a voice
Она хватает мою руку и тянет ее на себя.
– Ннннее… – чуть ли не блею я.
– Иди ко мне, – раздраженно говорит она, вцепившись в меня обеими руками.
Я проворачиваюсь в ее мокрых руках и выскальзываю из оков. Девушка падает на поддон, хватаясь за штору.
– Прости, – говорю я, поднимаюсь на ноги и бегу к выходу.
В темном коридоре я нащупываю дверной ключ. Оборот, второй. Дверь не открывается.
– Ну, сука, хочешь по-плохому?!
Я вижу, как голое тело пробегает из ванны на кухню. Слышу скрип ящика, шелестящий звук трущегося друг о друга железа. Я смотрю в коридор, нащупывая руками задвижку. Есть. Замок щелкает, и я выбегаю на лестничную площадку с вещами в руках.
– Стой, сука!
Я оборачиваюсь и вижу бегущую голую девушку. Она несется за мной с огромным кухонным ножом в руках и пылающими ненавистью глазами.
Я выбегаю на темную улицу.
– Это он. Хватай его! – кричит девушка.
Я оборачиваюсь и вижу рослого парня в темном облегающем костюме, который бросает свою сигарету и тоже бежит за мной. Я бегу через дворы, пытаясь скрыться из виду мокрой голой девушки и одетого в спортивное парня. Я перебегаю через пустую дорогу.
– Убей ублюдка, – визжит девушка, отставая от нас.
– Ни с места! – кричит парень, передергивая механический затвор.
Я останавливаюсь. Подняв руки с одеждой и обувью, поворачиваюсь к нему лицом. Парень стоит на дороге, направив на меня пистолет.
– Последнее слово?
– Машина, – говорю я, кивая в сторону.
Парень прыгает вперед, едва не угодив под колеса автомобиля.
– Спасибо, – говорит он, приподнявшись на одно колено, и его тут же сбивает несущийся с другой стороны автобус.
– Ууух… – корчусь я от увиденного и снова пускаюсь в бега.
5.
– Никогда. Никогда ни к кому не привязывайтесь. Не будьте тем ржавеющим судном в порту. Бороздите просторы, исследуйте, мать его, мир. Я прожил семнадцать лет в браке. Семнадцать лет я простоял у одного причала. И знаете что? После развода я почувствовал, как мои легкие наполнились свежим морским воздухом, какой обычно бывает только в открытом океане. Воздух свободы и необузданности. Мне никогда не было так хорошо за всю мою жизнь. Стоило только скинуть с шеи петлю.
На следующий день мистер Фарел долго о чем-то разговаривал с сестрой, после чего его больше никто никогда не видел.
Узнав о его смерти, Энни замкнулась в себе.
– Он был единственным, кого можно было назвать нормальным, – говорила она, – нормальным на все сто процентов.
***
Я иду вдоль дороги, пытаясь прикинуть, сколько еще мне осталось.
Подняв голову, я увидел рекламный щит гигантских размеров. Четырехугольный экран площадью с маленькую стоянку показывал девушку с кожей кофейного оттенка. Аккуратные, собранные в пучок волосы. Белые, как молоко, слизистые оболочки глаз, черные зрачки. Спокойным голосом девушка будто бы обращалась ко мне.
– Всё, что нас окружает, – это иллюзия. Всё, что мы делаем и достигаем, – чей-то нелепый розыгрыш. Все мы – колонна подопытных муравьев в чьем-то придуманном мире. Почувствуй, как ничтожен смысл твоего существования. Стань примером осознанности. Выдерни штекер. Прекрати то, что было сделано без твоего согласия.
После последней фразы девушка приставляет нож к своему горлу и с нажимом проводит им вдоль скул: от уха до уха. Пытаясь сыграть улыбку, она обнажает свои запачканные кровью белоснежные зубы. Прежде чем ее глаза замирают, прежде чем улыбка сходит с ее лица, девушку на экране сменяет парень, который читает тот же самый текст. Расплывчатая родинка над правой бровью, веснушки на обеих щеках, будто следы от выстрелов из крошечного дробовика. Рыжая бородка, конец которой едва прикрывал розоватый бугор на его шее. Расслабленный взгляд, спокойная речь. Семь коротких предложений, и передо мной вновь предстает красно-белая улыбка.
Место на экране занимает парень-альбинос. Его волосы – взбитое белое облако. Брови – две тонкие волосатые гусеницы. Кончина предыдущего оратора – начало ободряющей речи от нового счастливого лица. «Не смотри», – скомандовал голос. Но я заворожен, примагничен к меняющей свой облик Медузе. Я хочу быть счастливым. Я хочу к ним. Идея о самоубийстве кажется мне единственным верным решением. Что ждет меня в этом мире, кроме страданий? Хватит цепляться за боль, которую принято называть жизнью.
– Эй. Эй! – послышался женский голос из остановившейся около меня машины. – Эй, ты что там, уснул?
Я перевожу свой взгляд на женщину. Темно-бежевый тональный крем, черные тени под глазами, склеенные по две-три ресницы с мелкими катышками туши, розовый блеск на губах. Она напоминала проститутку, которой так не хотелось уходить на пенсию. Женщину, с которой не хотелось делить ни кровать, ни заднее сиденье ее «форда». Вмятины на заднем бампере, белые следы краски на правом переднем крыле.
– Вы тоже хотите меня убить? – говорю я голосом, полным спокойствия, с интонацией тех счастливых ребят.
Рекламный щит расслабил меня. Мысль о смерти впиталась в какую-то значимую часть моего мозга. Образовалась будто маленький красный нарыв на нижнем небе, куда не мог достать мой язык – сознание. Я представляю, как из моей шеи хлещет красный фонтан. Легкое пощипывание. Эйфория и вечное спокойствие.
– К сожалению, я оставила свой ствол дома, – говорит женщина, дернув левым уголком своих дряблых губ. – А вот тот мужик очень даже не против, – она кивает в сторону мужчины, рассматривающего витрину обувного магазина в метрах тридцати от нас: темные брюки, коричневые туфли, светлая рубашка, торчащая из-под пальто.
Он озирается по сторонам, пока не встречается со мной взглядом.
– У него больная жена, – говорит женщина, поджигая свою сигарету, – больная не в смысле на голову. В смысле у нее рак. Множественные опухоли, метастазы и прочая хрень… с головой, – она ухмыляется на последней фразе. – Ну так что? Прокатимся? – говорит женщина, выпуская пару колечек белого дыма из сомкнутых в трубочку губ.
Я чешу затылок, поглядывая на мужчину в пальто, шаг за шагом приближающегося к нам.
«Только бы без мучений», – думаю я.
– Скорее, – протягивает женщина.
Черт с тобой.
Я обхожу машину, сажусь на пассажирское сидение, и мои руки тянутся к ремню.
– Это не обязательно. Ремню все равно не спасти тебя… скажем, от лобового столкновения, – говорит женщина, расправляя свои сморщенные губы в улыбке.
Я отыскиваю красную щель слева от сидения и защелкиваю ремень.
Женщина поправляет зеркало заднего вида и, чуть задрав подбородок, безотрывно смотрит в него.
– Ждем, ждем, ждем. И, – она нажимает на педаль газа, и машина срывается с места, пробуксовывая передними колесами, – погнали!
Мужчина остается позади, кашляя и размахивая руками перед собой.
– Здорово, – улыбается она мне своей жуткой улыбкой, – всегда мечтала пустить кому-нибудь пыль в глаза. Скажи мне вот что, – говорит женщина, прикладывая к губам дымящуюся сигарету, – почему ты не обратился в полицию?
Сигаретный дым нагло перебивал запах автомобильных освежителей, которые пачкой болтались на зеркале заднего вида: розовые шарики в прозрачном сетчатом мешочке, картонка с надписью «Курение убивает», бутылочка с коричневой жидкостью, еще одна зеленая картонка, свисающая поверх остальных с подмигивающим смайликом. Хвоя, бабл гам, что-то приторно-сладкое и в то же время что-то свежее. В центре приборной панели горит желтая лампочка. Снизу на руле светится пятно, какое обычно остается от пролитой газировки.
– Ты бы сделал всем нам одолжение.
Ее смартфон лежит на панели около лобового стекла. Вибрация, экран оживает, показывая полученное сообщение: «Сука!». Отправитель: «Потные носки». Женщина ухмыляется и тушит окурок о панель рядом со смартфоном. Свободной рукой она берет телефон и бросает его в стоящую около ручника сумочку.
– И запомни, малыш, убивает не курение, а нежелание жить. Прощай.
Женщина выворачивает руль на встречную полосу и улыбается мне, оголяя свои блестящие розовые зубы. Она берет сумочку, открывает водительскую дверь, складывает руки перед собой и вываливается из машины.
В завешенное освежителями зеркало я наблюдаю, как женщина катится по дороге, совершая множество оборотов, словно футбольный мяч после сильного паса низом. Ее скорость равна стрелке на приборной панели – восемьдесят миль в час. Сгруппированный волчок замедляется после множественных ударов об асфальт и попадает под проезжающий мотоцикл. Переднее колесо бьет ей в живот, и я представляю, с каким хрустом сейчас ломаются ее ребра.
Беспилотный автомобиль едет навстречу грузовику, водитель которого пытается уйти от столкновения. Время замедляется. Я смотрю, как оборачиваются пешеходы. Смотрю, как один воробей сталкивает с ветки другого. Смотрю, как мне подмигивает рыжий лабрадор на тонком коричневом поводке, привязанный к лавочке у дороги. Под действием импульса я хватаюсь за руль и выкручиваю его в сторону пешеходной дорожки. Я пересекаю тротуар и еду по траве, подпрыгивая на редких кочках. Я бьюсь головой о потолок, подпрыгиваю и снова бьюсь так, что в глазах мелькают желтые искры. Я кручу рулем со своего места, объезжая людей, деревья, кусты и металлические сетчатые урны. Вправо, влево, сильно вправо и немного левее. Ремень не дает мне подобраться к педалям. Единственное, что я могу, – это крутить прилипающее к рукам чертово колесо.
Я чувствую, как отрываюсь от земли и несколько секунд нахожусь в свободном падении. Перед моими глазами предстает речная гладь. Автомобиль врезается в воду, я бьюсь головой о лобовое стекло, и картинка расплывается перед моими глазами. Вот она работа для водолаза. Тот, кто вытащит на поверхность мое тело, определенно, получит надбавку.
Импульс. Я открываю глаза, едва вода касается моего носа. Воздух быстро мигрирует из салона большими стаями пузырей. Я делаю глубокий вдох у самого потолка, ныряю, нажимаю чертову красную кнопку около сиденья, хватаюсь за дверную ручку и выплываю из машины.
Я прорезаю толщу воды ладонями, плыву, широко раскрыв глаза. Зеленая муть практически не пропускает свет. Не знаю, сколько еще мне грести. Зачем-то цепляюсь за жизнь, которая ненавидит меня. Чувствую себя отчаявшимся матросом, пытающимся спастись из подводной лодки. Еще мгновение, и я открою дыхательные пути, предательски впустив в легкие воду. Скоро я стану сосудом. Кожа посинеет, и от привычного меня ничего не останется. Дух медленно выйдет из меня мелкими пузырьками.
Закрыв глаза, я делаю свой последний рывок. Я размыкаю плотно сжатые губы, жадно вдыхаю, и мои легкие наполняются сладким тинистым воздухом.
6.
Мистер Сайлент вломился в нашу жизнь без стука. Я, Микель, Дэнни и Райан сидели в одной машине, наблюдая, как в другую сажают наших сестер.
Нас четверых поселили в квартиру на двадцатом этаже. И так как каждый был невольным заложником своих кровных уз, за нами никто не присматривал. Если попытаешься сбежать, они убьют и тебя, и твою сестру. Если с сестрой что-то случится, ты автоматически терял свою ценность.
Днем мы фасовали наркотики. Мет, крэк, марихуанна, кокаин. Вечером к нам приходил Дэйв, толстый мужик в коричневой куртке. Он давал нам список с координатами для закладки товара, телефон с навигатором, зеленую ветровку, пустой маскировочный кейс и наставление о том, что не нужно оборачиваться более двух раз в минуту.
***
Мой лоб – алюминиевая сковорода, поставленная на плиту десять секунд назад. Мои ноги – две ватные палочки. Забитые руки отзывались ноющим спазмом. Мурашки облепили всё мое тело строями телесного цвета. Где-то там, под ветровкой, джинсами и футболкой, я дрожу, жалко пытаясь согреться.
Я иду, приложив ладонь к животу в ответ урчащему спазму. Голова прижималась к груди, кулаки в карманах грели онемевшие пальцы. Я пуст, как сувенирная банка с морским воздухом. Ничтожен, как обещание о низком проценте по кредиту.
В нескольких метрах от меня, под бледнеющим фонарем, звенела передвижная тележка, заклеенная красными баннерами с картинками мясных деликатесов, присыпанных луком, красным перцем и зеленью. Над всем этим великолепием виднелась надпись «Халяль-кебаб».
Мужчина, чьи уши и нос походили на мультяшку из «Истории игрушек» мистера картофельную голову, яростно сотрясал дышащее паром алюминиевое сооружение своим большим ножом, которым можно было освежевать бурого медведя средних размеров. Лезвие отражало падающую на него желтизну и тускнело в местах прилипшей к поверхности зелени. Прежде чем открутить очередной шуруп, мужчина щурил глаза, всматриваясь в прорезь. Он ругался на дикарском языке и с сильным нажатием кряхтел сквозь сомкнутые зубы, выкручивая рукоятку против часовой стрелки. Волосы на его лице были темнее и гуще, чем у меня на лобке. Фигура галла, упавшего в детстве в чан с эликсиром. Лицо, уставшее и сердитое, будто его только что разбудили и заставили раскручивать слизанные кем-то до него шурупы.
– Простите, – прокашлялся я. – У меня совсем нет денег…
В доказательство я выворачиваю свои сырые карманы.
Мужчина оборачивается ко мне с выражением щекастой сторожевой. Его верхний подбородок властно возвышался над нижним, демонстрируя свое превосходство. Взглянув на меня, мужчина смягчился в лице. Его пухлые губы изображали улыбку, на лбу проявилась морщинистая гармошка в шесть или семь смайликов-скобок.
– Ай-ай-ай! Ай-ай-ай. Совсем нет денег. Бедный, бедный, мой малчик, – сказал он с каким-то восточным акцентом.
Мужчина со звоном открыл крышку одного из своих ящиков, откуда вырвался запах мясной начинки, на который тут же откликнулся мой желудок.
– Ай-ай- ай.
Мужчина опустил металлические щипцы в контейнер и достал оттуда купающийся в пару треугольный сверток. Слоеное тесто светло-коричневого оттенка, присыпанное маленькими темными семечками, светилось в моих глазах ярче фонарной лампы, словно нимб многострадального полубога, изображенного на иконах.
– Ты, наверное, очен голоден?
– Да, сэр. Спаси…
– А вот мои дети сыты.
Его улыбка теряла искренность, глаза все сильнее сужались в презрении.
– Я с охотой поделюсь с тобой, если ты разомнешь мои булки, которые я надрываю сдэс изо дня в день, жалея таких вот попрошаек.
Далее последовал монолог о тяжелой судьбе его большой семьи, нелегких деньгах, милосердии и несправедливости. Слова сыпались из его рта, объединяясь в непрерывный поток ругательств. Мужчина сгонял на мне усталость и злость за все прожитые им дни, месяцы и годы своей жизни. В словах часто проскакивали непонятные фразы, подкрашенные его акцентом, от чего мне становилось смешно. Давай вынимай, пока еще есть кому слушать. Давай, пока я еще жив.
– Мои дети сыты, потому что я не кормлю бесплатно. Я не благотворитель! – кричал он, размахивая перед моим лицом щипцами с мясным конвертом.
Из его речи я понял, что кто-то у него на родине только сидит и ждет, пока он отошлет им вымученные на улице деньги. Что он надрывал здесь свой зад, чтобы дети окончили школу, поступили в университет и выросли нормальными людьми. Тогда бы им не пришлось вставать до рассвета, чтобы печь эти чертовы конверты, как их отцу. Чтобы в благодарность за заботу, дети смогли позаботиться о нем в старости. Чтобы каждый мог позволить себе большую семью.
Видимо, у них так принято. Дети – это их все. Нет ничего важнее потомства. Лучшие дети – успешные дети. Его дети. Много детей.
Мужчина время от времени называл их имена, состоявшие, в основном, из несозвучных между собой согласных звуков. Давай говори. Я еще здесь. Стою и слушаю тебя. Я знаю о твоих детях больше, чем о ком бы то ни было.
Но, как ни странно, его речь произвела на меня впечатление. Я бы тоже хотел, чтобы обо мне так заботились. Хотел бы иметь, пусть даже и такого волосатого отца, который готовил бы мне эти треугольники на завтрак, обед и ужин.
– Папа, – говорю я, погрузившись в мечтания.
– Что? – спросил удивленный мужчина, и скобочки на его лбу выгнулись в обратном направлении.
В момент паузы я выхватываю из его щипцов желанный треугольник и несусь со всех ног в сторону разгорающихся фонарей. Храни вас бог, Каржемелик и Вахмарка. Как же вам повезло с отцом.
7.
Я услышал глубокий вдох Микеля у себя за спиной и обернулся. Он фасовал кокаин. Переглянувшись с ребятами, мы все поняли, что он только что сделал.
Микель упал на спину, расплывшись в безумной улыбке. Его зрачки – два замкнутых в клетке зверька, тщетно пытались сбежать. Райан побежал на кухню за водой, Дэнни схватил наш общий кнопочный телефон для экстренных случаев с единственным номером.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Нужно позвонить Дэйву.
– Микеля за такое убьют. Лучше помоги, – сказал я, выхватив телефон из рук Дэнни.
Мы прислонили Микеля к стене, пытаясь залить в него как можно больше воды. Райан подносил стаканы, Дэнни держал ведро около головы, пока я упирал плечи Микеля в стену. После третьего стакана вода полилась обратно. Микеля стошнило, и мы принялись выполнять его работу, подсыпав в последнюю порцию щепотку раздробленной соли.
К вечеру Микель с трудом вышел на улицу, заверив толстого Дэйва, что он отравился.
Вернувшись с задания, Микель без чувств рухнул на свою кровать и уснул.
Утром я проснулся от шороха. Дэйв держал ноги Микеля, пока мистер Сайлент вдавливал подушку в его лицо.
Райан и Дэнни приподнявшись со своих кроватей застыли от ужаса.
Микель ослабевал на наших глазах. Его ноги замедляли движение, сводя шорох к минимуму. Дэйв выпрямил спину, хрустнув при этом шеей.
– Готово, – сказал он мистеру Сайленту, который не расслаблял рук.
Спустя минуту после последнего признака жизни Сайлент всё же отпустил подушку.
– Вот теперь готово.
Сайлент стоял около Дэнни, положив руку ему на голову, пока Дэйв упаковывал окоченевшего Микеля в большой черный мешок.
– Усвойте один простой урок, мальчики. Ложь убивает.
***
Убедившись, что йети не проследует меня, я остановился около спящего столба и откусил верхушку своей горячей добычи, вспоминая, как наши предки добывали себе пищу. Как они охотились на мамонтов и кабанов.
Лампа в плафоне медленно разгорается и через пару секунд освещает меня –трясущегося голодного дикаря. Я хватаю ртом воздух, смешивая его с теплым хрустящим тестом. Смотрю внутрь конверта, пытаясь разглядеть серую начинку. Лук. Много лука, намертво запеленавшего небольшое количество белой массы в самом низу. Чертов абориген. Рву зубами испускающее дух тесто, всё ближе подбираясь к начинке.
– Ну ты и даешь.
Вцепившись в еду, я оглядываюсь по сторонам и замечаю девушку, стоящую около дороги.
– Настоящий спринтер, – говорит она, потирая глаза.
Изнеможение не позволит мне сделать очередной рывок. Моя жизнь обесценена усталостью и голодом. Уж если мне и суждено сейчас умереть, то я, наверное, даже уже и не против. Только бы без особых мучений. Я скрещиваю пальцы на своей левой. Наверное, скрещиваю, так как не чувствую рук.
Беспомощный и беззащитный, я держу искусанный треугольник перед собой, остужая его своими холодными пальцами. Накатывающее чувство стыда сдерживает меня от того, чтобы я не проглотил его целиком на глазах у прохожих.
Девушка одета в серую шерстяную кофту, застиранную до крупных катышков, юбку до колен и толстые серые колготки – защиту от цистита, нежелательной беременности и половой инфекций. Кеды грязного цвета с серыми шнурками. Черные растрепанные волосы чуть ниже плеч.
– Торопишься? – спрашивает она своим праздничным тоном.
– Нет. Я тут вроде просто гуляю.
После моих слов девушка меняется в лице, надув щеки, будто ее рот набит дикими пчелами. Глаза краснеют от подступающих слез, губы размыкаются, сокрушая воздух волной истерического смеха.
– Гуляю! – взрывается она.
Девушка сгибается вдвое, пытаясь сдержать ребра, чтобы их не разорвало. Ее трусит от распирающего, ищущего выход смеха.
– ГУЛЯЮ!
Я держусь за свой треугольник, пытаясь не обращать внимания на странные взгляды прохожих и, наконец, добираюсь до лука.
– И как? – говорит она, потирая глаза. – Получается?
Я пожимаю плечами, переживая о том, что сыр слабо укутан и вот-вот совсем остынет.
Колени отзываются дрожью, тело жаждет спасения от холодной смерти. Девушка кивает в сторону машины, небрежно припаркованной посередине тротуара.
– Ладно, – говорит она, – поехали.
«Пора», – думает голос, думаю я: «Я заебался!»
8.
Я не могу встать, мне больно шевелить ногами. Руки связаны перед собой, правый глаз затянут застывшей коркой чего-то липкого. Я лежу в яме, и сверху на меня падают комья сырой грязи. Один большой ком падает мне на живот, на стены летят темно-красные брызги чего-то вязкого, и я корчусь от нестерпимой боли.
Я приподнимаю шею и вижу, как из меня торчат грязно-розовые мясистые шланги, на одну из которых падает еще один земляной ком. От боли я откидываю голову назад, бьюсь об землю и просыпаюсь.
– Они забрали Дэнни, – шепчет Райан, сидя около моей кровати.
За окном было темно. До подъема оставалось еще два или три часа.
– Я проснулся от того, что кто-то хлопнул дверьми, а когда поднял голову, то кровать Дэнни оказалась пустой.
Укрывшись с головой, я отвернулся к стене.
– Может, он вышел подышать, – говорю я, пытаясь всмотреться в часы на стене.
– Нет. Я слышал его стоны. Я думал, – сказал Райан, обернувшись. – Я думал, – повторил он шепотом, – что мне это приснилось. Как думаешь, что они сделают с ним?
– Порежут на органы, – сказал я, придерживая живот рукой, – как и нас с тобой.
Оставшиеся два или три часа Райан ходил по квартире, пытаясь просить помилования у Бога. Я понимал, что уснуть уже не удастся и просто лежал, уставившись в потолок. Мне было лень разуверять Райана в обратном, что если бы Бог существовал, мы бы здесь не оказались.
***
Я подхожу к машине, мечтая окончательно не остыть, как мой треугольник. Желудок одобрительно отвечал на тесто урчащим спазмом. «Мяса не будет», – думаю я. Будет всего лишь лук с привкусом отчаяния и ощущением скорой кончины.
Я кидаю взгляд на авто. Выгоревшая до темно-серого черная краска, свисающий в левую сторону передний бампер, неглубокие царапины на водительской двери. В правом верхнем углу лобового стекла раскинулся паук из тонких длинных трещин.
Я подхожу к пассажирской двери, слегка вогнутой внутрь, выталкиваю ее наружу и падаю на сиденье, усеянное кусочками эко-кожи.
– Не обращай внимания. Я только учусь водить, – говорит девушка.
Я кусаю холодный конверт, поддевая лук и кусочек сырной начинки. Перед последней поездкой хотелось бы подкрепиться получше.
– Если захочешь перебить этот вкус, у меня есть тик-так? Хотя с отрыжкой после хачапури ему явно не справиться.
Я смотрю на остатки своего предсмертного пира, отрываю половину и глотаю, едва еда успевает коснуться зубов.
– По мне так лучше умереть голодной смертью, чем есть хачапури Давида. Ты видел его ногти? Он прямо-таки Крюгер на пенсии.
Я пожимаю плечами, пытаясь не подавиться этим вязким слоеным комом.
– Ну и вонь, – говорит она, открывая свое окно.
Девушка делает пару коротких вдохов, морщит лоб, выхватывает остатки еды из моих дрожащих рук и выбрасывает в окно.
– Когда же вы уже перестанете переваривать зверей!
– С- с- сыр, – говорю я дрожащими губами.
– А что на счет лука? Ты разве не знал, что он жарит его на свином сале.
9.
Дэйв садится за кухонный стол, хрустит шеей и достает из кармана маленькие электронные весы. Случай с Микелем стал для всех нас хорошим уроком.
Дэйв кладет на чашу пустой зип-пакетик, обнуляет табло и приступает к контрольному взвешиванию. Он смотрит на меня после каждой выложенной на весы закладки, оттачивая свои навыки психолога.
– Все нормально, – говорит Дэйв, протягивая мне телефон и листок с координатами.
Я выхожу на улицу, вдыхая влажный осенний воздух. Оглядываюсь по сторонам и иду в направлении первой точки.
Ветровка отражает фары машин, люди спешат увернуться от моего громоздкого зеленого бокса.
Я достаю телефон, чтобы свериться с точкой, прикладываю его к уху и растягиваю импровизированный диалог с матерью, которая якобы волнуется за меня.
– Да, мам. Нет, нет. Да, скоро буду.
Говорю громче обычного, понемногу смещаясь в сторону тропинки, ведущей к заброшенной стройке.
– Мам, да скоро буду, мам. Ну что? Ну нет, мам. Мам, не… Только не говори отцу, что я… Нет, мам. Мам!
Свободной рукой я достаю из кармана джинсов сверток, и на землю падает пачка жвачки. Наклонившись, чтобы поднять ее, я слышу шепот, доносившийся из-за стены в десяти метрах от меня.
– Он затих, сэр. Пора?
– Да.