак не мог оторваться от погоды, что блистала на улице. Их окна на кухне не выходили на солнечную сторону, но лучи отражались зайчиками, изучающе прыгали по кухонному гарнитуру. За взглядом отца наблюдала и Рената, пытаясь найти что-нибудь интересное, что так сильно увлекло его.

– Хорошая погода, правда?

– Замечательная. Не хочешь прогуляться?

Виктор повернулся к Ренате и, даже не вопрошая, а вымогая, давя на жалость своим видом одинокого старичка, попросил прогуляться с ним до магазина. Рената наигранно смутилась, сразу же переводя в шутку прибедненного отца.

– Будто я тебе когда-то отказывала. Я же папина дочка.

Изобразив радость, вздымая кулаки вверх, словно только что выиграл в марафоне пару миллионов и машину, Виктор щёлкнул по лбу Ренаты, за что словил возмущённый взгляд, и встал умываться от сытного завтрака.

– Я же просила так не делать! – кричала она вслед отцу, что спрятался от закидывания тапками в ванной.

– А я просил не сидеть в телефоне за столом! – произнёс отец из ванной.

– Один-один, – шёпотом добавила Рената, доедая оставленную ей порцию.

Уложив сковороду в раковину, заодно влил туда горячей воды из крана, чтобы после было легче выскрести жир с внутренностей, Рената прошла в свою комнату: уютную каморку пастельно-красных цветов под обилием вывешенных плакатов по всему периметру, скрывая детские обои, что выглядывали через неаккуратные квадратные выемки, напоминая Ренате, как она в детстве, когда подолгу не могла уснуть, разговаривала с мишками, интересовалась, чем они занимались за сегодня, даже дала каждому по имени, а после, получив ответ, жаловалась, как её достала школа, и не понимала, почему ей не платят за отличные оценки.

Мишки скрылись уже в подростковом возрасте, когда ребёнок начинает кричать о своих вкусах, выказывая тем самым протест всему взрослому миру и их принципам ремонта и эстетики. Сейчас она оставляла все расклеенные этапы жизни – будь то забавные косолапые звери или красавчики из бойз-бендов – как напоминания о пережитых этапах, лишь внедряя что-то в интерьер, купленный и сделанный своими руками.

Где-то интересная конструкция полки, сделанная Ренатой из тумбочки, которую кто-то бесхозно оставил у мусорных баков, – она висела, сдерживая собранные собственноручно фигурки «Лего»; где-то доделанный собственным видением рабочий стол, украшенный красными цветами, после чего квартира проветривалась в течение недели в лютый мороз; а на подоконнике стояли горшки, что Рената лепила на мастер-классах и довольно-таки преуспела в них, а в самих горшках – выращенные растения из семян.

В целом, это была не просто комната, куда приходишь поспать и поесть в три часа ночи, а целый музей, выставка рукоделия, которым не грех похвастаться и набить себе цену невесты перед парнем, но вряд ли бы Рената привела кого-либо в отчий дом: не боялась строгости отца, что с недоверием отнёсся бы к ухажёру, а, скорее, стыдилась бы за себя, что привела парня не в свою квартиру.

Её мнение было в противовес двум враждующим, которые спорят, что именно должна делать женщина: быть содержанкой или делить всё поровну. Её вдохновляло именно быть содержащей, держащей всё в узде, быть что ни на есть главой семьи; её вдохновляли сильные женщины, что властью давили головы лишь строгим взглядом.

Прильнув к шкафу, на дверце которого было вклеено зеркало во весь рост с наклейкой на уровне глаз, гласящей: «Будь твоя улыбка огоньком». Рената интерпретировала огонёк в двух смыслах: что вдохновляет тех, кто рядом с ней, и что без жалости сжигает недоброжелателей. Открыв шкаф, она вытащила свой костюм, что был вышит тем же брендом, который так любит отец, но в красной расцветке, переоделась из пижамы и вышла в коридор, где Виктор, крутя на пальце связку ключей и насвистывая услышанную при готовке песню, ожидал неторопливую дочь.

Он свистел и свистел, пытаясь подобрать верные ноты. Именно те ноты, чтобы точно определить песню, мечтательно вспоминая свой музыкальный вкус и нащупывая из дискографии песню, ведь он точно где-то её слышал, может, даже и отдалённо, но знает её.

– Как считаешь, что это за песня?

Виктор насвистел Ренате, что ложкой поддевала чуть потрёпанные кроссовки, но свистел уже более настойчиво.

– Не знаю. Дэвид Боуи? Ты ведь кроме него практически ничего и не слушаешь.

– Тогда бы я точно знал, что это за песня. А эта совсем не похожа. Никак не могу вспомнить.

– U2? Бон Джови?

– В общем, как приду, нужно будет переслушать все пластинки.

Именно что пластинки – отец был старых нравов и не принимал ничего, кроме чистого звука, передаваемого через иглу, выдающего звук через траншеи чёрного диска, а если что-то требовалось для фона, то врубал радио на своей любимой волне, которую «точно создал Бог именно для него». В машине приходилось идти на компромисс: включать через подключённый к проводу телефон Ренаты собранный специально для него плейлист, а иногда не больше часа слушать уже музыку дочери.

Они уважали вкусы друг друга, ведь они были практически схожи: Рената росла на вкусе отца, а отец при новомодных песнях кивал и говорил: «О, так это похоже на…» и сравнивал со своими любимыми артистами. Выбравшись наружу, семейка будто пыталась распробовать вкус весны, вдыхая свежий воздух ртом. И вкус они действительно почувствовали, причмокивая в удовольствии и улыбаясь друг другу.

***

По голубому небу протекали штрихи облаков, во дворе между скоплениями бабушек тёрлись упитанные коты, выгуливаемые хозяевами. Рената пихнула Виктора в бок, без слов спрашивая, куда они пойдут; Виктор без слов указал ей путь, и они вместе в молчании пошли по указанному направлению. Вообще, живя на протяжении многих лет – для Ренаты считай с рождения, – вы можете точно понять друг друга, даже если не издали ни единого звука, а считывая эмоции только по прищуру, искривлению лица или взору.

Читались по такому принципу и бранные слова, от которых Рената смеялась, а отец хмуро отчитывал за употребление. Отношения между отцом и дочерью складывались лучше любых, чему многие завидовали, а незнающие люди вовсе считали их парой, к чему Рената не знала, как относиться: либо они имели в виду, что её отец очень молодо выглядит, что, безусловно, факт, либо она настолько дряхло выглядит в глазах обывателей, после чего ей приходилось детально разглядывать каждый сантиметр лица, измазывая его омолаживающим кремом.

Из таких дружеских отношений складывалась проблема глобальнее, чем обретение жилья и победу матриархата: найти такого же парня, что её отец, который позаботиться, найдёт компромисс и подтолкнёт к цели, если самой страшно начинать. Опыт в построении отношений у Ренаты, конечно же, был, только он подтверждал статус на несостоятельности парней и их инфантильности, как шутливо говорят, но отчасти правы, до сорока лет.

Виктор наверняка был бы таким же, если бы не остался с младенцем на руках совсем один. Без дорогой ему жены, матери и отца. Один, враждуя со всеми: социальными работниками, директорами детского сада и школ, начальством, мальчишками, что подтрунивали его дочь, и их родителями, что не видели проблему в поведении своего ребёнка, ссылаясь, что они сами разберутся. Зато такой статус отца-одиночки привлекал женщин, а сложные жизненные ситуации закалили его, после чего Виктор решил, что ведение бизнеса не много сложнее, чем воспитание девочки.

Но статус бизнесмена Виктор набил уже после лихих девяностых, загребая деньги в мешки в сытые нулевые, поэтому нравственность и чистые руки он оставил при себе. Ушёл он в своё дело не только, чтобы дочь не повторила его судьбу, а жила в достатке, не вгрызаясь в любой шанс на пропитание, но и для того, чтобы проводить с ней больше времени.

Хоть поначалу не всё так сладко шло, и Виктор до глубокой ночи не мог вернуться домой, прочитать сказки для дочери, а, считывая бухгалтерию и утопая в бюрократических бумажках, Рената с гордостью смотрит на отца, который был на каждом несчастном утреннике, водил её по паркам и кино, откармливая сладостями, на которые только упадёт взор дочери, но и тогда проявлялся компромиссный характер Виктора: сейчас – сладости, в остальные дни – здоровое питание.