58 жертва

Я не помню, кто я. Я не знаю, где я. Мои мысли и чувства смешались, и я не понимаю, что происходит теперь.

Все началось с моста. Всего лишь с моста, на перилах которого появились засечки. Сначала никто не придавал этому никакого значения, это было неважно. Там всегда бегали люди. Всегда гуляли влюбленные парочки, одинокие люди, старички, все, кто жил рядом. Мост был красивым и он тянул к себе, чтобы им могли любоваться. Эти засечки появились на перилах. Перила были с резными балясинами, металлическими, но кто-то постарался сделать эти засечки. Сначала одна засечка на одной балясине. Через три дня две засечки на второй балясине. Так продолжалось несколько месяцев, число засечек перевалило за тридцать. Двойные числа засекали на парных балясинах, как на старых счетах. Они были странными, они были таинственными, они были загадочными, неизвестными. Никто не обращал на это внимание, люди даже не замечали, что их становилось больше и, что засечки вообще до этого были. Они стали частью моста, как традиция, напоминающая всем, что на мост приходят люди. Больше засечек – хорошо. Их количество все равно не уменьшалось.

Но потом к этому мосту привело полицейских, даже федеральных агентов. Я думаю, что была в числе последних. Я помню, что могла свободно там пройти, мое имя имело какой-то вес, из-за которого меня туда пускали. Ход расследования, что туда нас привело. Это были не засечки, не совсем они. Вблизи с этим мостом стали пропадать люди. Разные: девушки, мужчины, азиаты, белые, низкие и толстые. Просто исчезали. Их искали родственники, друзья и близкие. Но эти люди словно испарились. Больше их не было. И кто-то из полицейских или ФБР, может даже я, кто-то заметил эти засечки. Их значимость возросла в пять, а то и десять раз. Число засечек совпадало с числом пропавших людей. Мост приобрел иной смысл.

В поведенческом анализе сказано, что если найти значимое место для серийного убийцы – или похитителя, – то узнав об этом, он начнет паниковать. Преступник может либо совершить ошибку, либо залечь на дно, либо же эволюционировать. Это значит, что он станет умнее, сдержаннее и хитрее. В нашем случае произошло второе: преступник залег на дно.

Но мы не смогли предвидеть, что он не просто заляжет на дно, но и эволюционирует. Преступник следил за ходом расследования. На мосту засечек не появлялось, больше людей не похищали. Дело застопорилось. ФБР отдало это в руки полиции. Нам там больше делать было нечего. Однако я не бросила все на самотек. После передачи дела полиции я продолжила следить за ними, как они продвигались и, что они делали для поимки похитителя. А они не делали ничего. У полиции недостаточно было ресурсов для этого.

Сейчас я вспоминаю, что начала расследовать дело сама. Все так мутно и я все еще не знаю, где я, просто плетусь по дороге, пока рядом со мной несутся машины. Я чувствую поток ветра от каждой машины. Поток холодный, режущий с примесью пыли и песка. Но даже он не заставляет меня пробудиться. Я все еще в бреду. Дорогу освещают фары. Обочина в темноте ночи. Я иду по границе Света и Тьмы. И мне кажется, что это не касается дороги. Я граничу между сознанием и воображением – или же воспоминаниями, – и я не знаю, смогу ли выбраться.

Но кое-что я отчетливо помню. На балясинах того моста появились новые засечки. И они означали – пятьдесят восемь. Теперь жертв было пятьдесят восемь.

Я помню, что наткнулась на след. Думала, что это был след, оставленный случайно, из-за неосторожности. Как же сильно я ошиблась тогда. Я была близка к похитителю как никогда, и он это знал. Потому оставил след, потому я, ослепленная находками, не заметила этого и попалась в ловушку. Только вот и ловушка вышла такой же странной, как и все это дело.

На моем пути встретился мой школьный учитель музыки. Его лицо постарело за годы, я почти не узнала мужчину перед собой. Мы с ним долго разговаривали, прежде чем разойтись.

Воспоминания даются мне с трудом. Следующее, что я помню – то, как нахожу своего учителя недалеко от дороги. Через дорогу от нас была военная база. Мы же находились ближе к лесной степи. Вокруг стояли деревья. Они такие тусклые и невзрачные. Воспоминания обрываются. Учитель разделывал какое-то животное над лесной речушкой, которая почти высохла. Мы говорили о чем-то… Пока я не поняла, что в руках мужчины был совсем не зверек, а часть человека. Я не вздрогнула, не чувствовала отвращение, не жалела этого человека. Я ничего не чувствовала. А учитель рассмеялся. Вся его правая рука была в крови, и он брызнул человеческую кровь, – уже остывшую, – мне на лицо. Когда я не подала никаких признаков, то он сказал:

– Ты такая же, как и я.

Я не была в шоке, но я не совсем понимала, что означали его слова. В глубине души я понимала, что он прав. Для меня это было нормально. Я не звала на помощь, не воспользовалась пистолетом, что висел в кобуре на моем бедре, я отреагировала нормально – ненормально – для такой ситуации.

ФБР и полиция так и не смогли поймать похитителя, моего учителя, потому что он был не один. Ему помогал сын. Парень моего возраста, хоть и не учился в той школе, где преподавал его отец, и училась я. Как вышло, что они оба стали преступниками…

Мы с ним сидели на деревянных воротах, у которых даже не было забора, все вблизи той же дороги. Учитель вдалеке ловил кого-то, то ли собаку, то ли кабана. Я помню, что-то живое и с черной шерсткой. Мы почти не говорили с парнем, но тогда я почему-то сказала:

– Я сдам вас.

Он засмеялся. И его смех был идентичен смеху отца, только у мужчины голос охрип, натасканный годами.

– Ты не сделаешь этого. – Он спокойно сказал.

– Почему ты так уверен?

– Потому что ты такая же, как и мы.

Та же фраза, то же ощущение. Никаких чувств. И он, и учитель были правы. Ведь после того, как я их нашла, я никуда не делась, осталась с ними и никому не сообщила. И я не знаю, почему. Я сидела с этим парнем и смотрела на него. Он улыбался, не смотрел на меня в ответ, словно наслаждался моим вниманием. А потом его отец подошел ко мне. Мужчина дал мне в руки ружье и сказал убить животное. Я неуверенно взяла оружие. Меня не пугала просьба, я находила странным убийство животного. И первым, что я сказала – то, что рядом военная база, и нас могут услышать. Он покачал головой и сообщил, что военная база заброшена.

Это дело убило меня.

Когда я все-таки не стала убивать животное, учитель отправил меня приготовить еду. Загвоздка была в том, что на пустыре, где был вырыт овраг – лежали тела. Все тела людей, что они похитили. Некоторые уже начали полноценно гнить, другие же оставались более менее целыми. Приготовить нужно было одно из них. Вот почему никто не находил тела. Их съедали. Когда я остановилась у начала оврага, я натолкнулась на туловище. У него не было рук и ног. Зато голова была на месте. Туловище принадлежало девушке, она лежала на животе, а ее голова была повернута в сторону. В мою сторону. На миг мне показалось, что она смотрит на меня. А в следующий миг ее глаза уже были закрыты. Затем снова открылись.

Я сошла с ума.

Глаза девушки моргали, будто она не умерла. Но ее спина: в кровоподтеках, грязи и ссадинах – доказывала противоположное. И я ударила ее. Сначала я ударила ее по лицу, чтобы ее глаза, наконец, закрылись. Но они не закрывались. Я ударила снова. Снова и снова. Моя рука саднила, а кости девушки хрустели под моим кулаком. Кожа рвалась, кровь брызгала в разные стороны, а я не останавливалась. Я била мертвое туловище и голову девушки. Била и била, пока от нее – от тела не осталось неразличимое месиво.

Сошла ли я с ума в тот момент или же сошла с ума до этого?

После этого я почти ничего не помню. Одни обрывки. Более короткие и неяркие. Я бездумно иду по дороге. Вроде день, а вроде уже вечер. Я помню агентов, они говорили о том, что нашли засечки. Те засечки, обозначающие пятьдесят восемь жертв. И я даже не знаю, как оказалась с ними, как оказалась вдали от них. Я снова на дороге. Воспоминания об овраге всплыли в моей голове. Тела, что там были, – сколько их там было… Не пятьдесят восемь. Пятьдесят семь. В этом я полностью уверена. А значит… Я – пятьдесят восьмая жертва. Вот почему они говорили, что я похожа на них. Они сделали из меня подельника.

Думаю, я сошла с ума намного раньше.

Приближаясь по дороге к месту, где мы проводили большую часть времени, я вижу своего учителя и его сына. Они наблюдают за мной. Только я делаю вид, что не замечаю их. Я продолжаю идти. Прохожу мимо, возвращаюсь и опять ухожу куда-то. Я уже давно перестала что-либо понимать. Это было неправильно. Было ли? Я так запуталась. Убийства, похищение, каннибализм. Чертов мост, с которого все началось… Раньше были границы. Хоть какие-то границы. Тонкие и еле уловимые. Но они были. Федеральное агентство, полиция; преступники и хранители порядка. А теперь ничего этого. Я всегда замечала за собой странные вещи. Моя неспособность полностью ощущать горесть потерпевших, мое безразличие, равнодушие. В глубине души я понимаю, что это неправильно. Это ведь неправильно? Люди, общество – они так считают.

Я возвращаюсь. Учитель стоит возле оврага, а его сын мелькает рядом с ним. Сначала я просто останавливаюсь позади и наблюдаю за ними. Вероятно, они знаю, что я здесь. А может, пока не заметили. Но я все еще путаюсь в собственных мыслях, их так много, они наталкиваются друг на друга и разбрасываются в разные стороны. Моя личность взорвалась мелкими кусочками. И собираться воедино – точно не будет. На бедре все набирает и набирает вес кобура, а точнее – пистолет. Он словно пытается напомнить о себе, показать, что я должна сделать. И я медленно тянусь рукой, отстегиваю кобуру и чувствую холодящий кожу металл. Я полностью вытаскиваю пистолет. Ни учитель, ни его сын не обращают внимания. И я хочу обратного. Они должны знать, что я решила. Будто чувствуя это, парень оборачивается ко мне, а затем и его отец. Кажется, мы что-то говорим, но все перед глазами плывет, и я не уверена. Яркие и четкие воспоминания одни: я направляю дуло пистолета себе под подбородок и без раздумья стреляю. Один миг.