Жнец

– Но он, похоже, не хотел жить в мире, где вы с такой легкостью его предали.

Михалевич снова надолго замолчала.

– Вы еще очень молоды, – наконец сказала она. – Вы еще верите в то, что любовь – это самое главное и что все жизни должно вертеться вокруг нее. А это не так: я тогда выбрала свою семью, свою профессию и свою репутацию. А Анатолий вместо того, чтобы выбрать жизнь и отстоять свое честное имя, выбрал какую-то эфемерную любовь и смерть. И кто ему после этого лекарь?

– Уже никто, – глухо отозвалась Ника.

– А что теперь со мной будет? – поинтересовалась Ганна Игнатьевна. – Меня могут привлечь за лжесвидетельство?

– Нет. Это уже никому не интересно. Сроки давности прошли. Подпишите протокол, и я более вас не задерживаю, – Речиц зашелестела бумажными листами.

– Он мне сказал, что он меня благословляет.

– Что? – Ника подняла голову, оторвавшись от проверки протокола.

– Тогда на очной ставке. Мы уже уходили из изолятора, эта нервная женщина-следователь первой вышла из камеры, где мы были. И Толя мне сказал, что благословляет меня. Он не был на меня в обиде, понимаете?

– Понимаю, – кротко ответила Речиц. – Подпишите, пожалуйста, и идите с богом.

И Михалевич покинула кабинет следователя, полная осознания своей нравственной правоты. А Ника осталась задаваться вопросом, чем же так провинился перед высшими силами физрук Литовцев, что они пробудили в нем сильное чувство к женщине, органически неспособной любить.

Прошло две недели. Речиц сидела у открытого окна, за которым все так же разливался прекрасный теплый май. Кирпичные корпуса Энской психиатрической больницы подставляли свои красные бока солнцу, вокруг пели птицы, и только колючая проволока на заборе «стражного» отделения своим тревожным видом портила всю идиллию.

– Так что с мотивами Малинкина? – Ника пытливо посмотрела на врача-психиатра, сидевшего напротив нее. – Он у него чисто корыстный? Или это у него такое психическое расстройство, что ему нравится спящим людям горло резать?

– Окончательные выводы по поводу его психического здоровья делать рано, он к нам только полторы недели как поступил, – задумался эксперт. – Но наличие корыстного мотива не исключает гомицидомании.

– Непреодолимое влечение к убийству, – глухо отозвалась Ника.

– Да, именно так, – кивнул психиатр. – Она может сочетаться с разными мотивами, в том числе и с корыстным. И не является обстоятельством, исключающим вменяемость. Так что у вашего Жнеца есть все шансы ответить за свои дела по всей строгости закона. А вообще, он интересный для психиатра объект исследования. Так, похоже, его абсолютно не интересуют ни мужчины, ни женщины. Он абсолютно асексуален. И кроме убийств его в принципе мало что интересует. Никаких хобби, увлечений, страстей. Только желание убивать.

Она попрощалась с экспертом, вышла из прохлады «стражного» отделения на улицу и не спеша побрела в сторону парковки. Тут она увидела два очень знакомых лица.

– Здравствуйте, Игорь Васильевич! – поприветствовала она подполковника Нурсултанова. – Вы тут какими судьбами?

– Да привез нашего ветерана правоохранительных органов в ведомственный санаторий! – Нурсултанов подмигнул Нике, слегка косясь в сторону своего спутника. Рядом с ним стоял Вениамин Бабочкин в своей неизменной телогрейке. – Подлечат тебя, Вениамин, будешь как новенький.

Бабочкин в ответ кивнул и почесал свою бороду.

– Хотя бы какая-то история закончилась относительно хорошо, – подумала Речиц, садясь в автомобиль. – Бабочкина уговорили лечиться. Его семья наконец-то избавит себя и соседей от невыносимого запаха помойки. И у них больше не будет повода сочинять небылицы про своего мужа и отца.

Судьбы остальных героев пока складывались не так радужно.

Валерию Мухаметзянову прооперировали. Она осталась жива, но ее красивую лебединую шею изуродовал шрам. Очнувшись, она сразу назвала имя того, кто пытался перерезать ей горло. Им оказался ее любовник – главврач Яблоков. Ее игры с шантажом зашли слишком далеко. Начитавшись публикаций про объявившегося в Красном молоте маньяка, Яблоков рассудил, что при большом количестве жертв никто особо не будет разбираться в каждом отдельном случае, и, не мудрствуя лукаво, согласился на все требования шантажистки в обмен на то, что она заберет заявление. Валерия помчалась в следственный отдел, сообщила, что отказывается от всех своих претензий к Яблокову. В ту же ночь он пришел к ней домой и ранил ее в шею.

Но вместо того, чтобы проверить, жива ли его жертва или мертва, испуганный Яблоков быстро удрал, оставив свою любовницу истекать кровью. Той невероятно повезло. Если бы не слежка Блошкина, прекрасная Валерия отправилась бы на тот свет.

Но за время, пока Мухаметзянова была без сознания, главврач узнал, что его жертва выжила. Когда полицейские пришли к нему в дом, Яблокова там уже не было. В тот же день его объявили в розыск, который пока никаких результатов не принес.

Ганна Игнатьевна и мужская половина семьи Михалевичей вступили в жестокую схватку за детей. Вера Снегирь, которую Ника выпустила из следственного изолятора, клялась и божилась, что все осознала и больше пить не будет, и тоже хотела вернуть своих мальчиков себе.

Но буквально через пару дней после выхода Веры на свободу Ника ехала в «дежурке» на очередной выезд в поселок Красный Молот и в сумерках разглядела на обочине знакомый силуэт. Женщина покачивалась и пела песни.

Речиц не стала вглядываться в лицо пьяницы.

– Всегда в жизни должна оставаться хотя бы какая-то надежда на лучшее, – подумала она. – Пусть остается хотя бы один шанс из тысячи, что Вера взялась за ум и это не она. Все-таки в их странном семействе она – самый приятный человек.

«Где ты, смерти жало, где же и мрак и страх твой прежде бывающий? Отныне ты желанная, неразлучно с Богом сочетаеши. Покою великий субботства таинственнаго. Желание имам умрети и со Христом быти, взывает Апостол. Темже и мы, взирая на смерть, яко на стезю в Вечней Жизни, воззовем: Аллилуиа».

Над старым Красномолотским кладбищем плыл голос священника. Анна Ивановна, Ника, Никодим и Филипп Блошкин крестились, стоя у могилы Анатолия Литовцева. После того как батюшка закончил, мужчины пошли проводить его до выхода. Два следователя остались одни.

Ника вынула из портфеля фотографию Литовцева и поставила ее на могилу.

– Пришло время вернуть ему лицо. Лучше поздно, чем никогда.

На кладбище было тихо. Две женщины стояли у могилы и думали каждая о своем.

– Вы не задумывались о том, какую роль в нашей жизни играет принцип домино? – внезапно прервала молчание Блошкина.

– В смысле? – переспросила Речиц.

– Подумайте, ведь если бы Ганна Игнатьевна не настояла тогда на своей лжи, ее дочь могла бы остаться жива. Мы бы рано или поздно вышли на этого Малинкина. До него, по сути, остался последний шаг, он жил в той же коммуналке, что и Литовцев, учился в красномолотской школе. Он бы точно попал в поле зрения следствия. А если бы я не поставила в свое время свои личные проблемы выше служебного долга и не перевелась бы в другой город, я бы дожала это дело восемнадцать лет назад.

– Если бы да кабы на носу росли грибы, – грубовато ответила Ника. – Я не люблю сослагательное наклонение. Все всегда происходит в назначенное время. И время остановить Жнеца пришло сейчас. По вашей логике мне тоже надо было быть внимательнее. Но Вера Снегирь, по сути, обеспечила Малинкину алиби. Она, когда рассказывала про события той ночи, ни разу не упоминала, что заснула у него дома.

– Да, – согласилась Блошкина. – На радость Малинкина, Вера обеспечила ему алиби. Я думаю, что он именно по этой причине на очной ставке согласился с ее показаниями. Понял, что они ему выгодны. А самое страшное, что он – не последний такой урод. Я уже посмотрела, часть из собранных мною материалов – это не его проделки, он в это время жил в совсем других регионах.

– Вы же уже на пенсии, – удивилась Ника. – А я смотрю, в вас до сих пор горит следственный огонек.

Анна Ивановна лукаво посмотрела на Речиц своими яркими, похожими на половинки крыжовника глазами.

– Ох, милая моя. Да вы же такая, как я. Будете такой же неугомонной пенсионеркой. Я вам сейчас расскажу, там есть пара эпизодов…

И, мягко ступая по ковру из влажных сосновых иголок, женщины пошли к кладбищенским воротам.