Асуня
– Кипячёная вода, Асуня, – ответил друг, раздув ноздри. Но потом внезапно чуть откинулся и вздохнул. – Но спасибо за совет, учту. Больше из реки пить не буду.
И улыбнулся. Асуня чуть смущённо дёрнул плечами, почесал нос и взял кружку за ручку через тряпку, что ему передал друг.
– Эх, хорошо! – сказал он, допив горячий чай.
Эльф чуть двинул головой, но лицо выглядело умиротворённым. Они чуть помолчали. О чём думал друг, Асуня не знал, а сам он смотрел на проглядывающее через кроны небо, на пробегающие тучки, в этот раз без седалищ, и мерцающие между ними звёзды. А ведь раньше он на них ежели и смотрел, то на плетне вися, когда до дому сил добрести не было. А сейчас, как в детстве почти.
– Слушай, Кай!
– М?
– А научи меня косы плести.
– Что? – фыркнул собеседник, но Асуня, глядя в небо, продолжил:
– Та чаво? Я ж, коли баба, то надыть. К нам городские заглядывають бывает, так у мужиков, как у баб, волосья до спины видал! У нас-то в деревне с бабскими волосами только ить бабы ходют, так мне ж таперича тоже знать надо. Как оно это.
Кайлиэль смерил его взглядом, вздохнул и сказал:
– Волосы не от пола длиннеют, а от предпочтения хозяина… – но тут же встряхнулся, в который раз медленно и терпеливо вздохнув, – Рано пока тебе. Косы отрастут – тогда. Не на чем плести ещё.
И он указал Асуне на голову, где в свете костра торчали светлые свалявшиеся лохмы, что не раз за последние сутки были дёрганы да мусолены.
– Дело говоришь, – опустил взгляд Асуня. – Эй, Кай?
– Чего?
– А этыть? Бабою… Мож не так уж и худо-то, а? – Эльф поднял бровь, но не отвечал, ожидая продолжения. – Ну а чево? Сидишь, пряжу ведёшь, мешки таскать не надо, драться. Ну пригожесть-то блюсти, косы те же, платья носить. У нас же чаво? Коли не кинул дальше всех чурбак, то всё – не видать тебе почёту. А бабам и кидать ничё не надыть. Их никто судить-то и не будет за слабость.
– А ты хочешь быть слабым? – склонив голову на бок, спросил эльф.
– Та кто ж хочет-то? – всплеснул руками Асуня. – Та не в том-то дело-то, Кай. Не хочу быть самым сильным, а таким вот быть хочу. Чтобы чурбак-то бросить, да неважно чтобы было, докудова кинул.
– А что тебе мешает сейчас? – деликатно спросил друг.
– Дык засмеют же ж! – опустил взгляд на него парень. – Я, вон, как-то тачку поднял да ветры пусти с натуги, меня с неделю ещё со всех углов энто самое! – и Асуня сжал губы и резко выпустил сквозь них воздух так, что аж слюни полетели.
Кайлиэль отпрянул, будто они через костёр долететь могли, но усмехнулся.
– Вон, – сник Асуня, – и ты смеёшься…
– Не над тобой, – примирительно качнул головой друг. – И не смеюсь, а так… Иногда так мило со стороны кажется, все эти деревенские… – и он поднял руки, как-то неопределённо поводя ими, будто указывая на все деревни мира. – Колорит. Есть такое слово.
– Не слышал, – замотал головой Асуня. – Да и ладно, что не смеёшься, то спасибо.
Они опять помолчали. В воздухе противно зазвенел комар, эльф поморщился и поднял руку, чтобы щёлкнуть пальцами, но остановился, вновь взглянув на спутника, что сидел, подперев щёку и глядя в огонь, и по-простому прибил комара ладонью.
– А ты сам-то хотел бы бабою быть? – спросил Асуня. – Тебе б сподручнее было. С косами такими. Да и стан у тебя девичий-то, он – отощавший какой, дажить, энто, бороды не растёт!
Кайлиэль поднял брови и медленно принял оглядывать обступавшие поляну стволы деревьев. В ровном дыхании, что вырывалось из носа над сжатыми губами, слышалось что-то, что у отца бывало, когда мамка ему на макушку опять приседала с распеканиями.
– Ты энтыть… – понуро сказал Асуня, – не хотел обидеть-то, прости, Кай. Ну что уж сделать, коли такой-то родился? У нас вон, тожить, энтот… Дядь Мерак – тощий, што щепка! Веслом перешибить можна! Дык мёд только у него-то вкусный на всю деревню! С Баталона даж видел, как приезжают к нему-то! А как Жорвель на него полез разок, дык тот улей открыл, ох и бежали мы! Так что ты энтово… ну не серчай, а?
– Да не серчаю я, – примирительно сказал эльф, вновь взглянув на друга. – Ты сам-то хотел бы женщиной родиться? В вашей деревне?
Лоб Асуни в который раз за вечер собрался гармошкой. Затем разгладился, а после собрался опять. К тому времени, как толстое полено в костре переломилось пополам, этот цикл прошёл раз двенадцать, прежде чем Асуня потянул:
– Да вот ить и не знаю-то. Сперва-то думал, что позорище-то, жуть! Да потом покумекал и решил, что неплохо-то бабою быть. Ну энтово, говорил же ж.
Эльф внимательно смотрел на него и не перебивал.
– А таперича полдумал, прикинул… Не так-то оно ить и хорошо-то. Бабою-то. Идалья-то старая уже, с неё-то спрос какой? А вона, Улька, дык батька у ней как напьётся, дык дом разносит, што щепки да черепки летять. А ей убирать-то. Да только я б ему по макушке-то, а она молчит и метёт. Добрая она. Красивая… Эх, быть бы мне бабою, как она! Мож, хоть в подружки бы взяла-то. Я б ей тогда мести помогал, чтоб не так тяжко-то. Да и по воду ходил бы, а то коромысло тащит, а сама качается.
Асуня мечтательно вздохнул.
– Давай спать укладываться, – сказал Кай, спустя несколько минут. – Полночь уже миновала давно, а я не люблю на ходу засыпать.
И он принялся раскладывать одеяло на земле. Лёг с краю, под голову взял мешок и указал Асуне на свободную половину. Тот замялся и крякнул:
– А энтыть? Не срамно-то?
– Чего? – ровно и терпеливо спросил Кай.
– Ну… энтыть… Ты ж хоть и с косами, да мужик всё ж таки, а я уж бабою скоро буду-то. Не этыть?
– О боги! – хлопнул себя по лбу ладонью эльф. – Во-первых, сейчас это не имеет значения – мы в походе! Ты себе почки простудить хочешь? А во-вторых, ты меня что мужик, что баба не интересуешь, так что срам ты себе сам выдумал, боги! – он со стоном отёр лицо, потом долго посмотрел на сморщенную в непонимании физиономию Асуни и предложил: – В штанах пошуруди, а? На месте если всё, то и ложись.
Асуня послушно сунул руку в портки и облегчённо выдохнул.
– На месте пока! – и улёгся на одеяло с довольной улыбкой.
Ещё успел поглядеть на звёзды, радуясь красивым мерцающим огонькам, а уже через минуту поляну оглашал раскатистый мужицкий храп. Кай лишь перевернулся ну другой бок и положил клапан мешка себе на ухо.
Доблесть
Асуня спал так крепко, что его не разбудил даже собственный храп, заставлявший соседа ворочаться почти до самого рассвета, когда он забылся тревожным сном. Но всё же, когда начало отчётливо светать, Асуня достаточно громко пустил ветры, из-за чего с вскриком проснулся. Первым делом хлопнул ладошкой по штанам в области паха, ойкнул и продрал глаза.
Сначала ему показалось, что эльф рядом храпит почти так же, как бабка Идалья, но потом понял, что звук раздаётся с противоположной стороны от костра. В сумерках было не понять, что там творится, но Асуня всё же увидел горбатую мохнатую спину, которая то вздрагивала, то прогибалась к земле.
– Штой-то… – пробормотал Асуня, но тут же подскочил на ноги. – Батюшки! Га-а-а-а-а-а!!!
Рядом резко сел Кай и с остервенением выругался.
Медведь напротив поднял лобастую голову, подёргал носом, а потом разинул пасть и заревел.
– Алетушка, поможи! – пролепетал Асуня, раскинул руки и опять заорал: – А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
Бежать было некуда, костёр почти прогорел, расстояние между зверем и одеялом – шагов пять всего. Медведь, хоть и был молод и не так велик, какие дальше на север встречались, но оказался зол и выглядел очень устрашающе. Асуня понял, что они погибли! Как не вовремя-то он бабой становиться начал-то!
– А-а-а-а-а-а!!! – продолжал он, стоя на месте и раскинув руки.
Эльф стоял на одеяле, опёршись одним коленом, руки подняты, будто он два ведра нёс и выронил, но в отличие от Асуни, он не кричал, а неотрывно смотрел на гостя.
Случись такое неделю назад, Асуня бы даже и не заметил бы – запах перегара отгонял всю живность в округе, начиная от волков, заканчивая комарами, да и плевать-то по пьянке-то было на угрозу всякую. Но сейчас парень перетрухал знатно и даже начал неосознанно пятиться, но зацепив краем глаза застывшего на одеяле друга, внутри него что-то дрогнуло. Оба же бабы почти. Что он сам под проклятьем-то, что зльф рядом.
«Ох, негоже это!» – подумалось Асуне, да сказать не мог, потому что продолжал орать, прерываясь лишь на пару мгновений, чтобы с хлюпаньем втянуть воздух.
И, приняв волевое решение, он заставил ноги шагать не назад, а вперёд. Глаза Асуни выпучились, рожа побагровела, раскинутые руки тряслись, а уже сорванный голос продолжал звучать так же громко, но уже ниже.
Медведь, видя такое дело, захлопнул пасть и тоже встал на задние лапы.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – орал Асуня, надвигаясь.
– Бр-а-а-а-а-а-а-а-а!!! – орал медведь, глядя на сдувающееся и раздувающееся пузо парня.
Кайлиэль не говорил ничего, за спиной Асуни было тихо, что заставляло его продолжать движение. Да пусть и баба, да не предают друзей!
Ботинок попал в костёр, мелкий уголёк сунулся в дыру, из которой любопытно выглядывал большой палец, и вопль Асуни приобрёл новую интенсивность и более высокий тон. Парень запрыгал, размахивая руками, оступился, шагнул дальше и чуть не столкнулся со зверем лбом.
Видя такое дело, медведь отпрыгнул, встал боком на всех четырёх лапах, ещё раз на пробу заревел, но Асуня, поглощённый впечатлением от уголька, выглядел слишком опасным, и зверь принял единствоенно правильное решение.
– А-а-а-а-а!!! Ха-а-а-а-а-ха-а-а-а-а-а!!! Проваливай, зверюга тупая! Выкуси накося! Выкуси накося!!! – победно заорал Асуня, показывая мелькающей между стволов мохнатой заднице рога одновременно с двух рук. – Накося, зверина тупая! Накося!!! Ой-й-й-й!
И он, споткнувшись ещё пару раз, с размаху уселся на бревно, шикнул, ощутив острый сучок в районе зарождающейся женской красоты, пересел чуть дальше и принялся разуваться.
Эльф расслабил руки и уже спокойно встал и подошёл:
– Сильно обжёг? – по-деловому спросил он, глядя на шевелящиеся грязные пальцы.
– Та лишка, – отмахнулся Асуня. – Видал, эк я его, а?! Видал?!
– Видал! – усмехнулся Кай и сказал: – У меня мазь есть с собой, сейчас принесу, погоди.
И отправился к валявшейся рядом с одеялом сумке. Порылся, выудил какой-то пузырёк и вернулся к разглядывающему пятку другу.
– Давай ногу свою, – скомандовал он, открывая пузырёк. На ладонь ляпнулась какая-то пахнущая травами жижа бело-зеленоватого цвета, и эльф принялся намазывать её на рану.
– А-а-ай! – воскликнул Асуня. – Болече!
– Терпи, сейчас пройдёт, – спокойно произнёс Кай, но Асуня опять дрыгнул ногой.
– Дак то мужики-то терплють, а я ж нонече баба! У-у-уй-й-й-й!
– А бабы-то ваши что? – поднял взгляд эльф, а потом сплюнул: – Тьху! Женщины ваши что, не терпят? Сам говорил, что девица та, которая тебе нравится, молчит и метёт, терпит. Так что не от пола это…
Но Асуня его перебил, даже позабыв про ногу:
– Да ничаво и не нравится она мне! Так, бегаить к бабке-то, да и всё. Поёт красиво, и неча больше…
И замолчал, густо побагровев. Кайлиэль не ответил и молча продолжил обрабатывать ожог.
В путь они отправились едва солнце встало. Асуня и пораньше хотел бы, да Кай упёрся и ждал, покуда лучики из оранжевых жёлтыми не станут. Сидел, глядел на облака, а Асуня лишь озирался да ногу пробовал.
– Дивная мазька-то, – сказал он, когда они прошагали несколько минут. – Думал-то, што хромать начну, да всё ж-то и прошло уже!
Эльф довольно улыбнулся чуть пожав плечами. Асуня поправил сумку, которая со вчера будто даже легче стала и спросил:
– Плечо-то твоё как ить? Полегше хоть?
– Да, благодарю, – ответил Кай.
– А энтыть, где ты его так это?
Эльф поморщился и нехотя ответил:
– Вчера днём наткнулся на шайку… – и тут же осёкся, глядя на любопытное лицо друга. – Кто-то разбойников на дороге порешил, народичей пять было бандитов. Неплохой бой вышел.
– А ты-то как товоть? – кивнул Асуня на плечо друга.
– Я… – протянул эльф, глядя в небо и наморщив нос. – Убегал я, вот. Далеко прям. Заблудился, споткнулся, вывихнул.
– Аж таки вывихнул? – ужаснулся Асуня и хлопнул ладошками по щекам. – Дак то ж к лекарю надо, али к магу-то! Терпить он, ах ты ж боженьки светлыя! Да вывих-то, оно это самое, не то што ушибся просто, а…
Кай поднял ладонь, призывая к спокойствию:
– Не стоит, всё хорошо. Я сам себе вправил, уже всё в порядке.
– Сам?! – руки на щеках парня сжали лицо так, что губы встали ватрушкой. – Это ж как ты сам-то смог-то?! Этыж вывих! да ты, Кай, мужичище-то похлеще меня-то будешь! – тут он чуть сник, вспоминая свою тяжёлую участь, но всё же добавил: – А я-то, даж коли мужиком был когда, не смог бы… Разве что, напиться вусмерть, тады да, а так…
И он уважительно похлопал эльфа по плечу и тут же отдёрнул руку, услышав, как тот зашипел.
– От ведь, горюшко… – Да ничаво, до Баталона дойдём, там чаво-нибудь скумекаем, да?
– Скумекаем, – кивнул друг и опять досадливо сплюнул. – Придумаем. Что-нибудь придумаем.
Дурак
День напивался зноем, деревья да травы по обочинам стрекотали сотнями кузнечиков, жужжали пчёлами, мухами да осами, кричали птицами и шумели ветром. Одуряющий запах зелени и цветов пытался по лбу сшибить с ног бредущих по широкому тракту народичей, но те оказались стойкими благодаря поддерживающему свету утра, пригревающего носы и грудь в раскрытых воротах рубах.
Узкая речка змеилась по полю справа, густые леса маячили проблесками косых солнечных лучей слева, над головой разверзалась бесконечная голубизна неба, кое-где заляпанная пенными обрывками облаков, как небрежно протёртый после пролитого пива стол.
– Я вот знаешь, что думаю? – сказал Кайлиэль спустя час ходу.
– Чаво?
– А с чего в принципе ты решил, что тебя прокляли?
– Ну так этыть! – вскинул руки Асуня и даже захлебнулся воздухом, поэтому не смог продолжить сразу. – Этово же! А как не прокляли-то? Лежу ж себе, никаво не трогаю, а потом чудь какая-то перед глазами мелькнула, меня и сморило. А потом проснулся, да и всё. С тех пор ни капли даж понюхать не могу!
– Это-то понятно, – терпеливо сказал эльф и осторожно продолжил: – Но почему ты решил, что тебя прокляли на… М-м-м, быть бабой, как ты выражаешься.
– Дак как же ж? – удивился парень. – Дак ведь коли не пью и плачу, кто я, как не баба-то?
– А что, у вас ни одна баба не пьёт? – приподнял бровь спутник. – Или даже не так. У вас что, прямо все мужики в деревне пьют, и ни разу никто не плакал?
Асуня задумался. Потный лоб собрался гармошкой по уже прочерченным за последний день морщинкам.
– Дак как-то оно это… – протянул Асуня. – С мужиков-то батька мой не пил, да дед Гляв. Хотя батька-то иногда приходил-то на рогах, да боле по праздникам. На гуляньях редко когда больше чарки подымал. Мне Жорвель-то и втолковывал, что мужику не пить – стыдобища.
– Угу, – поджимая губы, кивнул Кай, молча ожидая, когда друг справится с мыслетечением сам и сообразит.
– Ток Жорвель-то энтыть… Выходит, слушать-то его и не этого, да? Что не друг он мне больше.
– А ты только друзей слушаешь?
– Ну дык, а како же? А каво ж ещё-то?
– Ну-у-у-у, к примеру, здравый смысл… – медленно и осторожно произнёс эльф, но тут же, бросив взгляд на собеседника, пояснил: – Если народич тебе друг, это ведь не значит, что он прав.
– Дак друзей-то обманывать, да негоже ж энто! – возмущённо развёл руками Асуня.
– Я не про это, – отмахнулся Кай. – Я про то, что если вот тот же Жорвель, к примеру, скажет, что Улька дура и петь не умеет, ты поверишь?
– Так таперича нет! – замотал головой парень, и эльф, застонав, отмахнулся:
– Ну ладно, я! Я вот, допустим, скажу тебе, что Улька петь не умеет, ты поверишь?
– Дак ты ж не слышал! – совсем растерянно воскликнул Асуня и встал посреди дороги, раскинув руки.
Кайлиэль тоже остановился и устало потёр переносицу.
– Ну давай представим, что слышал. Вот представь, что мы сидим у вас, вечер, пряжу тянут девицы ваши, Улька поёт… – эльф примолк, глядя на расплывшееся лицо друга и слепой мечтательный взгляд. Чуть постоял, топая носком сапога по земле, вздохнул и пощёлкал пальцами: – Асуня? Эй!
– Чаво? – улыбаясь, отозвался тот.
– Мы говорили. Напоминаю просто.
– Ага! – бодро сказал он и, поправив лямку сумки, возобновил бодрый шаг, даже грудь выпятил.
– Так вот, – продолжил последовавший за другом Кай, – допустим, мы оба посидели, послушали, а после я тебе и говорю: «Улька твоя – дура и петь не умеет» – ты мне что, по…
Он еле успел увернуться от пролетевшего над головой тумака. Впрочем, Асуня повторять попытку не стал, а вновь наморщил лоб:
– Ты энтого… Не это мне тут энтыть, да!
Видя, что опасность миновала, эльф выпрямился, пригладил волосы, выбившиеся из косы, и как ни в чём не бывало продолжил:
– Вот видишь? Ты мне не поверил, а сам подумал, правильно?
– Энто ты ж меня что? – расплылся в растерянной улыбке Асуня. – Энто разыграл меня, что ли? Эк хитро-то как ты меня, о-хо-хо!
– Хитро… – бездумно пробормотал Кай и вздохнул, глядя перед собой. Сложил руки за спину, продолжая идти, и принялся втолковывать: – Ну так вот и смотри, Асуня. Я тебе сейчас сказал, а ты не послушал, а стал сам думать, да?
– Ага! – вдохновенно произнёс друг, держась за лямку сумки, и поспешил следом.
– Так вот про это я и говорю. У тебя своя голова на плечах есть, так почему ты решил, что если тебе говорят, что пьют только мужики, а плачут только, простите боги, бабы, то это правда, м?
– Ну дак энтыть… – растерянно развёл руками Асуня. – Дык говорят же ж все-то.
– А ты сам? Что думаешь?
– Я-то?
Вот тут лоб Асуни, казалось, решил перещеголять прошлые достижения и пошёл рёбрами так, что на нём стирать можно было бы. Друзья шли по уже оживляющемуся тракту, мимо ехали телеги, то и дело проносились всадники, некоторые приветственно вскидывали руку Каю, а тот вскидывал в ответ.
– Знаешь, чаво, Кай? – заговорил Асуня, когда вдалеке показалось поле, после которого, как он помнил, уже появятся на горизонте крыши города.
– Чего?
– Да вот я-то кумекаю тут всё, кумекаю, да никак скумекать-то не могу.
– М? – ожидающе протянул друг.
– Да ведь выходит-то, что всё ж то мне говорили дружки-то мои бывшие, а мне как-то и на веру бралось-то. А тот же Жорвель мне втолковывал, что-де надыть Ульку за косу хвать да женихаться предложить, штобы, значица, в девках долготь не сидела. А мне как-то оно противно было. А таперича думаю, а мож, оно и остальное також? Ну, кады, вроде ж и правда, да не правда-то на самом деле.
Эльф довольно улыбнулся, не размыкая губ, и поднял лицо к небу, щурясь на лучики солнца.
– Так што ж выходит-то? – попытался заглянуть ему в лицо Асуня. – Энто ж выходит-то, што и верить-то никому нельзя, да?
– Верить нужно сердцу, – умиротворённо сказал Кайлиэль, продолжая смотреть на горизонт. – Оно всегда подскажет. И даже если все в мире хором будут кричать, что Улька – дура, оно будет знать, что это не так.
Асуня остановился и топнул ногой. Лицо раскорячила сжатая кривая улыбка на дрожащих губах, а в глазах встали слёзы.
– Знаеть! Усё сердце знаеть! – выдохнул он срывающимся голосом, всхлипнул, каркнул и хлопнул кулаком себя по груди. – Знаеть-то!
Обернувшийся Кайлиэль улыбался и щурился сквозь подрагивающие ресницы. Светлые волосы локонами трепетали на ветру, искусные косы лежали на плечах, а прямая спина никак не напоминала сгорбленные и диковатые позы прошлых дружков Асуни.
– Спасибо табе, друг! – подошёл к эльфу парень и хлопнул его по плечу. Кай просел и опять зашипел. – Ох ты ж боженьки светлыя, опять запамятовал! – виновато воскликнул Асуня и отошёл. – Пошли-то дале, тебе к лекарю б всё ж таки, чтоб поглядел-то.
– Да скоро уже, – кивнул спутник, опять поворачиваясь вперёд. – Но всё же, – сказал он, зашагав дальше. – Я бы хотел повторить свой вопрос: с чего ты взял, что тебя прокляли?
– Так этыть… – Асуня упёрся взглядом в лежащую перед ними дорогу и замолчал.
– Ты правда решил, что становишься женщиной?
Асуня в этот раз отвечать не стал, лишь поднял взгляд на друга. На Асунином лице читалась идущая бороной мысль по полю дум. Тяжело шла, с упором, а сжимающиеся кулаки, казалось, толкают её так, что аж спина взмокла.
– Тебе сказали, что мужики пьют и не плачут, но разве это делает тебя кем-то другим?
– Дык… – только и промолвил Асуня, вновь опустил взгляд и поправил пояс на штанах.
– Ты сам-то, что? Меньше мужиком от этого стал? Про причиндалы я твои не говорю, – тут же отмахнулся эльф, видя, что друг потянулся к порткам.
– А про что?
– А про то, что ты второй день со мной идёшь. Не ноешь, что устал, не плачешь, что задница после сучка болит. Сумку тащишь за меня, помогаешь. Даже медведя отогнать смог. Сам. Что, прям бабой стал, да?
И Кай лукаво улыбнулся, искоса глядя из-под приподнятой брови на друга.
С поля, мимо которого они шли, слетела стая ворон, покружилась и села чуть дальше. Пролетевший мимо всадник, направлявшийся в Баталон, вскинул руку не оборачиваясь, и эльф задумчиво поднял свою. Асуня думал.
Впереди маячил лес, а за ним смутно, но уже угадывался силуэт крыш, возвышающихся над городской стеной.
– Этыть… – проговорил Асуня, следуя за другом, но сам смотрел перед собой невидящим взглядом. – Выходит-то, что сам себя обманул-то я, да? И не проклял меня никто, что бабой-то буду?
– Не проклял, – пытаясь сдержать улыбку, произнёс Кай, но не выдержал и усмехнулся.
– Эк как я!.. – сам засмеялся Асуня. – Сам-то придумал, сам-то поверил, да сам-то себя и проклял, выходит?
Он поднял искрящийся взгляд на друга, но ответ уже не требовался.
– Эх, дурак я! – весело заключил он, поправляя лямку, и зашагал быстрее. – Да ну и ладно-то! Ничаво! Зато энто, от медведя тебя спас! Видал, как оно, да? Видал?
– Видал.
– Во-о-о-от. А вот не проклял бы я б себя, как бы ты сам-то, эк? И суму понести, и огонь разжечь и медведя того самого этыть. Повезло тебе!
И Асуня уже было хотел в очередной раз хлопнуть эльфа по плечу, но вовремя остановился и лишь слегка дружески коснулся спины в светло-зелёной куртке.
– Но с пивом-то тады што? – спросил он чуть погодя. – Что бабою не буду, так то уже понял. А с пива-то чаво рыгать начал? Не проклятье ж то разве?
Кайлиэль остановился, оглядел друга, а затем снял с пояса флягу, откупорил и протянул Асуне. Тот осторожно взял, с опаской понюхал, чуть скривился, но всё же сделал маленький глоток на пробу.
– Ну и гадь гадская! – произнёс он с радостью, возвращая вино.
– Не блюёшь?
– Не блюю! – гордо подтвердил Асуня.
– Не прокляли тебя, друг, – улыбнулся эльф. – Это не проклятье было, а дар богов. Иногда случается, что повезёт, и кто-то из них отметит – даст шанс. Тебе повезло. И сейчас всё зависит от того, как ты этим шансом воспользуешься. С алкоголя воротить больше не будет, но ты сам должен решить, чего хочешь: вернуться и приняться за старое, чтобы дружки опять зауважали, собака начала бояться, Улька глаза прятать и вздыхать, когда из дома вырвется от пьющего папашки да на тебя пьяного наткнётся. Или перестать слушать других и начать слушать сердце. Ты ведь понял уже, что мужиком тебя не пьянки да драки делают, да? Вот и решай, кем теперь станешь, раз боги подарили шанс.
Асуня кивал и шёл. Пожалуй, никогда в жизни он не думал так много, как за последние сутки, но в то же время, хоть и скрипело в голове уже всё, да ощущалось ему, что никогда раньше не жил он так много сразу за один день-то. Будто раньше всё сон был, а только сейчас он проснулся и живёт.
– А бабка Идалья-то радуется, что пить перестал-то, – сказал он задумчиво. – Я ить и не скумекал-то сразу, кады она говорить начала про то, што жаних я таперича, а ноначе понимаю, что, эть, верно-то. У нас мужики-то усе вповалку боле валяются, кады самогону да пиву наварють наши местные-то варильщики. А бабам работы сколько. Доделывают усё сами, молчат да терплють. А я-то, коли пить не буду, я ж-то скока вон работы-то смогу сделать? И избу поставлю Ульке, и хозяйство вести буду, колодец выкопаю, штоб не ходила по воду аж до речки.
– Угу, – кивал друг, щурясь на солнышко.
День был чудный. В небе летали птицы, щебетали и иногда гадили, но на удачу всё мимо, что заставляло Асуню верить в то, что счастье есть, и оно совсем рядом. Надо только друга до города довести, чтоб к лекарю сходил, а там уж разберётся.
Добро
Перед самыми воротами славного города Баталона раскинулся рынок. Чуть ближе строился караван, а дальше шли прилавки, где орали и торговались народичи. Напротив рынка торчала добротная таверна, где кучковались путники, а у стены, подале от входа, трое пьяниц затеяли вялую драку.
