Некролог
Дмитрий Миненков
Некролог
Пролог
– И что?
– Что?
– Я готов…
– Ну, раз готов, иди.
– А куда идти?
– Да куда хочешь.
– Это как?
– Очень просто. Встаёшь, задвигаешь за собой стул, уходишь и не задерживаешь очередь.
– Какую очередь? Я же здесь один? И как я выйду, если в этой комнате ни одной двери?!
– Так же как вошёл сюда.
– Я… Я не помню, как здесь оказался…
– Зато я помню. Как и большинство, очень посредственно.
– А есть выдающиеся случаи?
– Редко, но бывает всякое. Я смотрю, готовности в тебе поубавилось?
– Нет. Просто не каждый день разговариваю в таком месте.
– А вот я здесь каждый день. И разговаривать мне с тобой не о чем.
– Не о чем? Так зачем ты тогда здесь сидишь…
Реплики раздавались в такт мерным раскачиваниям тусклой лампочки, повешенной на длинном грязно-сером кабеле. Старый металлический плафон собирал лучи слабого света в широкий конус, который последовательно высвечивал буро-зелёную штукатурку стен, две сидящие на табуретах фигуры в длинных, до пола, балахонах с накинутыми капюшонами в тон здешнего интерьера и грубо сколоченный пустой деревянный стол между ними.
Слова продолжали множиться и петлять друг за другом, не в силах выстроиться в нужную комбинацию, и диалог всё дальше уходил от сути происходящего.
Блёклому свету так и не удавалось наткнуться хоть на какое-то подобие двери в стенах этой крохотной комнаты…
Интервью
– Привет, – говорит сонная жена рано встающему на работу мужу.
– Здравствуйте! – говорит заворожённый красотой восхода мальчишка, заметив курящего на смежном балконе соседа.
– Счастливого дня, – говорит задумчивый дворник вслед приветливым, спешащим на службу прохожим.
– Ещё полчасика, – говорит студент, упрашивая сквозь сон будильник.
– Черт бы побрал это утро… – говорит Антон, поднимаясь через силу с жёсткой постели.
Странно, но оказалось, что такой редкий индивид, как Антон, скорее ближе к студенту, чем к обычному человеку.
Давайте же узнаем поподробнее, как начинает он свой обычный (или не совсем?) день.
Следующий фрагмент является частью дневника, записанного Антоном по нашей просьбе специально для этого интервью (орфография и пунктуация автора полностью сохранены).
***
С уверенностью заявляю, что утро – самое поганое время суток, вне зависимости от того во сколько вы встали. Да-да, и не пытайтесь меня переубедить, счастливое утро бывает только в рекламных роликах.
Вечер, ночь, они расслаблены, полны надежд, покоя, граничащего с магией, ради них стоит претерпеть неисчерпаемую суматоху дня.
Но утро… оно бесцельно, бракованное звено, соединяющее в цепочки череду дней. Оно, как молния, пробивает покойный небосвод сна и начинает гнать тебя навстречу однотипной суете, в которой так просто растерять все драгоценные дары ночи: хоть чего-то да стоящие мысли, уверенность, планы. К концу дня ничего из этого у тебя уже нет, и ты, увлечённый ночной безмятежностью, снова отправляешься на поиски подлинных ценностей, надеясь, что теперь-то точно удастся их сохранить.
Но утро безжалостно.
Этой ночью, мне кажется, я почти смог понять, почему именно мне довелось оказаться в числе немногих, отправленных то ли в награду, то ли в наказание (я больше склоняюсь ко второму) обратно. Нерешительность, сомнения, страх – всё завязано на этом. Но усталость заставляет меня уступить, и несколько мыслей, записанных в полудрёме – то немногое, что удаётся спасти.
11.07
Перечитал вчерашнее – в момент написания оно казалось мне более значимым. Но зато теперь вы понимаете, с какими чувствами я встретил это утро (впрочем, как и любое другое).
Сегодня интервью (на которое я непонятно зачем согласился), наверное, поэтому ежеутренний ритуал разглядывания себя в зеркало я растянул на бессовестные полчаса. Случалось, что я объяснял себе бледность и худобу особенностями освещения в комнате и старостью кое-где совсем помутневшего и затёртого зеркала (до сих пор не могу понять, кому пришло в голову притащить такую громадину в маленькую избушку: может, низкая цена на барахолке не дала бывшим хозяевам пройти мимо этого потрепанного раритета). Тем не менее, на этот раз я был уверен, что выгляжу и вправду неважно.
Высокий, но безнадёжно сутулый, весь торс в длинных синюшных рубцах, руки и ноги, кажется, каким-то чудом приводятся в движение тощими тяжами слабых мышц под тонкой кожей. Лицо… это отдельная история.
Мне кажется, что моё лицо изображает застывшую навеки раннюю весну: из под грязно-белого покрова кожи тут и там пробиваются к свету разрозненные пучки жиденькой растительности, всклоченные жесткие волосы на голове продолжают редеть и напоминают нагромождение пустых ещё с осени веток, серо-зелёные лужицы глаз подсыхают на первом обманчивом солнышке.
В общем, такой себе видок. Пришлось набрать из колонки побольше воды и бриться, умываться и причёсываться в два раза тщательнее обычного. Прям как на свидание. Стало даже как-то жаль, что это не так (хотя кому я такой недобитый сдался).
Думаю, стоит надеть парадно-выходную оранжевую футболку (скроем блёклое существование за яркими цветами!) и очки – день обещает быть солнечным. Или лучше кепку? Тогда к чему я столько причёсывался?
И зачем я вообще пишу всё это? Хотя мне сказали записывать всё подряд, видите ли, их очень интересует мой внутренний мир. А там ничего, пусто, нечем интересоваться! Осталась от меня одна неполноценная оболочка да ворох никуда не годных потрохов, а всё хорошее, что должно было отлететь в мир иной, споткнулось на полпути и растворилось в небытии. Вот так и продолжает Антошка небо коптить.
И что меня дёрнуло в это ввязаться! Сидеть тут, расписывать… Пошло бы оно всё…
***
Собственно, это все записи, сделанные Антоном в тот день. От дальнейшего ведения дневника он отказался. Интересно почему, не правда ли? Может, слова, что он сдерживает внутри, приносят ему гораздо больше боли, чем внешние изъяны, на которые он лишь пытается сместить акцент, скрывая свои настоящие переживания.
Это мы и попытались выяснить у него во время личной беседы.
***
– Вам не кажется, что вы сильно выделяетесь на фоне других местных жителей?
– Выделяюсь? Только если на фоне вашей парочки своей пока ещё более-менее сносной физиономией.
– С чем связана такая ваша… как бы деликатнее выразится… грубость, озлобленность… нет, скорее даже ядовитость?
– О, как! Ну, последнее, могу точно вас заверить, заслуга трупного яда, подтачивающего меня изнутри столько времени. Вот и случается, что ненароком выплеснешь пару капель.
– Иными словами, это не ваше обычное состояние, и мы просто попали под раздачу?
– Знаете, под раздачу, а если быть точным под штрафы, попаду я, если не буду в конторе у шефа через полчаса.
– Простите, насколько я могу понять, вы где-то работаете?
– Прощаю. Я ж ещё вчера вам говорил, что мне к десяти на работу надо успеть.
– Да, теперь нам бы хотелось уточнить, кем именно вы работаете, если это, конечно, не секрет.
– О, я даже записал на всякий случай, чтоб не забыть… Промоутер-аниматор! Проще говоря, весело раздаю рекламные флаеры магазина экопродуктов в костюме кабачка.
– Вы этим занимаетесь для души?
– Ага. Для денег.
– А для чего вам собственно эти деньги?
– Ну, знаете что, знатоки потусторонней жизни, я, может, и разделяю с вами кров и, так сказать, культурно-смысловое поле, не по своей воле, хочу заметить, но прозябать здесь целыми днями в ожидании неизвестно чего я не намерен.
– Именно это мы и имели в виду, когда вначале заговорили о вашей индивидуальности и непохожести на остальных.
– Да вы ж сами работаете, что ж тут особенного? Скажи только, что за бесплатно. Но это скорее ваше личное упущение, давно бы уже какой-нибудь рекламы понапихали себе в газету.
– В том-то и дело, что нам, как и всем здесь, не нужны деньги. Для нас журналистика это своего рода отдушина. Она помогает читателям и нам самим отвлечься от повседневной неподвижности.
– Отлично! Очень рад за вас и ваших читателей. Но мне помогает отвлечься вкусный ужин в уютном кафе. А для этого по-прежнему нужны деньги.
– Выходит, вы так и не смогли принять здешних ценностей?
– Например, каких? Дожидаться второй кончины в мучительных размышлениях, будет ли она вообще?
– Вам не кажется, что вы слишком утрируете и прямо-таки изо всех сил пытаетесь всё очернить?
– Нет. Я же покойник. А они, как известно, самые подлинные реалисты. По крайней мере, мне так казалось до встречи с вами.
– Каким вы видите своё будущее?
– Ну, хоть вы и уличали меня в пессимизме, до конца лета я рассчитываю дослужиться до повышения.
– Интересно, и что оно за собой повлечёт?
– Ничего кардинально нового, но пара приятных мелочей в виде свеженького костюма апельсина, работы в торговом центре, а не только на улице и повышения оклада будут очень кстати.
– У вас очень скромные планы на будущее. Или костюм апельсина для вас действительно значимая цель?
– Вы так недоверчиво к этому относитесь, потому что никогда не работали в этой сфере. Овощи у нас – это низшая каста, а апельсин – это совсем другой уровень… удобный костюм, фотографируются все, вокруг сплошь детские улыбки…
Нам, наверное, пора закругляться, а то одно опоздание – и не видать мне в обозримом будущем никаких повышений.
– Хорошо, тогда последний вопрос. Что могло бы стать вашим призванием в этом мире?
– Страдание.
Вот так неожиданно и закончился наш разговор с самым неоднозначным жителем Воскресенского. Пожелаем ему удачи в его начинаниях и внутренних сил для поиска себя и своего места.
А следующий номер «По ту сторону» читайте уже через неделю.
Призвание
14.07
В одном я им соврал: в тот день у меня был выходной. Но это же не значит, что я должен был потратить его целиком на разговоры с этими журналюгами. Да и о чём, собственно, говорить?
Чем больше времени проходит после, тем сложнее наполнять смыслом события или их отсутствие.
Мне до сих пор не понято, на кой я им сдался. Хотя, учитывая, что на нашем кладбище, или, как сейчас стало модно говорить, некрополе всего лишь несколько десятков недо- или переумерших (уж сам не знаю) чахликов, из которых только около половины более-менее разговорчивых, рано или поздно я был обязан попасться в лапы к этим недобитым писакам.
Нет, в целом, братья Слизнёвы – неплохие ребята, просто лезут куда попало и выглядят жутковато. Последнее кстати, как видимо и то, что они оказались в числе неупокоенных задохликов, следует из первого.
Во времена своей догробной жизни они были честными журналистами-правдолюбами и разъезжали по провинции, обличая произвол и бесчинство местных власть имущих. Один из регионов они стали посещать особенно часто: уж больно скверные там творили делишки, а инфоповоды в СМИ лишь ненадолго меняли общую картину.
Журналистские расследования в наше время – дело не очень благодарное и крайне опасное, но Слизнёвы, взяв на себя нелёгкий долг служителей народа, продолжали наседать на негодяев, вскрывая всё новые и новые факты. Объясняя журналистам, что так делать не надо, группа ответственных за профилактические беседы людей явно перестаралась. Так братья и оказались здесь, на Воскресенском.
Тела их, а в особенности лица, были далеко не в лучшем состоянии. Но тягу к журналистике выбить из них так и не удалось. Поэтому, как только братья немного освоились и поняли, что к чему, свет увидели первые выпуски их нового самиздат-проекта «По ту сторону», малотиражной газеты о здешних колоритах, личностях и редких событиях.
В общем, каждый развлекается как может. Даже (или скорее особенно) после такой вот неполноценной смерти, которая приключилась с нами.
Никто не знает, как это происходит, да и контингент тут обычно набирается не очень вдохновлённый на поиск новых откровений. Поэтому существует пара-тройка пустых версий и уйма времени, чтобы их пообсуждать и остаться с изначальным ничем. Та ещё забава.
Кстати, я соврал Слизнёвым дважды. Личные записи, которые они предложили мне вести, чтобы потом вставками из них разнообразить интервью, я не забросил после первого же раза. Напротив, эта писанина самому для себя мне даже понравилась. Не назвал бы это дневником, так заметки безутешного, но иногда помогает отвлечься.
Подумываю о том, что, когда закончу эту тетрадку, можно будет подбросить её в одну из книжных кафешек в центре, например, в «Угрюмую улитку». Вот смеха-то будет, когда кто-нибудь из любопытства решит её полистать. А там, глядишь, если попадётся особо впечатлительный читатель (в Улитке таких полно) смогу стать основоположником нового эзотерического учения. Вот это я понимаю жизнь после смерти… Только надо будет этим запискам ручной переплёт заказать и ещё название придумать интересное. Сейчас рабочее «Записки с того света» … не знаю, что-то мне это напоминает, а ничего оригинальнее пока в голову не идёт.
Кажется, светает, скоро на работу…
16.07
Что можно рассказать о “жизни” здесь? В целом она мало чем отличается от моих прежних будней. Да, теперь у меня низкооплачиваемая неофициальная работа, не чета моей прошлой службе, но и ответственности никакой, спрос с тебя минимальный: приходи вовремя, не филонь и старайся честно раздать свою ежедневную пачку листовок, будь полюбезнее с людьми и всё – грошовая зарплата беженца-маргинала тебе гарантирована. Казалось бы, серьёзный повод сетовать на мои новые реалии, но всё уравновешивается снизившимися потребностями. Есть практически не хочется; знаю пару ребят, что высохли почти до костей, пока им не сказали, что они по-прежнему могут есть, а то эти бедолаги, утратив аппетит, уже возомнили себе, что внутри у них всё сгнило и вообще они чуть ли не ожившие мертвецы. Нет, так-то оно, конечно, так, но с зомбаками нас объединяет только “загробная” жизнь. Ни тяги к человеческой плоти, ни безвольных хромоногих шатаний по кладбищу и тёмным городским закоулкам под звуки собственных пугающих стонов – ничего такого среди наших оживших задохликов нет, я ручаюсь. Видок у здешних обитателей, безусловно, потрёпанный: все как один бледные, худые, ссутулившиеся, кто-то вообще очнулся калекой. Но работал я по молодости в одном офисе и там, скажу вам, подборка была не лучше (может, их с Воскресенского и набирали, кто знает…).
Так вот… вернёмся к потребностям. Есть почти не хочется… Хотя признаюсь: у меня осталось пристрастие к сладкому, я, наверное, только потому и работаю целыми днями, как обычный человек, чтобы позволить себе вечером стаканчик кофе и пару пирожных в каком-нибудь тихом, уютном кафе.
К слову, энная часть наших бродяжничают в поисках себя и хоть какого-то смысла, некоторые уходят с головой в книги, не знаю уж, что они рассчитывают там найти. Полноценно к прежней жизни не пытается вернуться никто. Конечно, немногие счастливчики вроде Слизнёвых смогли найти применение своим навыкам и реализовывать свой потенциал даже в нашем посмертном захолустье, но и они скорее культивируют остатки своего прошлого в новых реалиях, не в силах от него отказаться (как, впрочем, и я от сладкого), чем пытаются вернуть былое. Всё потому, что смерть ни для кого не прошла бесследно. И дело даже не в том, что после того, как ты выползаешь из вонючей тины близлежащего болота, в которое с каждым годом утягивает всё новые и новые захоронения, ты похож на пожёванную беззубой коровой пластилиновую версию себя. Нет. Всё гораздо сложнее.
Постоянный спутник того, чья жизни по неизвестной причине продолжилась после того, как его тело в дурацком ящике опустили в заболоченную яму и халтурно присыпали земелькой местные прохиндеи, ПУСТОТА. Радости, смыслы, надежды, цели – всё, что делает нашу нелёгкую жизнь такой притягательной и бесценной, в одно мгновение исчезает, и внутри остаётся лишь нагая беспредельная пустошь. Не существует больше десятков невидимых пут, крепко связывавших тебя с земными идеалами, теперь все они прах, раздуваемый неугомонными ветрами пустоты. Ты ждёшь новых откровений, истин, что заполнят бездну внутри, а вместо этого оказываешься в прежнем мире, неся в себе пустоту, которой ему больше нечего противопоставить.
Не знаю, удалось ли мне передать то состояние, в котором мы вынуждены существовать. Но если по-простому, то нас как будто не пропустили на следующий после жизни уровень и отправили обратно: перепройти можно, даже бонусов всяких насобирать, только ты уже прекрасно знаешь, что в конце всё обнулится. Теперь значение имеет лишь: пустят ли тебя дальше и существует ли оно вообще.
Вот и ломай себе голову в объятьях неизвестности посреди непроглядной пустоты.
Вообще, я собирался описать более материальные стороны нашего существования, но, видимо, придётся отложить это до следующего раза и отправиться на прогулку, утаптывать в землю подступившую к горлу грусть-тоску.
17.07
Так, на чём я там вчера остановился? Ага, печальные занудства… а, вот то, что нужно (так сказать под настроение): пожалуй, стоит озаглавить сегодняшние записи: “Описание уклада и быта Воскресенских умертвий или путь от могилы до общины” и постараться не отходить от темы.
Скажу сразу: несмотря на то, что этаким вторым роддомом для всех нас стало Воскресенское кладбище, никакого вурдалачего быта в склепах (которых тут, к слову, раз, два и обчёлся) и гробах мы не практикуем. За исключением нескольких совсем потерянных, чудаковатых добровольно бездомных, все квартируются в заброшенных домах соседней вымершей деревушки (именно её жители и легли в основу первых линий нашего кладбища).
Моё жилище – маленькая, цвета морской тины, хибарка на самом краю поселения, близ конечной автобусной остановки, с которой я почти каждый день мотаюсь в город и обратно.
Из всех благ цивилизации моя обитель располагает немногим, но, по-моему, самым необходимым для новой жизни, а именно
(давно хотел провести опись своего имущества):
1. Бревенчатые стены – четыре штуки. Широкие щели в них густо замазывали штукатуркой ни одно поколение жильцов. Я же решил эту проблему элегантнее – монтажной пеной. Баллонов я истратил порядочно, но зато моя избушка стала по-настоящему неприступной для ветра крепостью.
2. Обложенная кирпичом буржуйка, оказавшаяся не только чудесным теплогенератором, но и неплохой альтернативой газовой плите. К тому же в деревне обнаружился погреб, доверху забитый углём, так что отпала необходимость ходить за дровами (хоть это пошло в ущерб крестьянской романтике).
3. Умывальник, который по своему устройству напоминает кулер, подвешенный над раковиной с выведенной на улицу сточной трубой. Не центральная канализация, но после пары месяцев эксплуатации он перестаёт казаться таким уж ужасным. Если бы ещё за водой не приходилось таскаться к колонке… ладно, оставим бесплодные мечты на потом.
4. Туалет дачный. И это самый главный удар по концепции «мой дом – моя крепость», потому что жилище с удобствами на улице тянет максимум на статус окопа.
5. Дубовая (судя по жёсткости) кровать. Кажется, её не спасёт даже три матраса (два точно не помогают). Стоит только возлечь на это спартанское ложе и прикрыть глаза, как тебя начинают одолевать сомнения, не в гробу ли ты вновь оказался. Может, поэтому у меня проблемы со сном?
6. Так, остались одни мелочи: тяжеленный деревянный стол и две табуретки под стать ему, очень удобное кресло с засаленной, кое-где расползающейся тёмно-зелёной обивкой, лампа на батарейках, пара криво повешенных полок, кое-какая посуда и почерневший от времени кованый сундук с всякими мелочами.
Всё, вроде справился.
Собственно, подобное благоустройство с небольшими вариациями имеют все здешние жилища, облюбованные нашим братом. Разве что дом-редакция Слизнёвых, развёрнутая в бывшем сельском клубе, устроена иначе.
На первый взгляд форпост местной журналистики такое же заброшенное здание, как и все остальные, только двухэтажное. Но внутри него, по какой-то счастливой случайности, сохранилось электричество, и, как выяснилось, это меняет многое. Особенно, когда в таком месте оказывается не очень-то прихотливый, но очень рукодельный электромонтёр Анатолий.
Дядя Толя (так мы зовём его, потому что среди относительно молодых оживших он один из немногих, кому удалось дотянуть до пенсионного возраста с первого раза), очутившись на Воскресенском несколько лет назад и более-менее разобравшись в том, что здесь происходит, решил, подобно журналистам, не отказываться от своего призвания (которое его, к слову, и сгубило) и продолжить копаться в проводке, электроприборах и тому подобном. Конечно, для такого человека выбор в качестве жилища единственного электрифицированного здания в округе был очевиден. Правда, в то время только дядя Толя знал о том, что часть проводки в клубе уцелела (профессиональное чутьё – не иначе).
В общем, не прошло и пары месяцев, как клуб наполнился пробивающимся через многолетнюю пыль светом люстр, дребезжанием где-то добытого и отремонтированного электрочайника и незатейливыми мелодиями из восстановленного радиоприёмника. Дядя Толя всегда был человеком гостеприимным и здесь этого качества не утратил – вечерние посиделки-чаепития на первом этаже сельского клуба стали обычным делом.
Чуть позже одна из завсегдатаев таких званых вечеров, учитель русского при первой жизни Елизавета Павловна, обнаружила в закромах клуба вполне сносную библиотеку. Местные книголюбы её поддержали и понанесли отовсюду ещё столько же разнообразной литературы. Так первый этаж заброшенного сельского клуба стал походить скорее на литературное ретро-кафе, чем на место досуга нечаянно оживших.
Сам дядя Толя занимал всего одну небольшую, но хорошо освещённую комнатку на втором этаже, в которой, по всей видимости, раньше обитал управляющий. Поэтому когда к нему пришли отчаявшиеся найти подходящие место для своего ремесла Слизнёвы, он с радостью согласился отдать оставшиеся помещения под их редакцию и помочь с необходимым оборудованием. С того момента дядя Толя, назначенный братьями ответственным за всё электрооборудование в редакции, вновь обрёл постоянную работу, чему был несказанно рад.
Он с удовольствием принялся чинить (а точнее, собирать нечто рабочее из кучи никуда не годного) старые принтеры, маломощные компьютеры, пузатые мониторы, которые несли со свалок все сочувствующие общему делу. Я, кстати, тоже приволок как-то купленный за сущие копейки на радио-рынке потёртый увесистый ноутбук – с ним, кажется, дядя Толя периодически возится до сих пор.
Когда требуются чернила, бумага и прочие расходные материалы, не признающим коммерческой деятельности Слизнёвым приходится через посредников брать для дяди Толи заказы на ремонт техники с большой земли. Как бы тягостно ни было братьям признавать это, но даже им иногда нужны деньги.
Вообще Слизнёвская бравада про неработающих Воскресенских идеалистов – конечно же, обычная журналистская утка. Будь ты хоть сотню раз оживший, если тебе понадобится что-то из материальных благ этого мира (а рано или поздно так случится), на “бесплатно” и “задаром” можешь не рассчитывать. И тогда, хочешь не хочешь, придётся идти зарабатывать. Как ты это будешь делать – вопрос другой. Но если уж ты вернулся в социум, этот пункт стороной тебе обойти не удастся.
Что ещё интересного у нас тут организовалось? Ах да! (сказывается мое питание на стороне). Не так давно общинный дух нашей недобитой братии укрепил Гриша, устроивший в одном из домов пекарню, с фактически бесплатным хлебом и сдобой на любой вкус. Этот славный парень оказался здесь по вине нелепого ДТП явно раньше положенного срока. Как и многие, слегка осмыслив случившееся, он решил остаться с подобными ему бедолагами и занял неприметный домик близ колонки. Повар по профессии, Гриша, обнаружив у себя под боком дореволюционную русскую печь, заново обрёл себя.
Поначалу он готовил всё подряд из того, что смогли раздобыть соседи, которые не забыли о том, что даже после формальной смерти есть хоть иногда, но нужно. Затем, понемногу освоившись с печью и имеющимися в нашей загробной деревушке ресурсами, Гриша решил вспомнить свою первую работу в качестве помощника пекаря и перешёл на выпечку (первые и вторые блюда в неизменных кубастых чугунках он теперь делает только по особым поводам). Сдоба у него, кстати, выходит не хуже, чем в городских булочных (а я, признаюсь, захаживал во все наиболее приметные).
Работает Гриша, под стать остальным Воскресенским трудягам, крайне фанатично, а потому неизбежный избыток продукции ежедневно продаёт на городском рынке здешний помазанник Гермеса Андрей. Коммерческие заказы для дяди Толи по просьбе Слизнёвых тоже подыскивает он всё на том же рынке.
