a voice
Выпрямившись, я скидываю с себя рюкзак и убегаю, оставив на земле пачку мятной резинки.
Шаги за спиной становились все громче. Один из шептавшихся остался на месте, пока другой гнался за мной.
Люди, столбы, лавочки, урны. Я бегу, не сокращая расстояния. Прыжок полицейского означал бы прощание с сестрой. Запыхавшись, я кричу, что есть сил, взывая о помощи. Кричу, обращая на себя внимание людей. Кричу, обзывая полицейского маньяком. Кричу о том, что меня хотят изнасиловать.
Я больше не слышу его шагов, повисших у меня на плечах. Обернувшись, я вижу, как кто-то преградил полицейскому путь, кто-то ударил его по лицу.
– Держите его! – кричит он, размахивая, наверное, своим жетоном, пока я удаляюсь в подземку.
Метро – живая пустыня. Я забегаю в кишащий муравейник, скидываю с себя ветровку и становлюсь частью безликой толпы. Ощущение временной безопасности.
Я захожу в вагон, выдыхая паром, и обхватываю плечи в надежде согреться. Влажные волосы остужали мои мысли. Холодная голова, теплый лоб. Мурашки под футболкой и свитером, дрожь по всему телу. Я чихаю, высвобождая из носа мертвых лейкоцитов. Стук в висках. Лампы бьют желтым по моим карим глазам.
Я сажусь на ближайшее к дверям пустое место, тру друг о друга ладони, словно отражение мухи на потолке. Где-то в конце вагона мелькает зеленая ветровка. Голоса, переходящие в крик, спор мужчины и девушки.
– Убери! Убери свои руки! – кричит девушка, мельтеша зелеными рукавами.
– Успокойся, успокойся тебе говорят!
Голоса приближаются ко мне.
– Мира! – кричит мужчина, – подумай о своем брате. Еще один шаг, и он станет вечным.
– Я не могу больше, – взвывает девушка.
Голос из динамиков предупреждает о закрывающихся дверях.
– Не могу! – вопит девушка, и волны истерики одна за другой накрывают ее.
Она бьет мужчину в колено и бежит на противоположную сторону платформы.
– Вот черт!
Прихрамывая, мужчина выставляет руку, не давая дверям вагона закрыться.
– С дороги! – кричит он, толкая бездомного, который заходит внутрь.
Девушка стоит на краю платформы. Ее отчаянный взгляд говорит о полной готовности к действию. Я слышу отдаленный звук приближающегося поезда.
– Не подходи, я спрыгну! – кричит она.
Поезд показывается из туннеля, и у несчастной остается последняя возможность для прыжка. Я чувствую напряжение. У меня пересыхает во рту. Она струсит, надеялся я. Пусть она струсит. В мгновение девушка подгибает колени и отталкивается от платформы. Я закрываю глаза, представляя разрыв кожных покровов, брызги крови, лопающиеся внутренние органы. Поезд останавливается. Я открываю глаза и выдыхаю. Она так и не решилась.
– Хорошая девочка, – говорит мужчина.
Он берет девушку под руку и тянет за собой к нашему отходящему вагону. Его взгляд – взгляд отчима на повзрослевшую падчерицу, которой необходимо преподать урок.
– Ты чувствуешь это? – говорит бродяга, наклонившись ко мне и втягивая ноздрями воздух.
От его дыхания я чувствую кислый привкус переваренного в желудке молока.
– Что? – говорю я, закрывая футболкой рот и нос.
Его улыбка – улыбка джокера. Сумасшедшего фанатика с поехавшей крышей. Отечное лицо. Густые вьющиеся брови. Фиолетовая шапка с белой полосой посередине. Впалые щеки, острые скулы. Жидкая бородка, свисающие крошки хлеба. Под носом белая корка застывшей мокроты.
– Запах смерти, – говорит бездомный.
Он поднимает кулак у себя над головой, опускает подбородок и высовывает язык.
***
Незнакомка закрывает окно, трет друг об друга два проводка, машина неохотно мычит, после чего начинает трястись. Стон заведенного двигателя повергает ее в восторг.
– Есть! – довольно восклицает она.
Я включаю печку, пока девушка пытается вырулить в правую полосу. Мы слышим ругательства из внедорожника, чуть не въехавшего в нас.
– Ну… как прошел твой день?
Мой день – деликатес для утонченных гурманов китайского ресторана: каша с желудочным соком, хумус из личинок, паштет из кузнечиков.
Я вытаскиваю спрятанную под мышкой ладонь, показываю больший палец и снова прячу ее.
– Кстати, как тебе моя машина?
С нами ровняется белая «киа», водитель которой размахивает руками. Он кричит, и его губы точно произносят «сука» и «свет», и еще какие-то слова, которые я не могу разобрать.
– Точно, свет.
Она переключает рычаг на руле, и сначала габариты, потом фары освещают дорогу.
– Оу! – восклицает она и сигналит в ответ обгоняющей нас «киа».
– Спасибо!
– Это так романтично гонять по ночам. Не находишь?
Я пожимаю ей в ответ своими все еще трясущимися плечами.
Мои последние минуты, последние блики света сменяющих друг друга фонарей. Под правым дворником болталась брошюра с довольным лицом мертвого альбиноса. «Будь выше этого». Я улыбаюсь в ответ покойному грешнику. Будь ты проклят, если эта хрень не сработает.
– Я угнала ее сегодня с парковки супермаркета. Не думала, что это так просто. Стоит лишь набрать в поиске, как угнать машину. Погоди. Сейчас покажу.
Девушка лезет в карман своей кофты, достает телефон, открывает браузер и быстро стучит по экрану своим короткими черными ногтями.
– Вот, смотри, – она показывает мне видео, где какой-то парень стоит возле уставшего серого седана.
Машина съезжает на тротуар, цепляя его правым передним колесом.
– Ой, – говорит она, выравнивая руль.
Парень на видео что-то рассказывает, усердно жестикулируя руками. Он обходит машину со всех сторон, тщательно всматривается в салон. На его лице черные очки в пластмассовой оправе. В руках железная тридцатисантиметровая линейка. Машина снова цепляет тротуар, едва не задев человека с большим бумажным пакетом. Мужчина просовывает линейку под стекло водительской двери, возится несколько секунд, пока маленький пластмассовый колпачок замка не выскакивает наружу.
– Видишь, как все просто, – говорит девушка и снова выравнивает руль в сторону дороги.
– Класс, – говорю я, и моя челюсть перестает дрожать.
– А хочешь, я покажу, как научилась водить? – говорит она и снова стучит по экрану.
– Лучше не надо, – говорю я.
Девушка сердито смотрит на меня, прячет телефон в карман и говорит:
– Ну, какие планы на жизнь?
– На эту?
10.
Дверь отомкнулась и в комнату вошел мистер Сайлент. Он с грустью посмотрел на Райана и как только сделал шаг в его сторону, тот кинул на меня беглый взгляд и выбежал на балкон. Сайлент медленно двигался в сторону открытой двери, с сожалением смотря в сторону загнанного в ловушку зверя.
– Мне жаль, мой мальчик, но сестричка тебя подвела.
Райан перекинул одну ногу через балконное перекрытия, видимо, для того, чтобы успеть надышаться. Он смотрел на меня своими испуганными глазами, шепотом что-то приговаривая про себя.
– Удачи, друг, – сказал Райан и с криком сорвался вниз, едва Сайлент ступил на порог балкона.
Если бы я был посмелее, то спрыгнул бы в след за Райаном, не дожидаясь, пока меня задушат или расчленят. Я мог сбежать в любой момент, но ведь и Энни могла, однако я всё еще оставался в живых.
***
От включенной печки в машине со временем стало тепло. Девушка на ходу стягивает с себя кофту, обнажая исцарапанную черными чернилами кожу на правой кисти. Я вглядываюсь в черный круг, напоминающий лицо с двумя крестиками вместо глаз и изогнутой скобкой в виде улыбки.
– Зачем люди калечат себя? – спрашиваю я, вглядываясь в улыбку, которая, кажется, смотрела на меня и становилась шире.
– Ты про тату? Если разобраться, люди калечат себя другими способами. А тату… Тату лишь придает индивидуальности.
– Другими способами?
– Ну знаешь, я имею в виду страдания. Депрессии там, неврозы. Всю эту надуманную хрень.
Поверх смайлика я замечаю две параллельные линии от свежих, будто бы сделанных только что шрамов, тянущихся до середины предплечья. Я провожаю их взглядом, пока девушка разминает запястье до хруста.
– О да, – говорит она, и улыбка на смайлике, кажется, становится еще шире.
– Ты объяснишь мне, во что я ввязался?
Она смотрит на меня, и ее зрачки расширяются, наполняясь слезами.
Девушка, подъезжает к обочине, глушит мотор и, откинувшись в кресле, концентрирует взгляд на яркой кроваво-красной луне.
– Я никогда не забуду ухмылку мистера Сайлента в день, когда он впервые пришел к нам в приют…
Часть вторая.
1.
Лучшая смерть, как говорила нам мама, – смерть во сне. Сон – это и есть имитация смерти. Сколько людей засыпают в полной уверенности, что на утро они вернутся в свой, полный дел, замкнутый круг. Мы всегда засыпаем без страха, но не всегда просыпаемся, эгоистично оставляя весь ужас и последствия близким.
Планируя всё заранее, мать отказалась от ужина. Вечером ее сильно рвало. Не переставала смывать кнопка слива. Я прижимала голову брата к груди, мечтая о том, чтобы кто-нибудь прижал и мою.
Дверь в ванную открылась, бледнеющая мать заглянула к нам и попросила ее не беспокоить. «Маме плохо», – объяснилась она. Ее глаза слезились от рвотных спазмов, руки тряслись и казались тоньше, чем обычно. Такой мы ее и запомнили.
Закрыв в свою комнату дверь, мама долго разговаривала сама с собой, как это обычно бывало. На этот раз она просила прощения, говорила, что больше не может так. Мама просила позаботиться о нас. Просила послать нам хорошую семью. Просила оберегать нас. Просила, просила, просила.
***
Медленно шагая по коридору, мистер Сайлент заглядывал в комнаты, прощупывая каждую детскую макушку своими глазами.
– Прошу прощения, – сказал мистер Сайлент, заглянув в кабинет директора.
Любопытство преодолело страх и, сняв обувь, я бесшумно подбежала к закрывающейся двери.
– Добрый день. Меня зовут мистер Сайлент.
Мужчина говорил с немецким акцентом, из-за чего согласные звучали более резко и грубее.
– Чем могу помочь? – с недоверием спросил мистер Дэвис.
– Мистер Дэвис, в вашем приюте столько замечательных деток. И я бы хотел, как это сказать, усыновить некоторых из них. Предоставить им жилье, комфортные условия и, разумеется, заботу.
– Что вы имеете в виду? – спросил директор, повысив голос.
– Желательно, чтобы это были родственники, – продолжал мистер Сайлент, – брат и сестра, или это могут быть две сестры. Понимаете? Я не хочу никого разделять. И если…
– Сэр! – возразил директор, скрипнув стулом.
– И если, – продолжил мистер Сайлент, – мы с вами договоримся, то я не останусь в долгу. Прошу, просто взгляните.
После его слов я услышала шуршание бумаги.
– Сэр, это невозможно. Боюсь, что я вынужден буду просить вас…
– Оо, прошу, не торопиться с ответом. Сперва вспомните о недавней трагедии. Директор приюта совершил акт самосожжения и вместе с собой унес жизни нескольких десятков сирот. Какой ужас.
– Убирайтесь, – сквозь зубы сказал мистер Дэвис.
Я услышала, как ухмыльнулся мистер Сайлент. Сказав что-то на немецком, он в три размашистых шага подошел к двери, дернул за ручку и сбил меня с ног.
– Прошу прощения, – сказал мистер Сайлент, протянув мне свою руку, – разве подслушивать – есть хорошее дело?
– Нет, – сказала я, мотая головой.
Мистер Сайлент помог мне подняться, оттряхнув мои плечи.
– Как тебя зовут? – спросил он, оценивая меня своими глазами.
– Энни.
– Энни, – сказал он, гладя меня по волосам, – тебя ждет большое будущее.
Чувствуя прикосновения мистера Сайлента, мне хотелось выцарапать ему глаза. Этот человек явно затевал что-то гнусное. Покидая приют, он продолжал заглядывать в каждую комнату, не переставая при этом довольно бормотать что-то на своем языке.
Не знаю, чем мог быть так доволен человек, получивший отказ, но на следующий день мистер Дэвис не вышел на работу, а спустя несколько дней Сайлент получил то, что хотел.
2.
Следующим утро я проснулась раньше Чуи и, заглянув в мамину комнату, едва окликнула ее.
– Мам, – прошептала я, войдя внутрь, – мама.
Мама, которая всегда просыпалась от малейшего шороха, неподвижно лежала в своей кровати. Правая рука свисала к полу, левая лежала на животе.
– Мама, – сказала я, подойдя ближе.
Живот матери впал внутрь, будто из него вышел весь воздух. Я посмотрела, не дрожат ли от дыхания ее приоткрытые губы.
– Мам, – сказала я, коснувшись ее холодной щеки. – Мама.
***
Нас отбирали, подобно скоту.
Мистер Сайлент тыкал пальцем в приглянувшихся ему детей и отвешивал шутки мистеру Роджерсу, временно исполняющему обязанности директора.
– Завтра заберем наших счастливчиков, а пока подготовьте бумаги, – сказал мистер Сайлент, подмигнув мне.
Тогда-то я и решила наведаться к Сету.
Я проснулась глубоко после отбоя. Всеобщее сопение – отличный знак для предсмертной вылазки. Поцеловав Чуи в лоб, я сняла с подушки свою наволочку и пошла в туалет. Живи свободно, мой дорогой брат. Порезав ткань на толстые лоскуты и связав их между собой, я сделала скользящий узел, который мог свободно ходить вверх-вниз. Привязав край к дверной ручке, я просунула голову в петлю и повисла в нескольких сантиметрах от пола. Стягивающая боль, будто тебя пытается задушить ребенок. Зажмурив глаза, я пыталась уснуть, но дверь открылась и стукнула меня по голове. Это была Хлои – еще один отобранный кандидат. Она кинулась вытаскивать меня из петли, бросив на пол свою разорванную простынь.
3.
Полиция, скорая помощь, социальная служба. Каждый представитель из присутствующих органов заполнял свои бланки, чтобы закрыть брешь в виде меня, мамы и Чуи. Делайте то, идите сюда. Единственные родственники – бабушка с дедушкой по линии отца – отказались от нас. О самом отце мама никогда не рассказывала.
– Его просто не стало – вот всё, что вам следует знать.
***
Два черных минивэна въехали на территорию детского дома, чтобы погрузить живой биоматериал для своих нужд. Семь девочек и четыре мальчика. Перед тем, как нас разделили, Чуи подбежал ко мне и прижался к моей груди, вцепившись своими пальцами в мои лопатки.
– Не бросай меня, – пропищал он.
– Не брошу, – ответила я дрожащими от страха губами.
Наш фургон привезли в большой двухэтажный дом где-то в черте города. Одна спальня внизу и две наверху. Стены темнели от проступающей плесени. Лестница скрипела почти на каждой ступени. На полу расплывались размашистые черные пятна от жженых костров.
– Добро пожаловать домой! – воскликнула женщина, опершись на перила второго этажа, как только мы показались в дверях. – Ах какие же милые девочки!
– Марта будет приглядывать за вами, – сказал Сайлент, кивнув в сторону плотной женщины в черном парике.
– Можете звать меня «мамой», – сказала она, спускаясь по лестнице.
В этот же день приехал врач, чтобы нас осмотреть. Первый макияж, первая фотосессия. Хлои смотрела на меня, качая головой.
– Я не смогу, – шептала она, пока другие неловко позировали на камеру.
Нам выдали зеленые ветровки, которые были похожи на те, что носят доставщики еды.
– Эти куртки, – объясняла нам Марта, – песок в глаза проезжим полицейским. Всё просто: покупаешь пиццу и едешь на заказ. Никто не заподозрит доставщицу.
Мамаша, как мы ее называли между собой, учила нас мастерству утех и доставления блаженства. Нам показывали фильмы и проводили уроки по поведению, пока мы не стали теоретически подкованными в вопросах, как вести себя с людьми, способными позариться на несовершеннолетних.
4.
После смерти мамы, кажется, я навсегда потеряла любовь ко сну. Я просыпалась с сильной головной болью, будто бы ночевала в движущейся машинной покрышке. Вопросы, почему все происходит так, как происходит, уже давно перестали меня волновать. К черту весь этот бесполезный самоанализ.
Каждый день, находясь в приюте, я смотрела на высохшего лысого мальчика, который пытался вести себя как все, и завидовала ему. Черт, почему он, а не я.
***
На первое задание меня сопровождал сам мистер Сайлент. Он пожал руку огромному темнокожему бугаю, которому приходилось поджимать шею, чтобы пролезть в дверной проем. Боров отстегнул Сайленту пачку сотен и жестом показал мне, чтобы я проходила в зал.
Сердце в груди напоминало запертую в клетке канарейку. Казалось, что я не доживу до своего первого раза, что упаду на пол с замершими глазами от любого резкого звука.
В квартире пахло благовониями с древесным оттенком. И чем дальше я проходила, тем ближе подбирался терпкий запах коньяка.
– Садись, – сказал мужчина, указав на пышный белый диван с блестящими золотыми ножками, после чего удалился в одну из комнат.
Дверь снова открылась. Здоровяк вышел первым, вслед за ним вышел еще один темнокожий мужчина в синем клетчатом костюме и белой рубашке с золотыми запонками. Он сел напротив меня, поправил свой пиджак и, медленно рассматривая меня, сказал:
– Вживую ты выглядишь куда прекраснее, чем на фото.
Его властный взгляд увлажнил мои губы. От страха и смущения я опустила глаза, уставившись в один из ковровых узоров.
– Спасибо.
– Энни, верно?
– Да, сэр.
– Можешь называть меня Артур, – с гордостью сказал мужчина.
– Хорошо, Артур.
– Энни, ты голодна?
– Нет, сэр, Артур. Спасибо.
– Может чаю?
– Да. Благодарю, – сказала я, обернувшись на кашель, доносившийся из закрытой двери позади меня.
– Стефан, прошу, принеси нам чайник молочного и, – Артур покрутил в воздухе кистью руки, – каких-нибудь фруктов.
Стефан кивнул, после чего вышел из комнаты.
– Дай мне руку, – сказал Артур, протянув мне свою ладонь. – Не бойся.
Я положила свою руку в его широкую ладонь, и он мягко накрыл ее своими могучими пальцами.
– Сегодня моему сыну исполняется шестнадцать, – сказал Артур, изучая мою руку. – И ты, Энни, будешь его подарком.
Артур нежно поглаживал мою ладонь. Мне стало щекотно, и мои пальцы едва дрогнули. Артур посмотрел на меня и продолжил гладить ладонь своим большим пальцем.
– Артур младший не может ходить, – выдохнув, сказал мужчина. – Его позвоночник поврежден. Но всё остальное он чувствует. Понимаешь?
– Да, – услужливо сказала я.
– Я хотел, чтобы его первый раз случился ни с какой-нибудь грязной… – замолк он, подбирая слово. – Чрезмерно опытной девушкой.
От прикосновений Артура мои щеки налились красным. Я почувствовала дискомфорт внизу живота. Моя энергия неистовым зудом просилась выйти наружу.
– Хорошо, сэр. Мистер Артур, – сказала я, пытаясь вернуть руку.
– И еще кое-что, – сказал Артур, сжав мою ладонь, – ты должна взять во внимание, что мой сын робок и чувствителен. Поэтому, – сказал Артур, сжав свои пальцы еще сильнее, – я рассчитываю на твою настойчивость.
Сомкнув губы, мне едва удалось сдержать вырывающийся стон.
– Надеюсь, ты меня поняла? Я хочу видеть следы твоей неприступности, иначе… – сказал Артур, сжав мою руку до хруста костяшек.
В комнату вошел Стефан, и Артур отпустил мою руку, оставив на запястье красный след.
– Не стесняйся, – сказал он, указав той же ладонью на поставленный Стефаном поднос с фруктами.
Чай отдавал молочным ароматом. Яблочные дольки едва успели потемнеть. Капли воды на винограде отражали мой страх.
Прокашлявшись, я смочила горло глотком чая и поставила кружку обратно на стол.
– Спасибо, сэр.
– Если ты готова, мы можем идти.
Я встала с дивана, поправила юбку и последовала за Артуром в комнату, где на кровати лицом к потолку лежал его сын.
– С днем рождения, сынок, – сказал Артур, закрывая за мной дверь.
5.
Первые уроки в приюте. Первые зачатки интереса к жизни.
Преподаватель французского мистер Сет Фарел всячески пытался расшатать психику никому ненужного детского гумуса. На его уроках я умирала от смеха и, наверное, была единственной, кто понимала, о чем идет речь.
– Вы должны знать, если мужчина открывает перед женщиной дверь или уступает ей место в общественном транспорте, будьте уверены, что в девяноста пяти процентах случаев он не против трахнуть ее. Если мужчина делает комплимент или отвечает улыбкой на чей-то случайный женский взгляд, значит, он испытывает к ней некий интерес. К отдельным частям ее тела. Примерно в девяноста пяти и восьми десятых процентах случаев. На четыре процента приходятся сестры, немощные старухи, ну и беременные на поздних сроках. Таких поздних, что в процессе соития малыш уже может ухватиться за член. Хотя и в последнем случае нередко встречаются исключения. Примерно в ноль два процента. Беременные женщины выглядят экзотическим плодом в глазах утонченных гурманов. Такой секс – своего рода аттракцион уровня «русских горок». Любители экзотики готовы выложить хорошую сумму персоналу больницы за то, чтобы поиметь беременную.
***
Единственный источник света – полутораметровая лава-лампа с переливающимся красным воском, стоявшая в левом углу комнаты. Окна были завешаны тяжелыми бархатными занавесками. Справа от кровати стоял черный лакированный стол, на котором тлела ароматическая палочка с запахом хвои и лимона. Под потолком были развешены увесистые акустические колонки, из которых приглушенно доносилась трагичная симфония кого-то из классиков.
– Как тебя зовут? – спросил юноша, приподняв голову.
– Энни, – сказала я, потирая запястье.
– Энни – твое настоящее имя?
У меня запершило горло от спертого запаха дымящейся палочки.
– Да, – сказала я, покашливая.
– Пожалуйста, не обманывай меня, – сказал парень, подобравшись к изголовью кровати. – Я пойму, если ты врешь.
– Это мое настоящее имя, – повторила я, глядя ему в глаза.
– Что ж, – сказал он, приглушив музыку, – меня зовут Артур. Приятно познакомиться.
– Мне тоже, Артур, – сказала я, оглядываясь по сторонам, – у тебя очень милая комната.
– Энни, не могла бы ты подойти поближе? Я хочу получше увидеть тебя.
Я делаю шаг, вспоминаю напористость Артура старшего, и мои ноги подгибаются.
– Осторожней, – сказал Артур, подкладывая под спину подушку.
Я делаю еще пару шагов, опираюсь на кровать, и запах хвои приобретает еще более яркий аромат.
– Скажи, мой отец угрожал тебе?
– Нет, – прошептала я.
Юноша в кровати – фигура из кукольного театра, подсвеченная пугающе красным светом. Пижамные штаны едва ли могли скрыть эти два недвижимых прутика. Его болезненно худые ноги вызывали у меня отвращение. Я перевожу глаза в сторону стола, чтобы подавить рвотный позыв.
– Красный свет пугает тебя? Многие находят в нем что-то зловещее.
Подтянувшись к пульту на столе, Артур одним нажатием обесцвечивает лампу, после чего включает точечные светильники, встроенные в потолок. Белый. Желтый. Неоновый свет.
– Так лучше?
– Да, – говорю я, стягивая бретельку со своего платья.
– Погоди, – сказал Артур, – что ты делаешь?
– Твой отец сказал, что… – дрожащим голосом говорю я, – иначе…
– Да, ему ничего не стоит заставить кого-нибудь страдать, – ухмыльнулся Артур. – Знаешь, что он сделал с теми, кому я отказал?
Моя рука опускается к животу. Я замираю, глядя ему в глаза.
– Ахах, я пошутил, – рассмеялся Артур.
Я невольно дергаю правым уголком губ.
– Расскажи, как ты попала сюда?
Я сажусь на край кровати, уставившись в черный узор покрывала.
– Меня с братом и остальными детьми забрал из приюта один очень нехороший человек…
Меня охватывают воспоминания, и я вновь переживаю тот день недельной давности. Пару капель падает из глаз; я делаю вдох, пытаясь успокоиться и сохранить макияж.
– Ужас. А брат знает, чем тебе приходится заниматься?
– Я думаю, он догадывается. Но если я сбегу или сделаю что-то не так, они убьют его. Родственные связи – их подстраховка на случай чрезвычайных ситуаций.
– Мне очень жаль, – сказал Артур, взяв со стола бумажные полотенца. – Держи.
Я скидываю двумя пальцами вторую бретельку, потряхиваю плечами, заставляя платье соскользнуть вниз. Оставшись в черном комплекте, чулках и подтяжках, я замечаю нарастающую эрекцию в штанах Артура.
– Энни, посмотри на меня.
Я смотрю в детское наивное лицо Артура, вытирая слезу.
– Ты мне очень нравишься, но я не хочу, чтобы ты делала это из-за принуждения.
Артур опустил голову и всхлипнул.
– А что случилось с твоими ногами?
– Несчастный случай падения с крыши, – сказал он, ухмыльнувшись. – Как и любой другой нормальный подросток, я ненавидел свою жизнь. Плюс ко всему, мне не нравилось, что за меня всё решает мой отец. Правда, теперь я и в туалет-то не могу сходить самостоятельно. Так что, рано или поздно мы все натыкаемся на то, от чего бежим.
– И если ищешь быстрый способ уйти от страданий, тебе предстоит расплачиваться за это всю жизнь, – говорю я.