Чеченские дороги 2

ВСТУПЛЕНИЕ

Многие жизненные истории забываются, блекнут, теряется вкус и запах, со временем превращаясь в гербарий. Но Чеченская война, стоит перед глазами, снится по ночам и живет с тобой, как бы ты от нее не прятался. От военных воспоминаний не скрыться не за спинами врачей, ни на рыбалке, не в кино. Это твоя вторая тень, твой рок, твоя судьба.

Войны были, есть и будут, это порождение мужской природы, рудиментарное пятно человечества. Война – это самое страшное, что может случиться во всем мире. В одночасье все рушится, теряются человеческие и нравственные ценности, мы превращаемся в диких животных. Одно лишь слово «война» несет в себе массу боли, страха, плачь матерей и многочисленные смерти.

Перед глазами встают харкающие огнем орудия, разрушенные города, пожары, крики раненых и умирающих. Люди понимают все ужасы войны, но они не прекращаются не на минуту. Воют за нефть и землю, за веру и власть, за деньги и принципы.

На войне все хотят выжить, иногда любой ценой, ценой предательства и эгоизма. Люди могут стать отважными и смелыми, а могут быть подлыми и эгоистичными. Любая война это не только кровь и смерть, но время подвигов и героических поступков. В экстремальных ситуациях мы показываем чего мы стоим по-настоящему, свои сильные и слабые стороны. Множество характеров прошли у меня перед глазами во время пребывания на Северном Кавказе. Разные люди, разные судьбы.

Есть истории, которые хочется рассказывать, а другие не хочется. Я пишу обо всем, не скрывая свои разочарования, радости и успехи. Я пишу о людях, попавших в круговорот войны об их судьбах и историях, о их подвигах и заслугах. Я пишу о войне, какая она есть, с ее отвратительным лицом и равнодушием к человеческим жизням.

ЧЕРНОКОЗОВО

23 февраля 2000 года, во всей стране праздник. Чествуют Вооруженные силы РФ, кто водочкой, кто кефиром, за столом или на службе, сидя или лежа. А в Чечне, совсем не весело, можно сказать страшно. На дорогах пусто, народ сидит по домам, блок посты ощетинились клыками КПВТ и 30 миллиметровыми пушками БМП. Боевики змеями вьются вдоль трасс, высматривая места засад и возможного минирования. Эта дата имеет еще один контекст в истории нашей страны: депортация чеченцев и ингушей в Казахстан.

Именно 23 февраля 1944 года началась операция «Чечевица», которой руководил Лаврентий Берия, по одобренному Сталиным планом. План был прост как шуруп – согнать максимальное количество чечено – ингушского народа и вывести его в холодные степи Казахстана.

Сталин, потягивая трубку, внимательно наблюдал за Чечено – Ингушской АССР, которая хоть была в составе СССР, но вела себя как непослушная строптивая дочь. На территории АССР регулярно происходили попытки переворотов и восстаний, действовали антисоветские группировки.

Но окончательно Сталин потерял доверие к чеченцам и ингушам во время Великой отечественной войны, когда был провален план по мобилизации. Из 10 – ти повесток, на службу приходил один или два бойца. Помимо того что чеченцы и ингуши не хотели воевать, они еще и формировали отряды которые выступали на стороне немцев. Стоит упомянуть батальон специального назначения «Бергман», который специализировался на саботаже и диверсиях в нашем тылу.

Безусловно, не стоит забывать среди чеченцев и ингушей настоящих героев Великой отечественной войны: Ханпаша Нурадилов – пулемётчик, уничтоживший лично около 900 фашистов; Абухаджи Идрисов – снайпер, на счету которого 349 воинов Рейха. Четверо сыновей Чечено – Ингушской были представлены к званию Героя Советского Союза, а один из последних участник обороны Брестской крепости был ингуш.

Кроме мести за войну Сталин понимал, что Кавказ – это регион, который богат нефтью и оставлять черное золото под «нестабильными» чеченцами он не хотел. Тут и созрела операция «Чечевица», с ее поломанными судьбами и смертями. 180 эшелонов вывезли до 9 марта 1944 года в холодные степи Казахстана около полумиллиона человек, которые фактически были брошены на произвол судьбы.

Добровольно уезжать никто не хотел, подтянулись отряды НКВД, залаяли собаки, застрочили автоматы. Тех, кто пытался протестовать против депортации или сбегал – расстреливали. На сборы давали всего несколько часов, разрешалось брать самое необходимое.

Вот так запросто гигантскую людскую массу переместили по карте на два локтя, и Чечено-Ингушетия перестала существовать. На ее месте появилась Грозненская область, куда также в приказном порядке поехали русские, украинцы, армяне, дагестанцы и прочие национальности необъятного Советского Союза. Эта депортация острой болезненной иглой засела в памяти чечено – ингушского народа и использовалась различного рода руководителями мятежной республики в начале 1990 – ых годов.

В дудаевско – масхадовской Чечне пропагандистская работа среди народа, велась агрессивно и была построена на ненависти к России и русским. «Коварнее и подлее нет народа», – поют чеченские барды, вспоминая походы ермоловских батальонов и проецируя былую, ненависть на сегодняшний день. В современной идеологической войне, чеченской пропагандой активно эксплуатируется сталинское выселение 1944 года. И сатанеет простой народ, припоминая прошлые обиды и невзгоды. Наслушавшись говорливых вербовщиков и местных политиков, простые рабочие и крестьяне, мужчины и юноши бросают семьи, берут в руки оружие и уходят в горы. Правду гласит чеченская поговорка: «Ружьё убило одного, а язык – тысячу».

В Чечне 23 февраля объявлен комендантский час, никаких передвижений и массовых мероприятий. А мы едем с напарником Димой Рыжковым, ответственным и добросовестным офицером, по пустынным дорогам Республики. Наша белая Волга как яркая мишень и для своих и для боевиков. Дима, напряженный до предела сжимает руль до белизны пальцев, я вспотевшими ладонями тискаю автомат.

Дима зачем-то постоянно моет Волгу перед нашими выездами в Чечню, чем меня немного раздражает. Его опрятность и пунктуальность кажется обострилась на фоне постоянных стрессов и нервов. Вот и сегодня перед въездом из Владикавказа он загнал машину на мойку. Причем мойка полная с ковриками и салоном, как будто на свидание едем, а не на войну. У нас своя война, не окопная, не войсковая. Некоторые назовут ее пижонством или работой в белых перчатках. Но шансов словить пулю боевиков, быть преданными агентурой и захваченными в плен, подорваться на фугасе или быть случайно расстрелянными своими – предостаточно.

Сегодня наша дорога лежит в тюрьму или правильней – СИЗО Чернокозово, где у нас есть важная задача, которую никак не перенести на 24 февраля. Перед выездом доложили в Центр о необходимости выезда, оттуда: «будьте осторожны, комендантский час». Без лишних слов и напутствий, да что нам объяснять, мы с Димой не в первый раз лезем черту в попу.

Летим как птицы в надежде, что если будут палить, то скорость помешает точной стрельбе. Дорога относительно ровна только время от времени попадаются воронки, Рыжков «ловит» одну, я клацнул зубами аж искры полетели и ударился подбородком о пламегаситель АК. Из рассеченной ранки капнула кровь. Лучше так, чем налететь на прицельную очередь.

– Небоевые ранение, – пытаюсь шутить я. Дима ничего не отвечает, сморит прямо, не отводя взгляда от дороги. Ранее утро, все вокруг замерло и посерело.

Впереди первый блок пост. Из далека, кажется, что на нем никого нет, но мы задолго до него притормаживаем, чтобы бойцы не жахнули по одинокой машине. Мало ли отмечают праздник, а тут мишень – побаловаться… И им (стрелявшим) собственно ничего не будет, если они кого – то ранят или застрелят, скажут что машина шла на скорости, появилась угроза теракта, вот и открыли огонь. Иногда своих боимся, больше, чем боевиков.

Выходят два автоматчика, стволы направлены прямо на машину. Осторожно открываем двери и идем в блок посту. Я пытаюсь шутить:

– Свои – славяне, не стреляйте, – и спотыкаюсь о большой булыжник. Где – то противно каркнула ворона, будто предвещая чт0 – то нехорошее.

– Славяне все по домам сидят и водку пьют, – отвечает один из них, высокий, рыжеволосый, с тонкими губами и оттопыренными ушами. Далеко не эталон красоты, но крепок в плечах, такой запросто может шею сломать. Здороваюсь с обеими за руку, вроде все трезвые. Рыжий представился просто:

– Серега, челябинский омон, – и поправил разгрузку набитую магазинами.

– Здорово, – отвечаю я, – а мы бродяги, – и показываю удостоверение. Удостоверение прикрытия на другую фамилию и с другими установочными данными, но они даже на него не смотрят. Порядки на блок постах разные, где-то нас записывают в журналы и ругаются, что шлемся в комендантский час, где-то просто пофигистически пропускают дальше. Рыжков идет к старшему блок поста, договариваться о проезде, я остаюсь с ребятами.

К нам неспешно подходит немецкая овчарка со свалявшейся шерстью и начинает меня осторожно обнюхивать. Напрягаюсь.

– Спокойно, – говорит Сергей. Она наших от чеченцев легко отличает. Вижу на боку у собаки плешь, присматриваюсь – недавнее ранение, длинный шрам сантиметров 7 – 8 – мь, слегка заросший редкой шерстью.

– Да, да, боевая собачка, – поясняет омоновец, видя мой интерес к овчарке. Тут целая история с ней. Она в нашей «Брестской крепости», так омоновцы называют блок пост, как ангел хранитель. Все видит и слышит, радар на лапах. Один раз боевики со стороны зеленки зашли, далеко до них было, а она учуяла, лай подняла, отбились без потерь. Любим мы ее и бережем, ну вот. Месяц назад рядом с ней разорвалась граната из подствольника, ее контузило и слегка зацепило. Я присел глажу собаку, которая удивительно умными глазами сморит на меня, как будто сканирует, не замаскированный ли я боевик. Сергей продолжает:

– Мы, конечно, испереживались, отвезли ее в соседнее село к ветеринару, заштопали, обезболивающее кололи пару дней. А потом закормили ее. Каждый из нас втихаря дает ей что – то вкусненькое, ласкает и говорит приятные слова. В общем расслабилась наша собачка и обленилась. Начала хитрить, мол ей плохо и уходит на блок пост спать, команды не слышит, что вы мол хотите, контуженная я. Однако насчет пожрать она все слышит и видит. Сейчас начали ее дисциплинировать и в боевое состояние приводить.

Рассматриваю ребят все осунувшиеся, с кругами под глазами и красными глазами. Работа на блокпосте – это тяжелая психологическая война. Проверить сотни, если не тысячи машин – серьезное испытание для нервов. Некоторые чеченцы после проверки документов презрительно плюют на землю. На все крики, истерики омоновцам рекомендована вежливость. Особенно нервозно, когда недовольны женщины.

Слышу, с блиндажа выходит Дима, за ним старший блок поста – капитан плотный мужик в годах и жестикулируя руками говорит:

– Я-то вас пропущу, но за рекой блок пост, там якуты стоят и им по фиг будут твои пропуска и ксивы, назад завернут, они упрямые. Нам команда дана четкая: никаких передвижений. Я прощаюсь с омоновцами, еще раз глажу Неру и топаю в Волгу.

– Порвемся, ты только по рации предупреди им, что мы едем, – отвечает Рыжков, и мы садимся в машину. Щедро насыщенный влагой воздух, остывая к утру, окутывает землю настолько плотной пеленой, что мысль мультяшного ежика о том, что лошадь может потеряться в тумане, не кажется абсурдной. Да что там лошадь! Сегодня туман поглотил почти пол Республики, что на руку боевикам и прочим провокаторам.

Едем в густой пелене влажного воздуха. Думаю о том, что жизнь есть изделие одноразовое. Надо держать ухо в остро, чтобы она не отлетела от тебя как пробка из-под шампанского. Нежно поглаживаю, цевье автомата как родную женщину и внимательно смотрю по сторонам.

Блок пост, еще блок пост, везде нервяк и легкие разборки. Почему едем в комендантский час, куда, что за срочность, убить могут и свои, и чужие. Прямо дежавю. На последнем блок посту где-то вдалеке бабахнула очередь. Фыркнув, как испуганная кошка, рванула вверх ракета и исчезла в низких облаках. Через пару секунд жидкие тучи изнутри осветило бледно – красным светом. Залюбовался, но повторная очередь вывела из праздного любопытства. На блокпосту занимали оборону, мы с Димой не знаем, что делать, то ли прыгать в окопы, то ли ехать. Решили двигаться дальше, быстро сели в машину, притопили.

Фильтрационный пункт Чернокозово в самом лояльном Наурском районе Чечни в советские времена был обычной зоной. В годы правления Масхадова сюда сажали по приговорам шариатского суда. В январе 2000 года российская группировка поспешила перестроить зону под следственный изолятор. Разное говорят про «современное» Чернокозово, некоторые сидельцы сравнивают содержание в ней с условиями содержания приговоренных к смертной казни. Говорят что мол, бьют и калечат боевиков, не дают еду и гнобят в карцерах. По мне так порядок, все чисто, ГУИН – цы опрятные и бритые, водкой не воняют. Нигде не кричат и некого не избивают.

Сразу идем к начальнику СИЗО большому великану с крупным носом, который переходит в густые пакляные брови. На полных губах приветственная улыбка, будто знакомы с ним тысячу лет:

– За своим приехали? Не боязно вам мотаться в комендантский час?

«Свой» это наш человек из чеченцев, который помогает нам разоблачать боевиков и полевых командиров. Назовем его Василий. Некоторое время назад Василий «зазвенел», начали к нему присматриваться чеченцы нехорошо, мол не «красный» ли ты, мил человек. В воздухе запахло керосином, наш источник хоть и смелый, но сам попросился в тюрьму для прикрытия, ненадолго. Просил на три дня и на больше не соглашался, мы понимали, что три дня какой – то «липовый» срок содержания. И держали его в Чернокозово почти две недели. Перекидывая его с камеры в камеру, чтоб по больше людей видело, что мол страдает человек за «единое исламское государство». А Чечня это как большая деревня, слухи быстро расходятся.

Когда «садили» Василия, я инструктировал начальника оперативной части, конопатого капитана из Тулы:

– Пожестче с ним, дергайте на «допросы», каждые два дня меняйте камеры. Можете всыпьте ему слега.

– Какие допросы? У него, что нет следователя? И как всыпать сильно или средне? Хлопал глазами деревенский тульский парень с изрезанными морщинами лицом.

– Какой следователь? Это мероприятие прикрытия, выведите его посадите куда-нибудь на час, потом нос слегка разбейте.

– Куда я его посажу, только в карцер и не бьем мы до крови. Мы знаем, как бить больно и без следов, не первый год служим.

– В нашем случае наоборот, – злюсь я. Надо не больно, но чтоб видно. А сидит пусть хоть в карцере, хоть у стенки стоит.

– Понятно, – говорит вспотевший капитан. Наверное, такую задачу он получал впервые.

Сидим в кабинете начальника СИЗО рассматриваю портрет Владимира Владимировича и думаю, зачем в кабинете каждого чиновника и мало – мальского военного командира висит главный правитель. Раньше это были три бородача (Энгельс-Маркс-Ленин), потом усатый Сталин, дальше заплывшие лица из ЦК. Какая-то неискоренимая временем портретная любовь к первым лицам страны, не зависимо от времени и социального строя.

– За вашим следил, кидали его по камерам и люлей дали, – заговорил начальник СИЗО. Он даже на прием ко мне записался, хотел сказать, чтоб его побыстрей забрали. Да… Но я вам позвонил, вы ответили пусть сидит и не привлекает внимания… Вот сидит. Не принял я его, короче. Жалуется конвойным и начальнику опер части, что дачек нет (посылок) и курева.

– Не с руки нам ему было дачки возить, могли выкупить, – отвечаю я и смотрю на поделки зеков – выстроганный из дерева медведь, пепельница и нарды.

Начальник СИЗО просит привести Васю, мы обмениваемся необходимыми документами, тут тюрьма как никак просто человека не засунешь, а тем более не заберешь. Проставляемся литром дагестанского коньяка, не бутылочный, но качественный. Нам опера из Дагестанского Управления подогнали целую бочку. Я думаю, ворованного, в Республике Дагестан воруют все и вся. От осетрины в море до миллиардов бюджетных денег.

Заходит Вася худой, глаза блестят то ли от радости, то ли от злости. Я улыбаюсь, выглядит он как взъерошенный воробей, вымоченный в сливочном соусе. Прощаемся с начальником СИЗО и идем в машину, накинув на голову Васи целлофановый пакет. Отъехав от тюрьмы, снимаю пакет с не чесанной головы источника, который тут же начал шипеть и «предъявлять» нам что мы его «кинули» с «сроком». Обещали на три дня, а вышло две недели.

– Ни жрать не пить. Хорошо, что ребята помогали, – жалуется Вася, и еще били… Вы что ли попросили? Не больно, но с синяками, обидно, слышишь. Умеют же гады. Поехали ребятам пару блоков сигарет и тушенки купим! Я обещал!

– Успокойся сиделец, – говорю я. Сейчас комендантский час ничего не работает и нам твое небритое лицо через пол Чечни сегодня провести надо. Завтра ты должен быть в горном селении Н..ом. Мы тебя довезем до Гудермеса, а оттуда сам на общаковом автобусе, с народом. Вася торгуется и просить отвезти его «повыше» в горы. Мы его понимаем – не хочет ехать через блокпосты, в Волге без проверки документов и без очереди удобно. Но нам совершенно не резонно лесть в горную местность, которая плохо контролируется федералами.

– Остынь, – говорит Дима, с Гудермеса сам поедешь, конспирация, и так уже люди судачат, что ты с федералами трешь.

– А кто не трет, – кому война, кому мать родная, – отвечает Вася и смотрит в окно. Мы знаем, что Вася вывозил раненых боевиков на равнину, но брал за это деньги. Мы закрывали на это глаза, он создавал себе легенду и завоевывал авторитет среди боевиков. Вася смелый и безбашенный: его машину – девятку два раза обстреляли, и он вся в дырках стоит у него дома во дворе. Вася постоянно клянчит у нас денег на ремонт, мы обещаем помочь после этого задания.

– Туман – то туман, – говорит Вася и просит завести его, куда ни будь покушать. За две недели он осунулся одежда стала мала, глаза запали и от него слегка пахло…

– Все закрыто, сзади сумка там колбаса, сыр и хлеб. И коньяк – можешь хлебнуть.

– Колбаса без свинины? – спрашивает Вася и не дожидаясь ответа начинает грызть палку Черкизовского сервелата, который, конечно, со свининой. Смотрю на Васю, он жадно ест и делает большой глоток коньяка, тюрьма не тетка, оголодал.

Вокруг словно все вымерло, туман отступил и оставил пугающую пустоту, вымершие села и безлюдную дорогу. Стало как – то не по себе. Понимаю, что неприятно в машине, не только мне.

– Дай пистолет, – просит Вася. Достаю свой ПМ с открытой кобуры и передаю назад. Потом также передаю второй магазин.

– Если что, стреляй только по команде, – говорю я и всматриваюсь в мутный горизонт. Сердце стучит по ребрам, в животе холодок.

– Не учи ученного, – отвечает уже хмельной Вася. Дай гранату. Вася как гангстер умело перекидывает пистолет из руки в руку. Умеют чеченцы обращаться с оружием.

– Обойдешься у меня всего две, – отвечаю я и ложу одну гранату в бардачок. За окнами машины проносятся перелески, иногда попадается выведенная из строя ржавая техника. Она бурыми пригорками разбросана по полям, застывшая в своем последнем походе.

Как будто дождавшись наших приготовлений, видим на обочине УАЗ без номеров и несколько человек в камуфляже. Нам машут рукой. Напряжение доходит до предела: свои – чужие, непонятно. В мозгу прерывисто – как зеленые точки на экране осциллографа – пролетали мысли, холодные и ядовитые словно ацетон.

– Пролетаем, – говорит Дима и жмет на педаль газа, приготовьтесь, сейчас начнется… Я открываю окно и досылаю патрон в патронник. Военный, пытающийся нас остановить, смешно тычет ГАИ – ой черно – белой палочкой и угрожающе трясет автоматом. Я стреляю белой ракетницей вверх обозначаю, что свои. Хотя для кого мы свои, а для кого и совсем не свои. Что за черти на обочине непонятно. Мы летим мимо УАЗ-а, сзади раздается короткая очередь, бьют не по машине – пугают, хотят остановить. Я выставляю в око автомат, Вася засопел и тычет ПМ -ом в стекло.

– Ты хоть окно открой, – неожиданно спокойно говорю Васе. Сам разворачиваюсь и пытаюсь приложиться к автомату. У них шансов больше: если начнут стрелять на поражение, то вариантов у нас как у индейки перед рождеством. На ходу стрелять тяжело и я далеко не Джеймс Бонд. Секунда – вторая все напряжены, аж слышно, как сухожилия трещат, скрываемся за поворотом и выдыхаем. На следующем блок посту пытаемся выяснить, что это была за группа без опознавательных знаков. Командир поста тучный, но подвижный капитан вяло отвечает:

– Кто угодно мог быть, боевики, комендатура, ГРУ, ОМОН, ФСБ… Здесь каждый мутит что хочет. Вон вы в комендантский час, куда прете с небритым чеченом? Показываем сопроводительные документы и едем дальше.

Из-под колес Волги летела насыпанная щебёнка, бурые облака гнались за машиной, храня прошедшие испытания дня. Мы сидим целые и довольные, как коровы на лугу вдали от мясокомбината.

ХАНКАЛА

Решив все вопросы с Васей, а попросту выкинув его на обочине возле въезда в Гудермес, ночуем в Управлении города. На следующий день с раннего утра в Ханкалу, городок в 7-8 километрах от Грозного. Ханкала как муравейник – все в одной куче, вертолеты, артиллерия, личный состав, штаб, солдаты, госпиталь, военная прокуратура, разведчики. От самого населенного пункта осталось полторы избы, сейчас это главная база российских войск в Чечне, обнесенная несколькими кругами колючей проволоки, сетями блокпостов и минных полей.

Во времена СССР здесь дислоцировался военный аэродром, где молодые соколы на чешских самолетах L-29 и L-39, бороздили мирное небо республики. В годы первой чеченской войны по распоряжению Джохара Дудаева учебные самолеты пытались переоборудовали в боевые, но не успели осенью 1994 их разбомбила наша авиация. Ханкалинская база является одним из самых безопасных мест в Чечне, так стоит на открытой местности и хорошо охраняемая. На нее прилетаю важные шишки: от чиновников до министров.

Выходим с машины поеживаемся от холода, климат здесь намного суровее горного, все продувается ветрами, зимы морозные, а лето жаркое. Идем в штаб, искать нужного нам человека с разведки. А у этого человека нужные нам люди. Боевики, взятые в плен возможно с важной информацией.

В штабной палатке на полу лежат свежие выструганные доски, пахнет елью, суета, снуют офицеры с бумагами, Связистки подняли глаза на нас – новичков. Девушки в основном не привлекательные с глубинки, ищут своей последний шанс выйти замуж за неопытного молодого офицера. Мне подмигнула крупная размером с УАЗ пергидрольная блондинка размеров с корову. Сколько же надо водки выпить подумал я, быстро проходя мимо игривой связистки. Выяснив у дежурного, где военная контрразведка идем в нужную палатку.

Встретил майор Востриков с бритым румяным лицом, как с фотографии, висящей в парикмахерских, посадил за стол и начал доводить оперативную обстановку, вперемешку с личными комментариями.

– Начальников здесь тьма – Оперативный штаб по проведению контртеррористической операции (КТО), командование Объединенной группировки войск на Северном Кавказе, все спец службы сидят умничают, но вроде договариваемся – работаем.

– А что с пленниками, – осторожно спрашивает Дима, прихлёбывая горький растворимый кофе из железной банки. Я рассматриваю огромную подробную карту Чечни с пометками и флажками.

– Живые – живые, – успокаивает Востриков. Слезно просил ГРУ- ов доставить языка хоть одного. Привели двух, молодцы. И мы все знаем, что многих захваченных в плен, допрашивают на месте и до базы не доводят…

Пошли в зиндан, т.е. тюрьму, где временно содержались заключенные. Тюрьма – несколько облезлых вагончиков с решетчатыми окнами и пару охранников с автоматом. Перед вагончиками кто – то посадил деревья, на которых беззаботно прыгали воробьи. Склонив головы птички, посматривали на гостей своими темными глазами – бусинками.

– Смотрите не тюрьма, а курорт, отапливаемые вагончики, подушки – матрацы. В первую компанию задержанный в ямах содержали, а тут почти гостиница – комментирует сопровождающий майор.

Боевик один молодой, второй старый. Первый вообще школьник, худой с подбитым глазом, про таких мы говорим «за 100 долларов пошел в горы», чтобы прокормить семью под уговорами ваххабитов. Он похож на рисунок первоклассника – нескладный и нелепый. Второй более – матерый: глаза у него большие, но некрасивые – злые как у волка, ресницы, словно пеплом присыпанные. Смотрит, не моргая, губы сжимает плотно, вытягивает в нитку, играют желваки, которые двумя кобелями рвутся наружу. Мы садимся на скрипучие стулья и спокойно начинаем опрос по интересующим нас вопросам.