Лаура

Лаура

Был конец февраля. В Адлере он жил в гостинице "Олеся" на втором этаже в номере с форточкой в высоком скошенном потолке. В форточку была видна верхушка растущего во дворе кипариса, которую все время облепляли шишками стаи воробьев. А в приоткрытое окно заходил морской воздух по утрам, а по вечерам иногда тонкий запах дыма от шашлычной во дворе гостиницы.

Он работал на объектах будущих Олимпийских игр, расположенных в горах неподалеку от Красной поляны. Возвращался он оттуда после обеда, и все вечера были полностью в его распоряжении. В первый день, вернувшись с работы, он никуда не выходил: принял душ, потом смотрел телевизор. Лишь под вечер спустился в ресторан на первом этаже, поужинал, пил чай, а потом вышел во двор покурить и послушать пение птиц и разговоры постояльцев. Двор гостиницы был весь в зелени, вдоль окон первого этажа росли пальмы и туи, и среди них было множество цветников и декоративных колотых камней и валунов в стиле средиземноморского ландшафта. Терраса с оборудованным местом для курения вобрала в себя три парочки разговаривающих между собой во время курения. Покурив, одни уходили, их сменяли другие, а он продолжал сидеть, выкурив с промежутками три сигареты. Потом и он вернулся в номер и лег отдыхать.

На второй день утром, встав очень рано, он услышал в приоткрытое большое окно, выходящее во двор, проезжающий поезд. Вагоны мерно постукивали колесами по рельсовым стыкам и он, слушая уходящий вдаль состав, решил сегодняшний вечер разнообразить выходом к морю, благо до него было идти каких-нибудь десять минут. С объекта он вернулся в этот день рано. Его укачало по серпантинам, он принял с дороги душ, оделся, не стал обедать и вышел со двора гостиницы, желая побыстрее вдохнуть свежего воздуха. По переходу перешел шоссе и углубился в переулок вдоль большого санатория. Переулок был весь канареечно-желтый от цветущей мимозы. Он шел и любовался этими красками, непривычными для его обычной зимы. Проулок вел на улицу Просвещения, летом чрезвычайно многолюдную, заполненную отдыхающими, зимой пустую, тихую.

Погода стояла пасмурная, но безветренная, и было довольно тепло. Все ближе чувствовался морской свежий воздух, солоноватый на вкус, налетающий сырой прохладой.

Дойдя до Просвещения, он повернул на нее. С обеих сторон началось нагромождение магазинчиков и кафешек, и только немногие из них были открыты. Торговали в них неизменные кавказцы – армяне, азербайджанцы, грузины. Изобилие в открытых ларьках разнообразных сувениров, сладостей, сухофруктов, орехов и разноцветной чурчхелы, как стеклышки калейдоскопа, составляли узоры при взгляде на них. Разговоры редких прохожих отражались эхом вдоль улицы. Донесся приятный дымок от жарки мяса на углях. Он не ел с самого утра, и ему жутко захотелось есть.

Подумав: «Перекушу, а потом уж спущусь к морю», – он начал присматривать кафе из тех, что были открыты. Немного пройдя вперед, в одном из открытых кафе по левую руку увидел выходящую с террасы кафе семейную пару. Они выглядели довольными, а полный повар небольшого роста в роскошных усах, армянин, прощался с посетителями более чем добродушно и был в опрятном белоснежном фартуке поверх брюк и фланелевой рубахе с закатанными рукавами.

Само место было тоже уютное, с навесом, деревянные столы и лавки цвета олифы аккуратно расставлены. На каждом столике были доверху заполнены салфетницы и стояли по две мельницы – с перцем и морской солью. Что еще нужно было для приятного обеда на морском побережье?! И он нырнул под навес.

Дым от шашлыка стелился аппетитным ароматом, пахло уксусом, лепешками из тандыра, томатным соусом с кинзой.

Из посетителей в кафе оставались только молодая мама с дочкой, и Она…

Мама суетилась вокруг ребенка, обслуживая ее обед, а Она сидела, задумавшись над чем-то, смотря в одну точку. Перед ней был только недопитый бокал с вином.

Он сел за соседний стол в ожидании заказа. Незнакомка его чрезвычайно заинтересовала, и он осторожно стал наблюдать за ней.

На вид ей было не больше тридцати лет, и вообще, не смотря на едва заметные мелкие морщинки на лбу и около глаз, выглядела она молодо, а эти морщинки даже придавали ей дополнительной изящности, делали ее настоящей. Сами глаза были кошачьи, и своим разрезом, и цветом – то ли зеленые, то ли коричневые, то ли желтые. В общем, хризоберилловые. Изящный маленький ее носик был прямой и лишь на кончике слегка заострялся к верху. Губы были средние, алые, не накрашены, но слегка блестели увлажняющей помадой, над верхней губой был едва заметен светлый бархатистый пушок. Там же видна была маленькая плоская темная родинка. На щеках при улыбке обязательно должны были образоваться ямочки – видны были их очертания. Волосы у нее были каштановые, густые, красивые и ниже плеч – они спадали с двух сторон, закрывая уши, пробор был справа. В ушах видны были сквозь волосы круглые золотые серьги.

Одета она была в молочного цвета кашемировый джемпер, так красиво контрастирующий с ее ниспадающими волосами, и в светло-бежевую длинную юбку. Ноги были обуты в осенние лакированные ботинки. Была она тонкокостна – размер ботинок был маленький, кисти рук были прозрачны, пальцы длинны и музыкальны (и ему подумалось, что она обязательно должна была уметь играть на рояле какой-нибудь вальс Шопена).

Он, видимо, так увлекся, изучая ее, что она, выйдя из задумчивости, как-то вдруг вскинула головку и в упор посмотрела на него. В то мгновение, когда их взгляды встретились, он ощутил какое-то неестественное волнение, не зная отчего. Ее красота поразила его в миг. Он сразу инстинктивно отвернулся и стал глядеть на пустую улицу. Она, конечно, поняла, что он ее пристально оценивал все это время, и слегка улыбнулась, но какой-то грустной улыбкой. Впрочем, это вполне могло ему лишь показаться.

Неловкость момента остановил повар, который принес его заказ – две палочки горячего шашлыка с маринованным луком, одну лепешку и соус в пиале. Он приступил к еде.

Пока ел, посматривал на соседку, но уже осторожнее. Его мучили праздные вопросы: кто она, почему сидит здесь одна и о чем грустит? Она маленькими глоточками пила вино. Несмотря на его осторожность, несколько раз они закономерно снова встречались взглядами, и тут, уже точно можно сказать, она опять улыбалась своей грустной улыбкой, опуская при этом глаза.

Между тем, он докончил вкусный обед и ему принесли чайник с чашкой. А она, допив вино, попросила счет. «Мираж. Сейчас уйдет куда-то, и больше я ее не увижу никогда», – подумал он.

И тут произошло совсем неожиданное, чего уж он никак не мог ожидать. Оплатив по счету, она быстрыми шагами подошла к его столику, присела на самый край скамейки напротив него и скороговоркой проговорила:

– Сегодня я не могу. Может быть, завтра. Да, наверное, завтра. Или послезавтра… Не знаю. Может, я и совсем не смогу. Номер не оставлю, – спешно сказала она тоном, который не предполагал никаких возражений, отрицательно покачав головой при этом, увидев его движение говорить, – потому что еще ничего не знаю. Приходи вечером после шести сюда, на эту улицу – она зимой немноголюдна, найдемся. Тогда и познакомимся.

– Погоди, – пытался остановить он ее, потому что сразу после произнесенных слов, она встала из-за стола, вышла из кафе и быстро пошла по улице. Он добежал до выхода с крытой террасы. Она не обернулась и так же быстро удалялась вдоль по улице.

Пораженный всем случившимся, он вернулся за столик. В памяти звучал ее голос, красивый и мягкий. В недоумении от произошедшего, он просидел в кафе еще около получаса с несвязными мыслями, допивая чай.

К морю он в этот вечер так и не спустился. Вернувшись в номер, лег пораньше спать. И, странно, быстро заснул.

Ожидаемо, ночью ему приснилась незнакомка. Он плыл с ней в катере по спокойной глади Невы. Вокруг не было никакой суеты, никаких других судов или людей рядом. Даже в катере они были одни. На противоположном берегу виднелись шпиль Петропавловского собора и тянущаяся вдоль Невы стройная застройка Васильевского острова. Вода плескалась о борт катера. Он придвинулся к ней ближе, чтобы показать ей шпиль собора, но она его не видела почему-то. «Да вон же, прям по направлению моего пальца», – говорил он ей, указывая вытянутой рукой на собор. Она еще приблизилась к нему, прищурила свои кошачьи глаза, пытаясь всмотреться в указываемое им направление. При этом они коснулись волосами. Почувствовав это прикосновение, они вдруг посмотрели друг на друга. Ее лицо было так близко от него, что даже во сне он почувствовал ее дыхание, ее аромат и тепло. «Не вижу», – сказала она ему. Когда она сказала это, ее верхняя губка с родинкой приподнялась, приоткрыв ротик. Он вдруг крепко, долго, страстно поцеловал ее в теплые влажные губы… и проснулся.

Было уже утро. Он лежал, возбужденный сном, и глядел в приоткрытую форточку, где резвились воробьи на вершине кипариса. Слышны были проезжающие автомобили и автобусы с дороги.

«Обязательно ее найду теперь», – решил он.

Вернувшись в гостиницу после работы, он не мог усидеть на месте. До шести вечера было еще два с половиной часа, а она и вовсе сказала неопределенно: «после шести», что еще больше волновало его: как и где он ее сможет встретить?

То и дело спускаясь курить, кое как высидев в гостинице до пяти вечера, он пошел на Просвещения. В этот день стояла чудесная ясная погода и было очень тепло. Солнце склонялось к горизонту, небо было чистое, если не считать нескольких расплывчатых следов от пролетающих самолетов. Мимоза в такую погоду казалась еще ярче. Магазинчиков на Просвещения открыто было как будто больше, и прохожих тоже прибавилось.

Придя на Просвещения, он начал медленно ходить взад-вперед, положив центром своего маршрута вчерашнее кафе и удаляясь от него не более двухсот шагов в каждую сторону. При этом он все время высматривал ее среди прохожих.

Когда стрелка наручных часов приблизилась к восемнадцати часам, его сердце стало биться так часто, что он ощутил даже некоторую дрожь в теле.

В шесть вечера он ее не встретил, не встретил и в семь. Солнце уже зашло, и сумерки к этому времени настолько сгустились, что все прохожие превратились в силуэты, стали похожи друг на друга, и различать их можно было лишь с близкого расстояния. Он понял, что сегодня она уже не придет, но на всякий случай, подгоняемый сильнейшим любопытством, возбужденный сном и придуманными мечтами, прослонялся там до восьми вечера. Потом, устав от ожидания, разочаровано побрел во вчерашнее кафе, сел за тот же столик, где вчера сидела она и спросил шашлыка и водки. Перекусив и выпив, спустился к морю. Море было совсем близко – нужно было повернуть с Просвещения в переулок, пройти по нему среди одноэтажных домов с дворами и заборами, за которыми росли голые еще плодовые деревья и то и дело лаяли собаки, метров сто, перейти железнодорожные пути – и вот оно.

Он вышел на берег. Фонари остались позади в переулке, здесь было темно, но даже и в этой ночной темноте перед ним предстало нечто еще более темное, черное, бездонное, страшное и живое.

«Черное, черное море! Смола, уголь, деготь, пантера, – подумалось ему, – ну и жутко же здесь!»

Из черноты шумно, с силой накатывала метровая волна, покрывая берег пенистой, бурлящей морской водой, которая затем равномерно разливалась по берегу, едва не достигая места, где он остановился. Потом море забирало воду назад, хрустя движущейся галькой. Через миг о берег разбивалась следующая волна, и опять в лицо сыпала мельчайшая водяная взвесь с солоноватым морским запахом.

«Эх, – вздохнул он. – Почему она не пришла сегодня и придет ли завтра?», – в голос спросил он.

В этот миг рядом разбилась очередная волна, которая была очевидно мощнее предыдущих, так что вода разлилась настолько, что достигла его ног, и он еле увернулся от того, чтобы не оказаться по щиколотку в воде.

«Прогоняешь меня, море, я понял. Ухожу… Завтра к тебе снова спущусь. Спросить о ней. Если не придет…», – сказал он опять в сторону моря и пошел назад в гостиницу. В его голосе ощущалось уже какое-то тихое отчаяние.

В эту ночь она ему уже не приснилась. Он так нагулялся, пока ее ждал, что спал как убитый.

Под утро зарядил настойчивый, обещающий быть долгим дождь. Шел он и у подножия гор, в Роза Хуторе и даже чуть выше, на площадке будущего Экстрим-парка, куда он поднимался на фуникулере и где находился объект, на котором он работал, напитывая искусственно напыляемый снег, похожий на мокрую крупную поваренную соль, дополнительной влагой. И лишь совсем высоко в горах дождь превращался в мощный снежный вихрь, засыпая вершины белым пушистым настоящим снегом.

Думать о работе в этот день у него вовсе не получалось. Когда его о чем-нибудь спрашивали коллеги, он то и дело задумывался, как будто переводя их вопросы с незнакомого языка, и давал ответы со второго, а то и с третьего раза. Он ждал сегодняшнего вечера, и все мысли были об этом. Он почему-то был уверен, что в этот вечер она точно придет в условленное ею же место.

– Что с тобой? – сказал наконец его напарник, – заболел что ли?

– Да, нездоровится сегодня. Может из-за погоды, – соврал он.

Еле досидев до конца своей смены, он не стал ждать своего напарника (обычно они вместе возвращались в Адлер после работы, хоть тот и жил в другой гостинице), торопливо спустился на фуникулере в Роза Хутор и, не дожидаясь служебного автобуса, сел в первый рейсовый. Через четверть часа проехали центральную улицу Красной Поляны, строящуюся к Олимпиаде, угрюмо обнажившую серые, неоконченные фасады будущих торговых центров и гостиниц, намоченных дождевой водой, улицу, наполненную строителями, работниками, спецтехникой и всем тем, чем полны форсированные стройки сложных инфраструктурных объектов, и выехали на старую трассу, ведущую в Адлер. Новая строилась чуть ниже к руслу Мзымты. Вскоре начались серпантины и туннели. На этом участке обычно его укачивало, но в этот раз он смотрел остановившимся взглядом сквозь стекло окна автобуса, которое все было в крупных дождевых каплях, и думал, думал о Ней. Ему представлялось совершенно невообразимой ситуация, если бы и сегодня она не пришла на Просвещения. Казалось бы, мелочь – ее странный поступок в тот день, когда она подсела к нему и скороговоркой неопределенно заговорила с ним и также странно и неожиданно убежала потом, – но эта мелочь засадила ему в сердце маленькую горячую занозу, которая разрослась теперь до размеров иглы. Эта девушка чрезвычайно его заинтересовала и тем, что была красива, и это возбудило в нем легкую влюбленность, и тем еще, что в ней была как будто какая-то тайна, сближавшая уже заочно их, и которую именно ему следовало бы разгадать.

Под зонтом, на почти безлюдной улице, прослонялся он по Просвещению с половины шестого до половины восьмого и уже в темноте, продрогнув, возвращался в номер.

«Ну и черт с ней, какая-то сумасшедшая. Что я насочинял-то себе о ней? – думал он, идя по тротуару, не замечая луж, шлепая по воде, – Сидит, наверное, у себя в квартире и даже и не думает обо мне. А я, дурачок, тут мокну».

И действительно, обругав себя в этот момент, он ощутил, что как будто и мираж этот тоже начал понемногу растворяться и можно продолжать жить дальше, делать свою работу, наслаждаться вечерними прогулками к морю, да мало ли в жизни дел, радостей и наслаждений!

Уговаривая себя таким образом, он перешел по надземному переходу автомобильную дорогу по улице Ленина и повернул к «Олесе». Немного не доходя до гостиницы, решил закурить. Остановился, освободил обе руки, придерживая зонт левой подмышкой, нашарил в кармане пачку сигарет и зажигалку, достал из пачки сигарету, прикусил ее фильтр губами, а пачку вернул в карман. Обтер под ветровкой о свитер мокрые пальцы правой руки, потом стал дуть на них, пытаясь высушить, чтобы можно было черкануть по кремнию.

В этот момент сзади послышались быстрые хлюпающие по воде шаги и кто-то тихонько прильнул к нему под зонт.

– Извини меня, привет, – сказала она, смотря ему в лицо, – сейчас же считается, что мы нашлись «после шести»? – Она улыбнулась своей грустной улыбкой.

Он никак не мог прийти в себя от этой неожиданной встречи, даже забыл, что хотел закурить, вынул сигарету изо рта, что-то произнес невнятное и смотрел на нее.

– Лаура, – представилась она, подав ему ладонь.