Он и Лилит

Квадратные приключения

Жила была Квадратная Матрица 10 на 10. Её нарисовал двоечник Васька из 2-б класса на уроке литературы, чтобы поиграть со своим соседом, Петькой, таким же лоботрясом, в морской бой. Но тут зазвонил звонок на перемену, и Васька, забыв обо всём, умчался собак гонять. А листок с Матрицей остался на парте.

Подул ветер, подхватил листок, и через раскрытое по поводу первых тёплых дней окно вынес его на улицу.

«Чирик-чурик» – услышала Матрица, и маленький острый воробьиный клювик ухватил её за клетку А-4.

«Чурик-чирк! Это моя, отдай!» – немедленно раздалось с другой стороны. Ещё один острый клювик ухватился за клетку Д-10, и Матрица поняла, что сейчас начнётся настоящий, а не шуточный «морской бой» в воздухе, в котором не только её линкорам и крейсерам, но и ей самой не сдобровать.

«Полундра, салаги» – раздалось откуда-то сбоку и снизу, «За углом целый батон валяется!». Как по команде клювы раскрылись, и, забыв о так и не начавшейся драке, соперники рванули прочь, а Листок с Матрицей медленно спланировал на подоконник первого этажа, прямо на спину мирно дремавшей там кошке.

«Мяу-аа…» – промурлыкала кошка, и потрогала листок мягкой лапой. Это была Очень Умная Кошка. Она уже второй год жила возле школы, и уборщица тётя Настя каждый вечер выносила ей что-нибудь из столовой. За это время Кошка много повидала и узнала о нравах местных обитателей. Их играх, шутках и прочих забавных привычках. Чего стоили одни только шарики из жёваной промокашки, которыми её время от времени бомбардировали Меткие-Стрелки-Из-Трубочек.

Заштрихованные квадратики клеток напомниле Кошке мышат. Это её развеселило. Она вскочила и ударила лапой по листку со всей силой. Листок зашуршал. Кошка выпустила когти и попыталась его цапнуть. Но не тут то было. Ветер снова подхватил его, и унёс вверх.

«Муиаууу…» – обиделась Кошка. С летучими мышами она не играла.

А листок с Матрицей уносился всё выше и выше, вместе с восходящими потоками тёплого воздуха, пока не оказался прямо перед окном десятого этажа соседней многоэтажки. Ещё один порыв ветра, и листок приземлился прямо на столе, стоящем у окна.

Студент Математического Института Иван Сидоренко был очень аккуратным студентом. На столе и в голове у него всегда был полный порядок. Всё разложено, всё по полочкам.

Первое, что он увидел, подойдя к столу – это неизвестно откуда взявшийся листок с Матрицей 10 на 10. Сам он никогда такой ерундой, как «Морской бой» не занимался. С детства он на уроках – учился, а дома – делал уроки на завтра. Он был Очень Серьезный Молодой Человек.

Он быстро пересчитал колонки и строки, перемножил их, прикинул, сколько процентов клеточек закрашено, какова вероятность попасть с первого, второго и третьего выстрела и не попасть вовсе. Дальше он не знал что делать с этим незваным гостем. И уже почти решил отправить его в корзину для ненужных бумаг.

Но что-то произошло в этот момент, и, вместо этого, он сел за стол, взял ручку, и аккуратно написал на полях между Матрицей и краем листка:

«Ира, я Вас люблю…».

И подписал – Ваня Сидоренко из 315-й квартиры.

Почему он это сделал, он и сам бы не смог ответить. Но – сделал. Подумал, чуть чуть, потом сложил листок в виде самолётика и запустил его в форточку.

«Фюить…» – свистнул листок-самолётик с клеточками на крыльях, петлёй Нестерова уходя в голубую пустоту за окном.

«10 умножить на 20 будет 200, минус 101 будет 99. Корень… логарифм…синус…»

Получилось в итоге, что вероятность послания достичь адресата равна нулю, с очень маленькой закорючкой далеко за пределами реальности.

И студент Сидоренко спокойно сел за стол читать увлекательную книгу о изоморфизмах многомерных пространств.

В дверь позвонили. Иван распахнул её, не спрашивая, кто там. Он был высокий и крепкий, и ничего не боялся.

На площадке стояла Ира из квартиры 23. В руке у нее был листок с Матрицей, и все корабли были побиты.

«Иду ко дну» – только и успел подумать Он, как голубые бесконечные волны Её глаз накрыли и унесли его в Другие Измерения.

Вероятность вероятностью. Однако, весна…

А Матрица с тех пор живёт в этой квартире на стене, рядом с фотографиями.

Мойша и гейша (Старая история на новый лад)

«Жил на свете рыцарь бедный,

Молчаливый и простой,

С виду сумрачный и бледный,

Духом смелый и прямой…»

Эта история не столь высокопарна, но…

Мойша жил в Житомире. Он был ничем из себя не примечательным мальчиком некоренной национальности. Учился средне, хотя мог бы и лучше. Не очень старался. Гонял с приятелями в фубол. И уже начинал ощупывать пух над верхней губой, явно ощущая приближение однокласниц.

На случавшиеся порой предложения набить его «жидовскую морду», отвечал однозначным отказом, обычно выливавшимся в короткую, но серьезную драку, синяк под глазом и порванные штаны у обеих сторон.

В этот вечер в кинотеатре «Голливуд», бывшем «Ударнике», приватизированном известным в округе «новым украинским», ранее известным наперсточником и спекулянтом Борей Семигласовым, крутили голливудский блокбастер – «Воспоминания гейши».

Мойша, в компании своих приятелей, таких же не вполне сформировавшихся мачо, устроился в последнем ряду и лузгал семечки, под одобрительные взгляды недозрелых одалисок местного разлива.

Погас свет. Титры побежали по экрану и сменились силуэтом синих гор в далёкой стране. Пагода. Закат. Одинокая, как звезда, девочка, женщина, цветок… Гейша… Странное слово ударило его в сердце и, оно отозвалось частой дробью…

Мойша перестал лузгать семечки, и прилип глазами к экрану. Это для него, только для него били барабаны и пели флейты. Это ему, только ему танцевала девочка в красном кимоно под снежными вихрями на сцене. Это к нему она бежала под проливным дождём и ему протягивала вишнёвые лепестки. Это ему она отдавала своё самое дорогое…

Зажёгся свет в зале. Возбужденные приятели и их подруги потянулись к выходу. Мойша сидел, глядя на экран, как будто ждал, что он вот-вот раскроется чудо дверцей.

Чудо не произошло. Охранник вежливо, но настойчиво выпровадил Мойшу на улицу.

«…Возвратясь в свой замок дальный,

Жил он строго заключен,

Все влюбленный, все печальный,

Без причастья умер он…»

Нет, мой внимательный читатель. Наша история не столь печальна. Точнее, совсем наоборот. Не всем же историям следует быть печальными!

…

Прошло много лет. Мойша переехал в Израиль. Стал лётчиком, служил. Демобилизовался. Работал вторым пилотом на дальнемагистральном Боинге. Облетел весь мир. Но вот в Японию как-то не попадал. Женился. Развёлся. Больше не пытался.

Этот рейс, вообще-то, был не его. Но случай за случаем, чья-то болезнь, смена графика. То, сё…

…

Когда огромный Боинг затормозил и развернулся у причального рукава Токийского аэропорта, первое, что увидел Мойша, был странный силуэт в зеркальном окне аэровокзала. Женщина в красном кимоно. Одинокая женщина в пёстрой бурлящей толпе. Неподвижная и несущаяся в снежном вихре вокруг. Танцующая под размеренный тревожный рокот невидимых барабанов…

«Но пречистая сердечно

Заступилась за него

И впустила в царство вечно

Паладина своего.»

Границы. Языки. Традиции. Работа. Счет в банке. Вымысел. Реальность. Какое это имеет значение, если Вселенная взрывается от встречи взглядов. Снова и снова. Наперекор всему. Основой всему. Всегда…

«Царство вечно».

Маленький домик на берегу моря. Жёлтого?… Красного?… Какая разница! Синие волны лижут песок. Двое. Мальчишка из Житомира и девчонка из Киото.

Мойша и Гейша.

Любовь.

Не это ли видел Поэт своим прозорливым оком?

Мартовский пес

А я вот думаю – и чего все на котах зациклились? Будто никого больше на  помойке не водится. Хоть бы и я, например. Чем не предмет для небольшого рассказа? Хвост, лапы, усы. Интеллект, между прочим, тоже. Любому коту могу ладью отдать легко в пятиминутке. Только где вы найдете котов, играющих в шахматы? Они всё больше – по кошкам.

Да, весна. Вот вчера, иду я к подруге. Она у меня – девушка из хорошей семьи. Папа – лабрадор, мама – то ли сенбернар, то ли – ньюф. Живет в дворницкой, в первом подъезде. Все интелигентно, чинно. Несу косточку почти необъеденную, и пол пачки Вискаса. А навстречу бегут два этих. Немытые, лохматые, орут. Тьфу! Стыдобина. Я на них даже лаять не стал – бесполезно, всё равно они в эти дни – как сумасшедшие. А чего там с ума сходить – из-за какой-то кошки драной? Не понимаю я этого. Мало того, что они друг другу готовы глаза выцарапать, так еще и кошки у них – ну просто смех. Плюгавые какие-то.

Вот, то ли дело – моя! Красавица! Я, когда на задние лапы встану, могу её в нос лизнуть, почти. А когда мы с ней на соседнюю помойку выходим, никто и близко не посмеет. Она только зубы покажет, и все уже исчезли. А меня уважает. Даром, что я у неё свободно под животом пробегаю. Ей даже нравится. Говорит – щекотно ей. Конечно, щекотно. У меня папа – спаниель, а мама – такса. Я в длину – пес хоть куда. Вот в высоту – немного коротковат. Но, знаете ли, это даже и не всегда плохо. Я в такие места залезть могу, куда и не всякий котяра отважится.

Кстати, о котярах. Ну что это за поведение для уважающего себя мужчины? Соберутся где-нибудь во дворе, и орут. Будто их кошки в хор отбирают. Я вот своей и гавкнуть-то не гавкну, а она уже как милая, бежит, хвостом виляет, ластится. Знает, что у меня для неё всегда есть чего-нибудь вкусное. И насчет этого. Ну, вы понимаете. Мне что март, что сентябрь. В общем, не то, что у этих придурков. Ну и вообще. У меня же – обхождение, галантность. Я и обнюхаю, и рядом побегаю, и на столбе отмечусь. А те – тьфу, срамота мартовская!

Вон, опять бегут. Друг за другом, похоже. У одного – ухо порвано. Второй – на все лапы хромает. Ага, я знаю. Это они хотели на пятый этаж забраться. Там фифа одна живет, сиамская. Дура дурой. Даром что на шее бантик. Её во двор не выпускают, только на балкон, на поводке. Так каждый март с ее балкона дюжина или две хахалей вниз слетает. Дурачьё! Там же от трубы водосточной метра три, а то и больше.

Женщин надо в строгости держать, чтобы они свое место знали. Тогда в семье будет порядок и взаимное уважение. И ещё. Врать не буду. Я, конечно, иногда налево похаживаю. И направо тоже. Не без этого. Но с моей – никто не сравнится. Я ей так прямо и говорю – ты – самая лучшая, а эти две сучки при медалях, которые тут вчера гуляли – ни в какое сравнение с тобой не идут. И все. Она понимает. А то, что я с ними там, немного. Ну, бывает. А косточку я всё равно своей всегда несу.

А эти. Что ни март – просто звереют. Каждый первый – Отелло. Каждый второй – Гуан. Или – наоборот. Я книжек этих не читал, так, знакомый Бобик рассказывал. Готовы броситься на всё, что движется и с усами. А март пройдет – всё. Несерьёзно. Не по мужски.

Ну, пора мне. Заболтался. Моя там, небось, уже волнуется. Гав! Иду, милая…

Мартини на снегу

– Ещё немного мартини, сэр?

Бармен в белом пиджаке с золотыми пуговицами и фирменной эмблемой полузастыл на мгновение, но, увидев, что я думаю о чём-то своём, отвернулся.

Тихая мелодия, почему-то странно знакомая, льется из встроенных в потолок бара динамиков. Я люблю приходить сюда. Возможно, именно из-за этой музыки. А, может, и ещё чего-то, что напоминет мне о совсем других местах.

Бар почти пуст в это время между рабочим днём и вечерней толчеей. Собственно, кроме меня и пары случайно забредших сюда туристов, кажется голландцев или немцев, здесь и нет никого. Не сезон. Не сезон!

Чёрт! Почему этот переход от зимы к лету так всегда на меня действует? Почему, пробуждение всего и вся вокруг наводит на меня … нет, не тоску. Злость? Протест? Да, пожалуй, и это тоже. Но больше всего желание исчезнуть, раствориться в белом безразличном безмолвии.

Может, это желание и занесло меня так далеко на север, в маленький городок, даже скорее, рыбацкую деревушку, зажатую крутыми стенами узкого фьорда. Здесь и летом свежо, а весна – почти неотличима от зимы. Правда, прилетают с юга птицы. Облепляют скалы и орут день и ночь напролет, обустраивая свои временные жилища, где вскоре появятся такие же орущие и вечно голодные птенцы.

Похоже, пора взять чего-нибудь покрепче.

– Виски. Двойной. Нет, льда не надо.

Да, это лучше, хотя и виски не очень отвлекает. Интересно, какого хрена эти немцы-голландцы здесь потеряли? Ну, летом, понимаю, рыбаки вывозят туристов на экскурсии, китов-касаток посмотреть или просто видами полюбоваться. Но до этого еще месяца два, не меньше. И чего они на меня так уставились? Смокингов не видали, что-ли? Да, могу признать, вид у меня не вполне обычный для этих мест. Чёрная тройка от Армани и бабочка. Странное сочетание в антураже рыбацких сетей и якорей на стенах. Но – не могу отказаться от этой последней дурацкой привычки, еще связывающей меня с прошлым. Впрочем, лацканы чуть пообтрепались, как, впрочем и многое другое. Время!

Первый раз я одел его в Оперу. На «Мадам баттерфляй». Ты была в тот раз в розовом платье и умопомрачительном бриллиантовом колье. Ты  любила все это – шум, сверкание украшений, шорох вечерних платьев по паркету шикарных залов, малозначащие, но столь многозначительные короткие диалоги с встречными -знакомыми и полузнакомыми… Впрочем, кажется, весь Париж был твоим знакомым.

Мы встречались уже больше года. Да, точно, год и десять дней. Был март, а познакомились мы в конце февраля, в Альпах, когда я чуть не сшиб тебя, неуклюже съезжая с довольно простого спуска. Потом ты учила меня азам владения лыжами. Сердце замирало от одного вида тебя, летящей вниз в белом снежном облаке. Я старался не отстать, хотя это и было… страшно. Да. Я никогда не был героем. Вечером в баре нашего маленького отеля я заказывал два мартини и с восхищением смотрел, как ты, чуть отставив мизинец, ловишь двумя пальчиками зеленую оливку в моем бокале. И ничего между нами не было, кроме гор, снега, ветра в лицо и твоих рыжих волос на синем свитере. И тихой музыки в полупустом баре. Неделя. Потом…

Потом мы вернулись в Париж, к своим делам, и номер твоего телефона я носил в бумажнике, каждый день решая и каждый раз не решаясь позвонить. А потом ты мне позвонила сама. Прямо в оффис, посередине важного обсуждения у шефа. А потом…

Потом были кафе и платаны, Елисейские поля и скамейка на берегу Сены, возле музея Орсо, где я впервые тебя поцеловал. Или, скорее ты меня. Впрочем, теперь это не имеет значения!

Март в Париже. Какое это время! Какое это БЫЛО время…

Я работал в те дни довольно много. Неплохо зарабатывал для недавнего выпускника. Надеялся получить должность старшего юрисконсульта.

Чем занималась ты? Странно, но этот вопрос меня никогда не волновал. Ты отшучивалась. Кажется, что-то связанное с живописью и дизайном. Студия или салон. Я там ни разу не был. Почему-то, мне всегда казалось естественным твое право на личную жизнь, вне наших встреч. А тебе? Впрочем, у меня кроме тебя и оффиса и не было ничего и никого.

Я покупал в маленьких бутиках цветы – букеты голландских тюльпанов и роз с берегов Роны. Ты любила яркие цветы. Ты любила все яркое. До сих пор не могу понять, что заставляло тебя встречаться со мной так долго. Почти два года. Да, почти два.

Однажды я решился, наконец, пригласить тебя к себе. Я жил недалеко от Парнаса. Небольшая, но хорошая квартира с окнами на бульвар, оставшаяся мне в наследство от матери. Мы сидели в кафе возле Сакре Кер. Вечерело. Моё сердце билось, как колокол на колокольне собора. Я взял твои руки в свои и…

– Не сегодня, милый мой мальчик. Не сегодня… Пожалуйста…

Кажется, ты всё прочитала по моим глазам. Или я все же выдавил из себя несколько слов?

А потом… Потом ты как-то обронила случайно, что любишь Оперу. Этого было достаточно для меня, чтобы броситься в волны искусства, которому я до того уделял очень немного внимания. Я заказывал самые дорогие билеты на самые дорогие премьеры. Я дарил тебе платья и украшения и еще много чего, чтобы ты, только ты одна блистала в ореоле всеобщего обожания. Я купил этот костюм, и другие, чтобы соответствовать твоему положению.

Появились некоторые долги. Потом больше. Повышение по службе чуть помогло, но я уже не мог остановиться.

Мы стали встречаться реже, но регулярнее, как бы следуя расписанию текущего сезона. Ты приезжала свежая, благоухающая дорогими духами – я дарил их тебе по первому капризу.

Кончался спектакль, разъезжались зрители, пустели ложи вокруг нашей. Иногда, ты позволяла мне обнять себя. Иногда – нет. Почему-то для меня это постепенно стало уже не столь важным, как просто видеть свет окружающего тебя восхищения.

Но однажды… Я стоял на нашем обычном месте на ступеньках у южного входа, и уже звонил третий звонок, и швейцар махал мне удивленно… Ты просто не пришла. Эти билеты так и остались у меня. «Фигаро». Ла Скала. Целое состояние. Вот они, в кармане пиджака.

Я пытался тебе звонить. Иногда ты отвечала что-то искусственное, иногда не брала трубку. Я потерял интерес к своей работе, а вскоре и саму работу. Квартиру пришлось продать. После оплаты долгов осталось не так много. Но я еще на что-то надеялся, каждое утро посылая тебе умопомрачительные букеты с глупыми записками внутри.

А потом ты уехала в Буэнос-Айрес с каким-то богатым скотопромышленником. У меня не осталось даже твоей фотографии.

Пойти, что ли, с бюргерами напиться? Может, это позволит хоть ненадолго забыть… Впрочем, вряд ли…

– Эй, там! Виски за мой счёт. Двойной. Всем. И побыстрее, приятель!

Платье

Ножницы противно скрипели, и тонкий шёлк платья всё время застревал между лезвиями. Приходилось выдёргивать его и повторять рез снова. Мелкие, раскромсаные вкривь и вкось ошмётки падали на пол, постепенно формируя белую, почти снежную горку.

Наконец, с силой дёрнув за последний рукав, она оторвала его от остатка блузки и с ненавистью кинула прочь. Со стороны могло показаться, что несчастный Лаокоон борется с невидимыми змеями, пытаясь защитить себя и детей. Но не было ни змей, ни детей. Только разодранное в клочья платье и растрёпанная рыжая заплаканная девчонка с тупыми ножницами в руках посреди пустой спальни.

…В тот день с утра обещали дождик, а к полудню – переменную облачность. Но, по традиции, случилось как раз наоборот. Понадеявшись на прогноз, Марина выскочила из дома в легком ситце и босоножках, и, ещё не успев даже добежать до автобусной остановки, промокла насквозь. Возвращаться домой было поздно – последняя утренняя электричка уходила через четверть часа, а потом длинный перерыв. Как раз целую пару пропустить придётся. Хорошо ещё, что положила конспекты и книжку, чтобы почитать в электричке, в крепкий пластиковый мешок с портретом Мадонны – подарок одного из туристов, которых она водила недавно по городу.

Вскочив в полупустой автобус, Марина немного отжала волосы – на полу возле сидения образовалась заметная лужа, и тётка, выходящая на следующей остановке, укоризненно посмотрела на Марину, но ничего не сказала.

Вместо неё в автобус вошёл, а точнее, влетел парень примерно одного с Мариной возраста, в джинсах и спортивной куртке Адидас-маде-ин-Чайна. Тоже мокрый, как мышь, он встал в проходе у двери, пытаясь отряхнуть с себя воду. Тут автобус резко дёрнулся на повороте, и парень полетел назад – прямо Марине на колени. Пакет с конспектами выскользнул из рук хозяйки, и тетрадки разлетелись по полу. Он бросился их собирать, натыкаясь на ноги пассажиров. Последней он поднял книжку, прочёл имя автора – Экзюпери, и с интересом взглянул на Марину…

…Вышли они на конечной остановке, у вокзала. Удивительно, но Андрей учился в том же институте, что и Марина, но на другом факультете, куда он недавно восстановился, отслужив два года в армии. После перерыва учёба давалась нелегко, да и работать приходилось тоже, чтобы не сидеть на шее у матери. Это Марине было знакомо, хотя мама и отговаривала её, мол, проживем, лишь бы ты диплом получила.

В электричке немного обсохли. Андрей накинул Марине на плечи свою куртку, и она согрелась, прижавшись к его крепкому плечу. Почему-то, ей казалось, что они знакомы всю жизнь. Такого с ней никогда ещё не было, Это было удивительно, и немного страшно, будто в своём доме она обнаружила давно живущего в нём родного человека, про которого она раньше ничего не знала, но который знал про неё всё.

Андрей ждал её после лекции, хотя они ни о чём не договаривались – просто махнули друг другу рукой у входа в институт и побежали в разные стороны. И снова Марине показалось, будто они так делали уже не раз.

Они были похожи почти во всём – в любимых книгах, фильмах, способах отдыха, выборе друзей. Пожалуй, Андрей был немного сдержанней. Марине это казалось естественным.

Она помогала Андрею по куче разных предметов – и по той общей половине, которую изучала сама, и, нередко, даже по той, которую не изучала. Она писала ему скучные рефераты, подбирала слайды и строила графики. Стала читать дополнительные книжки по работе с компьютером, чтобы его презентации выглядели лучше чем у других, преуспела в этом и была счастлива, когда, после очередного семинара или экзамена он говорил ей – Мы сдали лучше всех.

О себе она почти забыла. Постепенно отметки поползли вниз, хотя, благодаря хорошей памяти и, наверное, способностям к профессии, она удержалась на курсе. Руководитель диплома сначала удивлялся, пытался узнать, что случилось с ней, прежде столь аккуратной и успевающей, но она только отшучивалась. Он махнул рукой, обратив своё время и внимание к другим студентам.

Они переехали в маленькую съёмную однушку – при молчаливом неодобрении Марининых родителей и мамы Андрея. Денег катастрофически не хватало, Андрей должен был учиться, и Марина стала давать частные уроки в дополнение к работе экскурсовода. Тем не менее, они умудрялись рвануть куда-нибудь в выходные и во время каникул.

Это было прекрасно. Спуск на байдарках в Карелии, походы по горному Крыму, песни у костра. Андрей был всегда в центре и всегда лучше всех. Но дальше дело не двигалось. Андрей как-то вскользь обронил, что сначала надо получить дипломы и встать немного на ноги, а женитьба подождёт.

– Ты же меня не за штамп любишь? – добавил он, глядя Марине в глаза, и, крепко прижав к себе, поцеловал в губы. Конечно, Марина с ним согласилась. Да она бы и институт бросила, лишь бы быть с ним рядом. Только маму с отцом было жалко – они так хотели увидеть ее диплом.

Между ними не было тайн. Если не считать одной. Совсем маленькой. Однажды, получив неожиданную премию в своём экскурсионном бюро, никому ничего не сказав, даже маме, Марина купила себе белое шёлковое свадебное платье и чудесную кружевную фату. Тайна хранилась в самой глубине платяного шкафа, за куртками и свитерами.

Незаметно пролетел год, потом ещё.

На последнем курсе Андрею неожиданно предложили годовую стажировку сначала в Варшаве, а потом в Германии, в Бонне. Программа обмена по линии ЕС для будущей элиты новой России, с перспективой получения европейского диплома и последующей работы в дипкорпусе.

Когда Андрей, взволнованный новостью, рассказал об этом Марине, она была счастлива. Её Андрей опять – самый – самый! В этом и её труд, и её любовь и поддержка. Только через несколько дней, когда процесс оформления документов уже пошёл полным ходом, она решилась спросить, а что же будет с ней, с ними, с их планами.

Ей показалось, что Андрей удивился, и даже немного рассердился на неё за столь наивные вопросы. Конечно, всё будет хорошо, сказал он. Всего год, а ещё, наверняка, Марина к нему сможет в гости приехать. Теперь с визами просто. А уж потом…

Перспективы открывались такие, что Марина даже боялась думать об этом. Не дай бог, сглазить, как всегда говорила мама.

Формальности закончились на удивление быстро, и до отлёта оставалась всего неделя. Марина гладила рубашки, когда Андрей подошел к ней, обнял за плечи и поцеловал в затылок, как он делал почему-то всегда, пытаясь загладить мелкие ссоры. Ничего не сказав, он сел за письменный стол и занялся сортировкой бумаг.

– Но ведь я приеду к тебе скоро, вот только диплом защищу, и сразу приеду.

Марина поставила утюг, и взглянула на Андрея. Тот продолжал сосредоточенно возиться с бумагами. Марина подошла к нему, села на ковёр возле стула и положила голову к нему на колени, вопросительно глядя снизу вверх.

– Ну что ты, Рыжик. Конечно, приедешь. Никаких проблем. Это только вопрос времени. Я тебе приглашение вышлю, и денег на билеты. Ты, главное, сама тут доучивайся – и сразу ко мне.