Лаура

Одна

Маленький городок Об…ка доживал еще один вечер. Где-то слышался дикий смех компании подростков, каким-то эхом отражающийся в вечернем воздухе, по тускло освещенной улице возвращались по домам жители городка. Единственный в городе большой работодатель – птицефабрика разносила в округе кисловатый запах куриного навоза вперемешку с запахом комбикорма. Но жители городка настолько к этому привыкли, что совсем перестали различать эти запахи.

Вдоль центральной улицы с самой широкой и самой разбитой асфальтовой дорогой в этом городке стояли по обе стороны в ряд облезлые двухэтажные панельные дома, похожие друг на друга как две капли воды. Почти во всех окнах их горел свет. Одинокие «жигули» шестой модели, виляя, объезжая ямы на дороге, волнообразно освещали светом фар кусты вдоль пешеходной дорожки. Посередине этой центральной улицы в углублении от дороги располагался магазин «Продукты», около которого толпились и громко спорили, курили и сплевывали мужики.

Со двора в квартирах каждого панельного дома в окнах можно было увидеть тесные кухоньки с газовыми колонками и шныряющих туда-сюда хозяек и хозяев этих каморок. Практически в каждом дворе сушилось стираное белье на протянутых между перекладинами бечевках.

Перед каждым подъездом стояли ветхие деревянные скамейки, кое-где сохранились лишь их основания. Около облупленных крылец подъездов часто можно было наблюдать вываливающиеся из урн наполненные мусорные пакеты. Изрисованные и исписанные подъездные стены этих панельных домов, когда-то выкрашенные полосой в рост человека в ядовито-зеленый больничный цвет, а теперь выцветшие, бледные, кое-где схваченные грибком, выглядели тускло. Сами подъезды, заваленные скарбом, дурно пахнущие подвальной сыростью вперемешку с запахами готовящейся на кухнях еды, создавали невыносимую тоску бытия.

Вне центральной улицы названный город был совсем как большая деревня: частные дома с дворами и огородами, размещенные небольшими кварталами с границами в виде узких дорог. Не было только деревенского пространства, все участки скучились, сбились как бы друг на друга. И только летняя свежая листва на деревьях во дворах и огородах придавала жизненных красок этому заброшенному по сути месту.

Сейчас он мчал по трассе в сторону этого городка.

***

Этот период жизни он вел себя распутно, отпустив волю на свободу, заглядывался на хорошеньких девиц, мечтал о них, раздражал себя воображением, искал и имел мимолетные связи.

Его жена, на которой он женился пару лет назад, была ему чужая, и он не чувствовал к ней настоящей любви, хотя первое время пытался уверовать в обратное. Он и женился просто потому, что уже на первом свидании, когда они целовались, это было почему-то между ними решено. Она была некрасивая девушка и пленилась его тогдашней чистотой и добротой, привязалась к нему. Возможно, даже полюбила. Но полюбила по своему характеру: просто, рационально, не сходя с ума. А он, неопытный еще в любовных делах, решение это даже не думал оспаривать.

До нее долго, платонически и безответно был влюблен в школьную подругу, с которой по не зависящим от него обстоятельствам расстался почти сразу, как только они начали сближаться, но из которой со всей юношескою романтичностью создал божество и в мыслях о которой, как с иконой, жил последние годы, не смея и подумать о другой женщине около себя.

Долго не подпитываемое извне чувство в один момент дало трещину. Вдруг все поломалось внутри него, мираж растворился, он стал тяготиться своим одиночеством и захотел другого идеала – тихого семейного счастья. Тут первой на перекрестке судьбы и оказалась его будущая жена. Он уверил себя, что другого выбора и быть не может, тем более с ней случилась первая в его жизни близость. На свадьбе он словил себя на мысли, что его невеста ему не нравится. Но тут же постарался забыть об этом.

Семейная жизнь не оправдала его ожиданий, и он быстро в ней разочаровался. Всего год брака разрушил в нем идеалы, ему показалось, что вся жизнь его не удалась, томился душой и не видел выхода.

В это время его окружало общество вполне легкомысленное, те временные товарищи и знакомые, советчики и мнимые единомышленники, которые и словом, и примером выказывали ему, что нет необходимости париться по пустякам, надо брать от жизни все, один раз живем и прочее, и прочее. И он поддался на их образ жизни и, как говорят, загулял, хотя в душе очень тяготился этим положением дел.

Последний год прошел незаметно и ничем не запомнился. Были какие-то связи, но от них было только гадливо на душе. Но и остановиться ему не хватало решимости, его несло по направлению ветра, как пушинку, а желания сопротивляться не было. И он не сопротивлялся.

***

В приоткрытое окно машины залетал прохладный поток встречного воздуха, и быстро уносились назад березовые насаждения по обеим сторонам дороги. Солнце уже зашло, на землю опустилась вечерняя прохлада вместе со сгущающимися сумерками. Он включил ближний свет фар. Сигнал радиостанций постепенно затухал, заставляя радиоприемник хрипеть. Когда шумы стали неприятны, он выключил радио и закурил – уже пятую сигарету с того момента, как выехал из города.

От мысли о встрече с незнакомой красивой женщиной, с которой уже имеется немая договоренность на близость, по телу от головы до ног пробежал холодок, на несколько секунд задержавшийся в районе ступней. Но он продолжил думать о ней и распалил свое воображение до учащения сердцебиения.

Три часа назад он еще не знал о ее существовании, нашел ее страничку в социальной сети и написал ей, совершенно не ожидая никакого ответа: «Привет! как дела?» Странно, она ответила: «Привет! Дела лучше всех, наконец то одна осталась, муж в командировке. Но как-то скучно!» После получасовой переписки, где он намекал, что и его вечер свободный, а он легок на подъем проехать сто километров, она наконец пошла на авантюру и решилась пригласить его к себе домой.

Кареглазая брюнетка, прямое каре с челкой чуть выше улыбающихся бровей, в черном платье с бретельками на плечах, с оголенными загорелыми руками, по пояс вполоборота на фотографии. Прямой носик, живые глаза. Алые, чуть подкрашенные губы приоткрыты в улыбке, маленький подбородок. На шее золотая цепочка, клином уходящая к женской груди. Наверное, крестик. В общем, привлекательна до соблазна и, наверное, красива и в жизни.

Жене сообщил по телефону о неожиданных ночных работах. Она, зная специфику его должности, вовсе не удивилась, только сказала: «Хорошо, дверь тогда закрою на ключ. Как вернешься, не звони, открывай ключом».

Трасса, виляя между холмами и оврагами, заросшими полевыми травами, взяла вверх, расширилась и выделила полосу для поворота направо. Синий указатель перед поворотом сообщил, что осталось проехать двадцать километров. Он повернул.

Дорога сузилась, оставив для движения по одной полосе в каждую сторону. Асфальтовое покрытие стало шершавое, треснувшее, обшивка потолка неприятно загудела. Аппендикс, ведущий в городок, был пуст – встречных машин совсем не стало. Звонко двумя двойными краткими сигналами отозвался телефон. «Едеш», – почему-то без вопросительного и мягкого знака на конце пришло сообщение от нее.

Снова пробежал холодок. Он ответил: «Да, буду скоро».

***

На лестничной площадке второго этажа перед дверью, обшитой красно-коричневым дерматином, он остановился. Тускло горела сорокаваттная лампочка, едва освещая темный подъезд. Орбита ее была занята ночной бабочкой. Дурно пахло.

«Прямо сейчас вернуться, сесть в машину и уехать, – говорил ему внутренний голос. – Потом стереть номер и больше не звонить, не отвечать на ее звонки. Завтра все забудется…» Сердце в груди стучало сильнее обычного. Он мешкал, стоял в нерешительности. Вспомнились ее зазывающие глаза на фотографии, загорелые плечи… Замешательство вдруг отступило, палец тут же лег на круглую гладкую кнопку звонка, и, уже не думая ни о чем, он решительно позвонил.

Тихой поступью она подошла к двери, тихонько отворила.

– Заходи скорее, – оглядываясь по сторонам и таща его за рукав, шепотом сказала она.

Он послушно быстро юркнул в квартиру. Только закрыв входную дверь, она включила свет в прихожей.

– У меня соседка напротив такая – все слышит и все видит, – пояснила она, скорчив гримасу. – С ней нужно поосторожней, а то все разнесет.

В маленькой узкой прихожей, казалось, все было навалено друг на друга. На вешалках висели куртки и плащи. Перед висящим на стене небольшим зеркалом стоял табурет, на котором располагались всевозможные пузырьки, баночки, помады, пудры, расчески – все то женское, повседневное. Рядом с потускневшим ковриком на входе стояла уличная обувь. Взгляд в первую очередь задержался на мужских туфлях, стоявших небрежно. Он вопросительно на нее посмотрел.

– Одна, – сказала она, – одна дома я.

Раздевшись в прихожей, он прошел за ней в столь же маленькую комнату, большую часть которой занимал разложенный и, видимо, никогда не складываемый диван. Свет был выключен, и комната тускло освещалась работающим около окна телевизором. На телевизоре в рамке стояла выцветшая фотография.

– Это ты с кем? – спросил он, показывая на рамку.

– С дочкой, – ответила она и, заметив вопросительное выражение его лица, добавила: – У бабушки сегодня ночует.

Она уселась на диван, загнув под себя ногу. Разрез легкого ситцевого домашнего платьица без рукавов слегка раздвинулся около нижней пуговицы, оголив красивую женскую коленку и часть бедра. Он присел рядом.

Внешне она показалась ему сейчас еще красивее и интереснее, чем на аватарке. Он обратил внимание на ее пальчики, длинные и изящные, с хорошим маникюром. На среднем пальце правой руки было надето кольцо. Сами руки, полностью открытые, были тонки и пропорциональны, слегка покрыты светлыми тонкими волосами и маленькими точками темных родинок. Родинки были и на тонкой шее, по бокам прикрытой волосами.

– А что, муж далеко уехал? – спросил он ее, чтобы продолжить разговор. А сам продолжал осторожно ее изучать.

– Да нет, сейчас придет, – ответила она и рассмеялась. – Муж – объелся груш!

Смеясь, она обнажила ряд увлажненных прямых зубов цвета безе. По краям щек при этом образовались стойкие ямочки. Сами щеки, покрытые едва различимым пушком, казались бархатистыми. «Какое это, наверное, блаженство припасть к этим щекам губами!» – подумал он.

Она, видимо, была в веселом расположении духа, все шутила и сама стала расспрашивать его о всяких отвлеченных вещах. Он рассказывал, при этом рассматривал ее, пожирая. Ее коленка сводила его с ума. В разгаре разговора, не дав ему что-то досказать и пристально устремив на него свой взгляд, она как-то вдруг спросила:

– А хочешь чаю?

Он отказался. Тогда она повернулась к нему, приблизилась на расстояние дыхания и, кокетливо дотронувшись до кончика его носа, произнесла:

– Какой красивый мальчик! Наверное, женатый?

– Нет, – соврал он и улыбнулся. Сердце начинало выпрыгивать из груди, дыхание участилось. Он чувствовал ее едва заметный девичий аромат.

– Жалко… Вдруг мне захочется когда-нибудь снова с тобой встретиться? А неженатые влюбляться выдумывают. Между встречами не отвяжешься. Ха-ха. Так что мы с тобой больше никогда не увидимся, даже не думай. Сегодня похулиганим – и все, до свидания, селяви!

– Я не влюблюсь, это бред, – сказал он.

– Неправда, – она прищурилась, протянула руку и нежно провела прохладной ладонью по его щеке. Ее глаза, как ему показалось, увлажнились и заблестели.  Он еще ближе подвинулся к ней, опустил руку под платье…

– Сними его, – сказала она.

Когда они уже повалились на диван, она, тепло дыша ему в лицо, шепотом произнесла: «Не думай ни о чем, я чистенькая…»

***

В четыре часа утра уже было светло. На траву во дворе дома опустилась роса. Слабый ветерок принес с птицефабрики запах куриного навоза. Он завел машину, достал телефон из кармана и первым делом стер ее номер и все сообщения, адресованные ей и полученные от нее. Невыносимая мука от ненужных и пошлых отношений пришла сразу вслед удовлетворенной страсти и не покидала его ни на минуту. Он искал повода поскорее уйти и, не дожидаясь утра, сославшись на срочные дела, ускользнул от нее. Было мерзко и гадко от самого себя.

Трасса была совершенно пустынна. Спали даже извечные обитатели окрестных посадок – птицы, окутав березки черными плодами. В низинах и оврагах стоял утренний туман. В удрученных мыслях он не заметил, как доехал до города.

Жилой массив из множества многоэтажных домов был озарен восходящим, еще косо светящим солнцем. Несколько поливочных машин сбивали пыль с автомобильной дороги, обливая ее струями воды. Появлялись первые автомобили. Было начало субботнего дня. Впереди целые выходные.

Все последовательно жило своей обычной жизнью, и ему показалось в один момент, что все происходившее с ним в эту ночь было сном. Сразу же за этим ощущением он с отвращением вспомнил лежащую в ее прихожей на стуле косметику, туфли ее отсутствующего мужа, измятый после них диван…

«Нет, это был не сон… И неужели это был я с ней? Я, тот, кто, читая «Униженных и оскорбленных», давал себе клятву никогда не поступать дурно?»

Вдруг внезапно захотелось укрыться ото всех, никого не видеть, никого не слышать, ни с кем не говорить.

Он повернул к своему дому…

20 сентября 2012, 12 января 2021 г.

Пистолет

В середине января 1945 года немецкая армия отступала. С захваченных еще прошлым летом плацдармов части Красной армии начали широкомасштабное наступление. С погодой совсем не повезло. Конев ударил с Сандомирского плацдарма в сильный снегопад, Жуков с Магнушевского и Пулавского в густой туман.

С 14 января 33-я армия юго-восточнее польского города Лодзь гнала ослабленные, но все еще грубо огрызающиеся немецкие части, заставляя их отступать с рубежа на рубеж. Те ожесточенно сопротивлялись, взрывали мосты, наносили удары с воздуха, отстреливались из засад, но сила духа уже давно была не на их стороне. Линия фронта медленно, но верно отодвигалась на запад, освобождая мелкие поселения и целые города в Польше.

17 января к вечеру разведка 9-го танкового корпуса донесла в штаб о том, что противник, отступая, взорвал мост через реку Пилицу, что несколько затормозило продвижение танков корпуса. Пришлось задержаться для восстановления переправы. 195-й танковый батальон с батальоном автоматчиков и истребительно-противотанковой батареей выдвинулись в район взорванной переправы в небольшом городке Сулеюв для прикрытия постройки моста саперами. К ночи были выставлены дозоры, провели маскировку техники, заняли позиции для обороны.

Ночью было сыро, шел слабый снежок. Падая, он таял в лужах многочисленных колей и задерживался лишь на засохшей траве на открытых незаезженных военной техникой участках и на голых ветках деревьев. Недалеко от расположения штаба батальона в ночи, среди редкого ковра снега на открытом пространстве луга, темнело подбитое немецкое самоходное орудие.

Штаб батальона долго не спал: работали с документами, готовили последние приказания на утро и отчеты для командования. В наспех сооруженном шалаше, покрытом брезентом, было густо накурено. Адъютант старший 195-го танкового батальона капитан Чирков Петр закончил работу около двух ночи и приступил к чистке и смазке личного оружия. Закурив папиросу, начал чистить ствол пистолета.

– Как думаешь, Василь, завтра к вечеру управимся с мостом? – спросил он сослуживца, старшего лейтенанта Кривченко.

– Да они не шибко бить будут, шоб успеть драпануть к ночи, – сказал тот, затягиваясь папиросой, – утром дадут прикурить нам, проклятые, – к гадалке не ходи! Так ведь и прикончат, сволочи, не дав поглядеть на Берлин в руинах.

– Да не, Ваcь, поглядим, думаю. А я б на свою Алю поглядел лучше, – на это Василь вздохнул и положительно кивнул головой. Потом сказал: – Однако уже скоро рассвет, а мы еще и не отдохнули.

Закончив с оружием, все разошлись ко сну.

Всю ночь слышалась глухая далекая канонада, или же это был лишь призрак от привычки постоянно слышать ее. И под эти звуки Петру снились обрывки последних дней: стремительное наступление, налеты вражеской авиации, убитые и раненые знакомые и незнакомые бойцы, трупы убитых немцев в местах прорыва, взлетающие стаи ворон по краям шоссе от рева танков…

Рано утром последовал массированный обстрел со стороны немецких позиций. Враг старался помешать строительству моста, чтоб выиграть время для организации отступления своих частей на следующий рубеж. Прошла команда: «К обороне». Наши части заняли позиции, и начался бой.

Чирков Петр со своим экипажем тоже занял места в танке с номером 911. Как и другим танкам батальона, штабной машине капитана Чиркова время от времени приходилось выезжать на подготовленное для стрельбы место около подбитой немецкой самоходки и вести обстрел неприятеля. Во время этих вылазок Петр вел огонь из танкового пулемета и одновременно давал команды экипажу. Подбитая машина дополнительно защищала позицию, противник несколько раз бил бронебойным по нашему танку, но неизменно попадал в искореженную самоходку. Один из снарядов рикошетом отлетел от брони Т-34, резким звоном, почти до боли, полоснув экипаж по ушным перепонкам.  В перерыве от стрельбы с позиции Петр непрестанно передавал радиограммы, приказы командира батальона соседним экипажам, следил за обстановкой, докладывал в штаб бригады.

После полудня натиск врага постепенно начал стихать. Видно было, что основные части немцев отступили от позиций в районе моста через Пилицу. Саперам стало проще вести работы по восстановлению переправы, и к вечеру в сумерках мост был восстановлен.

Сразу же был отдан приказ 195-му батальону, действуя в авангарде, преследовать противника. Следом по намеченным маршрутам с утра должны были последовать другие подразделения танкового корпуса. Всю ночь танк капитана Чиркова в составе колонны батальона двигался по лесным дорогам в сторону города Лодзь. Поскольку сопротивления не было, отдыхали поочередно, но едва ли в сложившейся обстановке бойцы смогли хоть как-то отдохнуть. Каждую минуту впереди ожидали атаку. Ожидание боя всегда было самым сложным для них, привыкнуть к этому было труднее всего.

С рассветом батальон с ходу захватил небольшой городок Жгув. Проносясь мимо дворов, Петр мельком видел местных жителей, в основном стариков и женщин, которые рано утром выходили навстречу наступающему корпусу, пока робко и молчаливо (захватчики только покинули их земли), но в их глазах уже заметна была сдержанная радость. Собаки, как будто чуя это настроение, не лаяли, вились вокруг своих хозяев, а некоторые даже осмеливались пронестись, виляя хвостом, несколько десятков метров вдогонку по заснеженным огородам вдоль дороги, по которой двигалась колонна танков. Сырой воздух быстро насытился запахом сгоревшей солярки, и сизый дым, смешавшись с редким туманом, распространился по окрестности.

Повернули в сторону города Лодзь. Дворы закончились, шоссе потянулось вверх с небольшим подъемом.  Редкие голые березки росли по окрестным полям вдоль шоссе. Прошлогодняя трава местами проглядывала сквозь тонкое снежное покрывало. В низинах туман рассеялся, но выше шоссе все еще находилось в дымке.

«Приближаемся к городу, всем быть начеку. Фашисты могут быть в засаде», – передана была радиограмма командира батальона капитана Лысенкова всем экипажам.

Буквально через минуту последовало несколько пристрельных выстрелов.

– Срочно в эфир! Продвигаемся к городским кварталам! – Петр срочно передавал приказ экипажам, потом крикнул механику: – Ты видел, откуда бьют?

– Да, с запада. В лесу засели.

– Давай осколочный всади, Тимофеич!

Иван Тимофеевич, молодой заряжающий, поспешно сунул снаряд в пушку. Повернул башню. Выстрел. Петр между тем передал по радиостанции приказ вести огонь по немецким позициям, не меняя походного марша.

– Еще! И уходим.

Отстреливаясь на ходу, колонна, ускорив ход, прошла шоссе, потеряв сожженным замыкающий танк и несколько автомобилей, и в окраинных кварталах остановилась для дозаправки и пополнения боекомплектами из машин сопровождения. Пара танков заняла огневые позиции для обстрела лесной засады.

Вокруг машин бегали экипажи, кто-то грузил боекомплекты, кто-то занимался заправкой соляркой. Около своего танка Петр с Иваном грузили снаряды, механик с наводчиком заправляли машину.

В какой-то момент где-то слева произошло какое-то резкое копошение – и через секунду свист пуль, рикошеты и спустя мгновение рокот автоматов. Петр не сразу понял, в чем дело, и инстинктивно упал на землю и отполз за гусеницу танка.

Вмиг он догадался о том, что их застали врасплох и атаковали пехотой в самое неудобное время, когда они дозаправлялись горючим. Придя в себя и схватив автомат, Петр перегруппировался и начал вести огонь. Пехоты было много, кажется, человек сто. Они бежали вразнобой и палили из автоматов. Пока батальонцы приходили в себя и принимали позиции для ответного огня, немцы повалили из автоматов десятка полтора бойцов. Теперь же, встретив ответный огонь, они тоже заваливались, кто раненым и убитым, а кто – принимая позицию лежа.

Петр успел уничтожить несколько автоматчиков и только тогда в первый раз отвлекся, чтобы крикнуть своим:

– Ребята, живы?

– Живы, товарищ капитан. Тут мы.

– Давайте перекрестный. Иван, а ты мигом за мной! Зайдем с тыла через сарай, – и они быстрыми перебежками от танка добежали до сарая, а от него прыгнули в заросли ивняка. Кажется, совсем незамеченными. В воздухе свистели пули, пахло порохом, постоянен был рокот автоматных очередей.

– Как только выйдем на открытую площадку, косим их без умолку, – пробираясь в зарослях кустарника в лощине, переводя дыхание, шепнул Петр Ивану.

Они выбежали из ивняка и понеслись вдоль заброшенного коровника на расстоянии десяти шагов друг от друга. Лица горели. Мысли были лишь об одном: скорее ворваться, скорее расстрелять проклятых. За коровником, по их предположению, они должны были попасть на открытую площадку, откуда будут простреливаться позиции неприятеля с тыла.

– Давай, Вань, туда, – Петр махнул рукой в сторону угла коровника впереди бежавшему Ивану. Сам же побежал несколько правее, за дерево.

Не успели еще они занять огневые точки, как произошло неожиданное: из-за угла разбитого коровника со стороны неприятеля выбежали два немецких офицера и солдат. Внезапно столкнувшись с ними практически лицом к лицу, на миг оторопев, Петр резко, инстинктивно оттолкнул первого солдата от себя, офицера же, подбегающего слева, сбил с ног ударом сапога. Ваня налетел на оставшегося и повалился с ним на мокрый снег, в грязь, пытаясь удушить соперника. Тот, борясь, все старался достать из ножен свой офицерский кортик.