Идеальный полёт

4. Шестидесятые, двадцатый век

Саша Лучина родилась в первый день весны, в разгар хрущевской оттепели. Обычно на Урале в это время еще трещат морозы. Пока была маленькой, девочка с нетерпением ждала этого дня, просыпалась раньше всех, однако притворялась спящей до тех пор, пока к ней не подходила мама и не будила ласковым: «С днем рождения, Сашенька!» При этом мамины глаза излучали такое тепло и нежность…

Мама вручала девочке подарок и напоминала, что к вечеру будет накрыт праздничный стол, придут гости…

Став чуть постарше, Саша уже боялась этого застолья. Поначалу все было прекрасно. Поздравления, тосты… Мама в этот день казалась особенно красивой и оживленной. Салатовое кримпленовое платье необычайно шло к ее сочно-зеленым глазам с густо накрашенными ресницами и тщательно уложенным коротким темным каштановым волосам. Яркая, морковного цвета помада оттеняла очень светлую кожу овального лица. Папа тоже выглядел веселым, улыбался гостям, обнажая прекрасные белые зубы. Природа подарила Владимиру Кузьмичу аристократическую и броскую внешность: смугловатая кожа, высокий лоб, прямой нос и умные серо-голубые глаза под густыми черными бровями.

Вроде бы такие разные, мать и отец все-таки чем-то были неуловимо похожи, и друзья не раз говорили об этом.

Отец много шутил, торопил с тостами, подливал себе и гостям и вообще был центром застолья. Говорили о прочитанных книгах, о новых кинофильмах, и почти всегда разговор съезжал на работу.

– Отличный ты мужик, Володя, головастый, – замечал кто-то из гостей. – Жаль, недолго замдиректора завода проработал…

– Да не нужны мне эти должности! – пытался отшучиваться отец, уже почти «добравший градус». – Целый день заседания, летучки, приказы-отчеты… Нет, это не для меня – я головой люблю работать.

– Да, брат, голова у тебя светлая, что называется, самородок!

– А потому что всегда учиться хотел! Вон, наши дети в школу через двор бегают, а я – за десять километров, и все лесом. Дождь ли, мороз ли – ни разу не пропустил. Бывало, мать вслед кричит: «Бегом беги, а то замерзнешь! И по сторонам оглядывайся – волков стерегись». Вот я и бежал по сугробам. На ногах кульки полиэтиленовые, сверху носки и валенки. Как вспомню… Тут-то, в городе, чего не учиться! Я вот дочери твержу: учись, учись! А меня никто не заставлял. Матери некогда – в горкоме целыми днями, а мы сами по себе. Четверо: две сестры и два брата, я младший. Отец с войны без ноги пришел. А в мирное время начальником – завгорторга. В войну трудно жили. Впрочем, как и все тогда. Помню, послали меня с карточками за хлебом. Уж не знаю, сколько мне было – лет пять, шесть? Домой с этой буханкой возвращаюсь, и она так пахнет… а в животе от голода аж урчит. Отщипнул я кусочек снизу – думал, поставлю на стол, никто не заметит. Потом еще кусочек отщипнул и еще. Шел и отщипывал и все помнил о том, чтоб незаметно. Так и выел всю мякушку – от хлеба одна корка, видимость осталась, а снизу дырка. Испугался я, что заругают, спрятался в сарае, поплакал там на бочке да и заснул с буханкой на кулачке. Я сплю, а меня уже ищут. Лира и Виктор, мои сестра и брат, по соседям бегали, спрашивали, не видел ли кто. А самая старшая, Лида, в магазин слетала, узнала, что я хлеб купил и ушел давно. Вернулась, в сарай заглянула, охнула, но будить не стала.

Когда поняли, что я всю буханку выел, ругать не стали, только вердикт вынесли: «За хлебом тебя больше не посылаем!»

Посмеявшись над рассказом отца, гости сдвигали рюмки под очередной тост: «Чтобы хлеба всегда было вдоволь, и главное – чтобы не было войны!»

– Так мать у тебя в горкоме работала? – уточнил один из гостей. – Удивительно, как не пострадала. Партийцев чаще всего забирали.

– Ну, звучит грозно: инструктор горкома комсомола всесоюзной коммунистической партии большевиков! Правда, на волоске… Однажды не вернулась с работы. Нет и нет! Мы сходили туда, а нам говорят, что ее на черной машине увезли. Отец в ответ ни слова, сидит мрачный и курит без передыха. Мы уж боялись, что матери больше не увидим, но нет, через сутки она вернулась – и тоже ни слова: где была, почему забрали, почему отпустили…

– А у меня дед сгинул в лагерях, еще в тридцатых, – тихо проговорил кто-то, а хозяин сменил тему:

– Я не рассказывал, как за брата экзамен сдавал? Он второй раз пытался в ленинградский политех поступить, в первый год физику завалил. А я как раз школу окончил.

– И Володю сразу автоматически зачислили в Уральский политехнический, – посчитала нужным вставить Лиза, которая любила мужа и гордилась им, – без экзаменов взяли, потому что школу закончил с золотой медалью.

– Да ладно, Лизок, – как-то застеснялся Владимир. – И не совсем золотой она оказалась: как раз в шестидесятом «за отличные успехи и примерное поведение» стали вручать медали не из золота пятьсот восемьдесят третьей, а из медно-латунного сплава томпак, с золотым напылением.

– Все равно это считается золотая медаль! – настаивала жена, а кто-то предложил выпить за медалиста.

После того как рюмки вернулись на стол, Владимир продолжил:

– Виктор опасался, что опять физика камнем преткновения будет. Вот я на день и полетел в Ленинград. Являюсь вместо него на экзамен, а один из членов приемной комиссии смотрит на меня пристально и заявляет: «Что-то вы как будто помолодели, по-другому сегодня выглядите». Я не растерялся и бодро так отвечаю: «Выспался хорошо!»

Гости расхохотались.

– Сдал?

– А как же, нормалёк! Помог брату осуществить мечту: уж очень он хотел жить в прекрасном городе на Неве. Ну а мы здесь. У него там архитектура, а у нас – природа!

С этим никто не спорил.

Засиживались допоздна. Включали проигрыватель, танцевали, всем было весело.

Когда гости расходились, Сашина мама принималась убирать со стола. Но стоило ей дотронуться до недопитой бутылки водки, останавливал:

– Не трогай!

– Может, хватит, Володя? – несмело возражала Елизавета Васильевна.

– Ты мне еще указывать будешь? – взрывался отец.

Когда Владимир Кузьмич добирал «определенный градус», поведение его менялось: он становился раздражительным и грубым. А пил он часто. Поводом «отпраздновать» могло служить что угодно: день рождения коллеги, премия за рационализаторское предложение или перевыполнение квартального плана, любой праздник, даже не отмеченный красным в календаре… Стоило только начать – остановиться было труднее. Поэтому и в кресле замдиректора завода просидел недолго, а в инженерах держали только за светлую голову – по трезвости ей цены не было.

Для людей он был отличным специалистом, а для семьи…

Саша редко видела отца трезвым, хотя, возможно, это лишь детские впечатления – ведь обычно в памяти остается только что-то яркое или страшное. Коротким пунктиром в воспоминаниях мелькали мамины музыкальные утренники или поездки к бабушке. И длинными тире – страх, ежедневное ожидание отца с работы. Каким он придет: трезвым или выпившим, в благодушном настроении или нет? Не начнет ли цепляться по любому поводу, не дойдет ли до скандала, крика, оскорблений?

Мама в ответ молчала, предпочитала сгладить, чтобы не слушать ядовитые пьяные бредни мужа. Саша вся сжималась от испуга, старалась быть незаметной.

5. Переезды

Сашины родители познакомились на вечеринке у друзей в небольшом уральском городе, где родилась Елизавета – туда Владимира Лучина по распределению направили работать после окончания одного из крупнейших политехнических институтов Советского Союза. Володя сразу обратил внимание на темно-русую красавицу, и Лизе тоже очень понравился этот привлекательный и остроумный парень, душа любой компании, и вскоре юная неопытная девушка поняла, что влюбилась. Она была младше Володи на четыре года, но уже работала по профессии, музыкальным работником в детском саду. Влюбленные не хотели расставаться ни на минуту, сильное чувство подталкивало соединить свои судьбы в одну, и через некоторое время они решили пожениться. Матери Лизы, Вилене Сергеевне Донской, молодой инженер поначалу тоже приглянулся, хотя он не раз приходил навеселе. Но она все же с легкостью согласилась выдать за него дочь. Лиза тоже давно мечтала вырваться из родительского дома, убежать от строгой, подавляющей, контролирующей матери. Молодожены поселились в крохотной комнатушке общежития, которую Лучину предоставило предприятие. Через год на свет появилась Сашенька.

В советских технических вузах студенты получали военную специальность, а после окончания некоторым молодым людям присваивали звание лейтенанта запаса. Это освобождало от срочной службы в армии рядовым, но в любой момент их могли призвать послужить год или два офицером. И для Владимира Лучина пришло время отдать долг родине – ему предстояло испытывать военные истребители на Алтае. Вилена Сергеевна отговаривала дочь ехать вместе с мужем: это означало жить вдали от родного дома, где-то в гарнизоне, и наверняка условия там неподходящие для ребенка – а ведь Сашеньке еще трех лет не исполнилась. Но Лиза не слушала маму, она любила мужа, не представляла длительной разлуки и поэтому поехала вместе с ним.

Гарнизон располагался по соседству с зоной для заключенных. Семьи офицеров и других служащих военного аэродрома жили в бараках, а практически напротив высился мрачный двухэтажный корпус, где содержались зэки. Лиза с соседками не раз со страхом наблюдали, как с верхнего этажа этого здания на связанных простынях спускается полураздетый человек, а в это время с другой стороны уже завывает сирена.

Сашу отдали в детсад, Елизавета устроилась на работу, Владимир летал штурманом на истребителях. Он совершил много прыжков с парашютом и гордился этим. Иногда он возвращался домой со службы веселым, приносил дочке шоколадки с силуэтами зверей и с чувством тягуче пел:

Девочке сладости очень нравились: сначала она обкусывала шоколадку со всех сторон, оставляя в неприкосновенности белочку или ежика, и только после, полюбовавшись на зверька, целиком запихивала его в рот. Но бывало, что отец приходил мрачный, с бутылкой водки и, выпивая, плакал: это были дни, когда кто-то из его товарищей погибал на испытаниях. Однажды чуть не разбился истребитель, на котором летел Владимир Лучин – пилоту с трудом удалось посадить падающую машину на засаженное подсолнухами поле. Полутораметровые растения смягчили удар, иначе гибель экипажа была бы неизбежна.

В полетные дни Елизавета с тревогой ждала возвращения мужа – благополучно ли завершатся испытания, в каком настроении он придет, не придет ли опять с бутылкой? Владимир и раньше трезвенником не считался, а на Алтае стал пить значительно больше. В среде военных это считалось в порядке вещей, таким образом они «снимали напряжение». Лиза пыталась воздействовать на мужа, даже угрожала разводом, но все безрезультатно.

Сашенька была еще мала, чтобы осознать это. Жизнь в Барнауле ей запомнилась обрывками. Вот мама забирает ее из детского сада, и по дороге они покупают огромный арбуз – то ли на Алтае росли только большие арбузы, то ли девочке они казались огромными потому, что сама была еще очень маленькой. Дома мама с хрустом разрезала полосатую ягоду и выкладывала на тарелку красные ломтики, предварительно удалив все косточки. Сашенька ела сахарную арбузную мякоть, а сладкий сок стекал с подбородка прямо на клеенку стола. Помыв липкие руки, садились с мамой учить буквы. Лиза обожала свою дочку и много занималась с ней. А папа иногда перед сном наизусть читал Саше странные стихи:

Когда отмерянный срок службы подошел к концу, они вернулись в родную уральскую глубинку.

– Грядет урбанизация, будущее за большими городами, – приводил весомые аргументы муж и вскоре перевез семью в С. Саше запомнился барак на одной из центральных улиц, вонючее ведро-туалет и печь посреди комнаты.

Однажды уже по темноте, хрустя валенками по снегу, втроем возвращались из гостей. Войдя в дом, мама поставила на печь бутылку молока. «Куда, на горячее!» – крикнул отец и схватил бутылку, но было уже поздно: донце отвалилось, жидкость, пузырясь, кипела на чугунной поверхности и стекала на пол по боку печи. «Ничего не соображаешь! Дура!» – продолжал он так громко, что Сашенька даже испугалась. Но мама тут же принялась убирать стекла и вытирать пол, по которому растекалась белая лужа. «Ничего страшного, – приговаривала она, – ну, извини, не подумала». Мамина покладистость девочку успокаивала, хотя пьяного отца она уже давно боялась. Зато трезвый он был другим: веселым и добрым.

Какое-то время семья прожила в аварийном доме, а потом предприятие предоставило молодому специалисту однокомнатную квартиру. Елизавета радовалась тому, что наконец они живут в отдельном жилище со всеми удобствами, огорчало одно первый этаж. Перед окнами снуют люди, слышны голоса, дверь в подъезд хлопает то и дело, а зимой холодновато. Лиза надеялась, что со временем муж получит жилье получше или заработает на кооператив. Однако Владимир был человеком пьющим, связей особых не имел и вообще не умел приспосабливаться. Приходилось довольствоваться тем, что было, жить в тесноте. Иногда Саша гостила у бабушки – к этому времени Вилена Сергеевна вслед за дочерью и сыном уже перебралась в С. Свою просторную квартиру на периферии она обменяла на однокомнатную в центре этого города.

Восемнадцатиметровка Лучиных была заставлена мебелью: блестящее махагоновое пианино, раскладной диван, на котором спали родители, небольшой Сашин топчан, черно-белый телевизор, шкаф для вещей и полированный секретер с откидной крышкой, которая служила письменным столом. Крепления крышки то и дело ломались.

«Стержень вырвало с мясом, все сделано на соплях», – папа пытался чинить бездарно сделанный механизм. Мама сердилась, считая, что крышка ни при чем: «Просто у мужа руки из другого места растут».

Накануне ответственного дня, к которому они так долго готовились, Елизавета почти не спала. Утром перед тем как разбудить Сашу, она повторяла про себя: «У нас все получится». Кажется, в эту послушную детскую головку аккуратно уложились все их уроки, осталось только уложить непослушные кудряшки, накормить и нарядить. «У нас все получится».

Подготовленный ребенок безмятежно уплетал завтрак.

– Сашенька, ты волнуешься? Ты, главное, не волнуйся.

Дочка недоуменно посмотрела на маму, которая не могла скрыть трепет в голосе, и отрицательно покачала головой. Она запомнила мамины слова, что от сегодняшнего похода зависело Сашино будущее. «Будущее – это то, что будет потом», – понимала девочка. Она и не думала волноваться.

– Ты такая у меня умница. Помни, чему я тебя учила. Слушай вопросы.

Большие мамины руки быстро заплетали густые русые волосы. Было немного больно, но Саша привыкла терпеть, пока мама ловко укладывала ее длинные косы в тугие кральки. Еще несколько манипуляций – и два огромных розовых банта красовались на Сашиной голове.

Через двадцать минут быстрой ходьбы они вошли в четырехэтажное каменное здание и поднялись по лестнице. Переступив порог, оказались в светлом классе, где из-за огромного длинного стола на Сашу смотрели несколько взрослых. Девочка хотела их посчитать, но не успела.

– Лучина Елизавета Васильевна? – спросил кто-то.

– Да, это мы. Здравствуйте, – Елизавета Васильевна старалась скрыть волнение за улыбкой.

– Здравствуйте. Вы, мама, сядьте вон там, сзади. А ты, девочка, подойди ближе, – скомандовала одна из сидящих.

Вдруг встревожившись, Саша не хотела отпускать мамину руку.

– Не бойся, я же буду рядом, – шепотом успокоила мама.

Первый вопрос был обычный, взрослые всегда так спрашивают:

– Как тебя зовут, девочка, и сколько тебе лет?

Девочка четко, как наказывала мама, назвала свое имя и возраст.

Вопросов у взрослых оказалось много. Дяди и тети хотели знать, умеет ли она считать, сколько месяцев в году и где работают Сашины родители. А еще ее просили повторять какие-то странные звуки. Сначала надо было копировать сердитую женщину с круглым лицом и произнести слово «соус», зажав зубами кончик высунутого языка. Саше было смешно и неудобно. Потом ее попросили воспроизвести звук, похожий сразу и на а-а-а, и на э-э-э, широко открывая рот, – как будто она показывала больное горло врачу, который засовывал ей в рот черенок столовой ложки. Горло у Саши не болело, и она не понимала, шутят с ней или у нее во рту что-то неправильно.

– Ты любишь фрукты? А как ты отличишь фрукты от овощей?

Саша не знала. Она быстро обернулась, надеясь на мамину помощь.

– Не оборачивайся, – послышался спокойный, но твердый мужской голос. Коричневые, чуть навыкате глаза за стеклами очков рассматривали растерянное детское лицо. Девочка тоже постаралась рассмотреть лицо спрашивающего, но заметила лишь выдающихся размеров дугообразный нос и яркий румянец на бледных щеках.

– Слушай меня внимательно, – продолжал носатый дядька. – У тебя дома есть вкусное варенье. Ты открыла банку и стала есть. Одну ложку, вторую. Как правильно сказать: ты ела варенье или ты съела варенье?

Под его пристальным взглядом Саше захотелось сказать, что она вообще варенья не брала, и улизнуть от наказания. Но прямо между тоненьких лопаток она почувствовала теплый мамин взгляд и как будто еще раз услышала: «Ты такая у меня умница… главное – не волнуйся». Пауза не успела затянуться, в гулкой комнате прозвучал тихий детский голос:

– Я ела варенье.

– Почему? – не успокаивался носач.

– Так я же его не все съела. А только две ложки. Там много еще осталось.

– Правильно. Ты умная девочка. У тебя есть логическое мышление. С артикуляцией звуков тоже хорошо, – он повернулся к маме. – Вы можете идти сейчас. До свидания.

Лицо мужчины в очках ничего не выражало, и Саша не могла понять, справилась ли она.

Уже на улице Елизавета с облегчением выдохнула:

– Ну слава богу! Молодец, Сашенька. Все закончилось! Как же мы с тобой так опростоволосились – пропустили фрукты и овощи? А ты такая молодчинка! Вопрос про варенье такой трудный был, а ты правильно сказала. Знаешь, кто был тот дядя? Учитель английского языка! – последние три слова прозвучали как заклинание.

6. Иняз

В старших классах Саша открыла для себя Достоевского. «Преступление и наказание» настолько увлекло ее, что все свободное время она проводила за чтением. Елизавета Васильевна сердилась, что дочь даже есть нормально перестала, только хрумкает яблоки, перелистывая страницы. А вот «Война и мир» не пошла – тяжелое чтиво. Как и школа! Без удовольствия отсиживала она скучные уроки, зубрила не интересующие ее точные науки. Бунтарка внутри, снаружи вполне сговорчивая, Саша училась для родителей и окружающих. Дома не хотелось расстраивать плохими оценками маму, а в школе дух соперничества и нацеленность на достижение лучших результатов вынуждали ученицу не отставать. «Старой закалки» физичку однажды прорвало:

– Я ваш интеллигентский девятый «Б» терпеть не могу! Каждый сам по себе, только и следите друг за другом, помочь или подсказать соседу – да никогда! Девятый «А» – троечники, и родители у них из рабочей среды, но все отличные ребята. Те дети живые и добрые, друг за дружку горой. Вот у них я с радостью веду уроки. А вы? – седая сухонькая женщина с пренебрежением окинула выцветшими глазами класс. – Одиночки, думающие только об оценках!

И уже спокойнее объяснила по-научному:

– Баланс не соблюден. Вас бы всех перемешать, чтобы «ашки» успеваемость подтянули, а вы дружить научились. Получилось бы что-то типа устойчивого равновесия, как в теореме Лагранжа.

Учительница попала в яблочко. Именно в такой атмосфере училась Саша.

Чтобы не плестись в хвосте, ей приходилось учить предметы через «не хочу», как говорила мама. Школьница старалась не выпускать ситуацию из-под контроля, вовремя предпринимала шаги, чтобы исправить периодически появляющиеся тройки и вытянуть на «хорошо». Саша старалась не выделяться, но, когда нужно, могла за себя постоять. В сложной ситуации почти всегда умела выкрутиться. Вместе с Катей они иногда обсуждали будущее.

– Блин, Сашка. Скорее бы закончить школу, – Катя подперла кулаком подбородок.

– Заколебала она! – нелюбимое слово было на слуху и проникло в ее словарный запас. – Ну что, Катька, куда будем поступать?

– На иняз. Больше некуда. Зря, что ли, мы горбатились с этим английским всю жизнь? – аргументировала Катя.

Саша поддакивала:

– Конечно! Да и мама уже все уши прожужжала, чтоб после школы прямиком на иняз.

Катя смотрела на подружку и завидовала Сашиной красоте, считая ее соперницей в делах сердечных. Однажды она даже подговаривала других девчонок скрыть от Лучиной, что в субботу вечер в Суворовском, потому что «если Сашка придет, то всех парней уведет». А та, в свою очередь, завидовала Катькиному гардеробу и тихому трезвому дому.

Девушки затушили окурки, закурили еще по «Родопи» и продолжили болтать.

Елизавета Васильевна была влюблена в английский своей дочери, точнее в его звучание.

– Саша, ну-ка скажи еще раз «зонтик»!

– Umbrella, – Саша закатила глаза. Было видно, что она делала это для мамы не раз.

– Амбрэла! – поэтично повторила мама с сильным русским «р», отведя руку в сторону, как на сцене. – Какой же красивый язык! А теперь скажи слово «помни». Опять забыла!

– Remember.

– Рэмэмбэ, – мама была в восторге, копируя дочь. – Ты настоящая англичанка! Каким еще ветеринаром ты хочешь быть? Отправят в глухую деревню, и будешь кирзовыми сапогами навоз месить или с буренками в коровнике обниматься. Ты вон какая модная, про туфельки на каблучке придется забыть.

– Да что тебе от меня надо?

– Ничего, о будущем твоем забочусь! Вечно ты с этими животными, – посетовала мама, – тебе позволь, ты в доме зверинец откроешь. В шесть лет ты попросила лошадь и чтобы она жила в ванной, а мы все ездили купаться к бабушке. В восемь лет ты устроила конуру для бездомных собак в подъезде под лестницей, помнишь? Вымела весь мусор, и постелила на пыльный цемент одеяло, которое унесла из дома.