– Верь мне

Ничто не должно быть незначительным маленьким якорем на пути к значимой мечте

Карлинген убивал всех и всё: собак, кошек, человеческую натуру, харизму и мечты. Таков он был, город, наполненный легендами и разбивающий людей в пух и прах.

Он жужжал о новости про сумасшедшую «хозяйку» и её попытки устроить теракт у барной стойки, отчего приезжие, ещё не опоенные, носились по городу, пока жители ловили их и заставляли остаться, вливая некоторым насильно украденный алкоголь в рот.

Элиза с Моной зарылись глубоко в подвале в поисках чего-то похожего на вещи пропавших девушек. Пройдя чуть дальше упаковок от булочек, что лежали там прошлой ночью, они не нашли ничего, кроме канистры с бензином.

– Нужно осмотреть бочки, – сказала Мона, мысленно раздевая их.

– Бочки?

– Одежда может быть в них, – сказала девушка и немедля выдвинулась на поиски, а с ней и Элиза.

– Не настолько же они озабоченны тем, чтобы спрятать их, – посмеялась она, но тут стала замечать, что на некоторых из них нацарапаны буквы.

– А…Г…Р…Н…Э…Элиза, – провела по бочке пальцем Мона. – Она твоя, – улыбнулась, глядя на девушку.

Чуть держась за плечи подруги, Элиза залезла чуть выше и смогла рассмотреть её самое дно: её чемодан со сломанной ручкой и одежда, в которой она сидела в баре.

– Твоё? – спросила, придерживая девушку, Мона.

– Моё, – стала тянуться рукой к своим вещам, свисая на бочке в недлинном платье.

Как вдруг послышался стук – дверь открылась, а вместе с ней внутрь по лестнице вывалилась «мама», кряхтя и что-то временами выкрикивая.

– Думали, – покашляла, – не найду? – стала ползать по всем рядам винодельни.

С трудом достав свой чемодан из бочки, Элиза не успела оглянуться, как встретилась лицом к лицу со своим кошмаром: та самая женщина, бегающая на четвереньках, с кривым лицом, а теперь ещё и белыми чуть ослеплёнными глазами.

– Доченька, – произнесла жалобно она, – не покидай меня, – упала на спину и стала качаться по полу.

– Она не в себе, – обратилась к Элизе Мона.

– Не в себе? – разозлилась женщина, как вдруг достала пистолет и стала целиться, но первая же пуля прилетела совсем не в девушек, а в бочку.

– Уходим, – сказала Элиза, взяв подругу за руку и потянув в обратную сторону.

Звук перебирающихся одну за другой ног вперемешку со звуками порой выстреливающего в бочки пистолета оглушили девушек, отчего они еле-еле слышали одна другую. Пол под ногами начинал заполняться быстро выливающимся вином, а запах совсем дурманил.

– Напейся уже наконец, – крикнула «маме» через спину Элиза и тут же увернулась от пули.

– Дурочки, – женщина внезапно остановилась, – я же ещё в детстве, как здесь впервые оказалась, попробовала это пойло, – громко рассмеялась, утопая в собственном арманьяке, – но, как и любой алкоголь, оно со временем хоть и чуть– чуть, но выветривается и возвращает разум, но не у моей тупой матери!

– Канистра! – подбежала к ней Мона.

– Что? – не расслышав, спросила у неё подруга.

– Я возьму канистру! – кричала она ей, пока «мама» расстреливает все бочки в округе и звонко смеётся.

– Что?

Не обращая внимание на то, что Элиза не слышит подругу, Мона взяла в руку канистру и, подозвав к себе её, побежала обходными путями к лестнице.

– Ну и ну, – сказал Кристофер, наконец вошедший в подвал, с ножом в руках и румянцем на щеках.

– Кристофер? – снова удивлённо спросила у мужчины Элиза.

– Стоять! – неуверенно крикнул он.

– Он ничего не сделает, – уверяла подругу Мона.

– Я сказал, – пригрозил ножом, – стоять!

– И до каких пор? – спросила Элиза.

– Пока хозяйка не скажет, что пора, – произнёс Кристофер, как тут же его ударили по голове.

– Это Вы? – Элиза обрадовалась усачу.

– Бежим! – крикнул он – и они вылезли через ту самую осыпающуюся конуру, чуть подходившую для чемодана и канистры.

В особняке, как ни в чём не бывало, таилась тишина и спокойствие, пока в подвале во всю бушевали и смех «мамы», и море из вина, и звуки пуль.

– Элиза? – со спины спросил у девушки Симон, уже вернувшийся с работы. – Это кто такие?

– Твоя мама в подвале утопает, – сказал усатый мужчина, указав на щель сзади и ехидно улыбаясь.

– Мама? – испуганно понёсся к шкафу, пока Мона искала спички по всей кухне.

– Сожжём это чёртово место, – сказала она, найдя коробок и побежав в гараж.

Троица, утянув на дорогу лодку, стала осматриваться по сторонам, как вдруг заметила во всю бунтующих вокруг особняка туристов, тогда же Мона высунула одну из спичек и, облив дорожку, начиная со входа в дом и заканчивая машиной Кристофера, бензином, закинула её – и дом запылал ярчайшим пламенем, а все вокруг захлопали.

– Горит ярче, чем солнце, – сказал один из прохожих.

Вот она, героиня сожжённых легенд, Каролина Клаусен, дочка знаменитого Сандера, погрязши в арманьяке, сгорает в собственной лжи.

– Это конец, – прокричала Элиза, крепко обнимая Мону, всю измазавшуюся в алкоголь.

– Это та самая француженка? – спросила женщина из пекарни, наблюдающая за тем, как сгорает особняк.

– Вроде, из Штатов, – ответили ей.

Пройдя по песчаному пляжу, троица прошла к воде с чемоданом и лодкой, встречая уже опускающееся солнце. Уставшие от сегодняшней суматохи они закинули вещи в старую лодку и, усевшись, оттолкнулись лежавшей палкой от дна – поплыли дальше к угасающему солнцу.

– Это всё? – спросила радостная Элиза.

– Всё, – ответила Мона.

– А я? – спросил сидящий на краю лодку и гребущий вёслами усач.

– А кто ты? – посмеялись девушки.

– Винсент, – потрогал усы.

– Художник? – спросила Мона.

– Предприниматель, – ответил он, – приехал сюда за рыбаками, но, – засунул руку в карман, – меня пригласили на мероприятие в баре, – достал пригласительное.

– У меня было похожее, – одновременно ответили девушки, отчего рассмеялись.

– Я думала, что приехала сюда к бабушке, а оказалось, что она уже, как год, скончалась, – рассказала Мона.

– Со стариками всегда труднее всего, – гребя вёслами, сказал Винсент, – жизнь у них ограниченная, родные бросают – так они и остаются с кошками у ног.

Плывя всё дальше к морю и не видя ничего, кроме воды и почти зашедшего солнца, ребята усомнились, в правильном ли направлении двигаются, ведь у всего вокруг не было ни начала ни конца.

– Ты рассказывала, что возлюбленный Каролины умер, – обращалась Элиза к Моне, пытаясь отвлечься от происходящего, – но это же и есть «папа», а он живой.

– Это же легенда, – ухмыльнулась, – не всё должно быть правдой, – стала разглядывать коробку у ног Элизы. – Но зачем тебе чемодан?

– Чемодан? – высунув со дна лодки, открыла его девушка и стала показывать все вещи оттуда. – Здесь есть всё, чем я дорожу: отцовские наушники с плеером, часы, комикс брата, сувенир в виде маяка и даже телефон, – наконец вынула его оттуда.

– Мяч? – удивился Винсент.

– Да, – неловко посмотрела на него, – задолжала приятелю.

– Телефон? – Мона включила его, выхватив у подруги из рук. – Удивительно, но есть связь.

– Значит мы недалеко от соседнего города, – задумался усатый.

– У тебя десять пропущенных, – передала Элизе телефон.

– Мона приехала навестить бабушку, я – по работе, а ты? – обратился к девушке Винсент, разглядывая её слезливые смотрящие в дисплей глаза.

Эта легенда, рассказывающая про волшебный напиток, возможно, вовсе и никакой и не вымысел, а правда о человеческом бытие. Мы, вечно работающие и прокладывающие путь к какому-то небывалому успеху, совсем не замечаем, как застреваем. Будь то угрюмый Карлинген, будь то манящий Париж, будь то перспективные Штаты или ваш маленький город – ничто не должно быть незначительным маленьким якорем на пути к вашей значимой мечте.

Застыл во мгновении

Я искала его годами.

Вглядывалась в каждый куст, осматривала всех людей на колясках, стучала в чужие двери, звонила на его домашний номер, использовав всевозможные комбинации из цифр, объезжала соседние города, разочаровывалась, когда не находила его следы от колёс, но набиралась сил и наконец прибыла в Карлинген – город его мечты. Но Вильгельм нашёл меня сам.

«Наш мальчик умер. Похороны в понедельник. Вильгельм будет рад тебя увидеть».

Известие об его смерти я получила в тот же день, когда мы с Винсентом и Моной плыли на любой видимый берег, как бы банально не звучало, «по смс-ке». Тогда всю дорогу на попутках я только и делала, что размышляла о том, как закончилась история Вильгельма, чем он жил и вспоминал ли меня все эти годы.

По приезде домой спустя день, обменявшись номерами со своими приятелями, я забежала в свой пустой дом, пронесла свой чемодан наверх в свою комнату, молча села с ним на свою постель, крутила всё то же кольцо на своём пальце и вспоминала недавний сон с участием мамы. Заглянула вниз: комки пыли, носки, теннисный мяч – ничего.

«Но может, когда-нибудь я проснусь, включу свет, загляну под свою кровать, найду там то самое кольцо, подаренное моим отцом маме, надену его на свой тонкий палец – и оно подойдёт, ведь вручил он его не из-за чувства вечной любви к ней, а из-за меня, лежавшей тогда в животе и толкающей маму в бок», – с горечью подумала я, сидев на полу и решая, идти ли на похороны, где никто, кроме мёртвого Вильгельма, меня не ждёт.

Ричард вернулся из больницы к полуночи и наблюдал за тем, как я, укутавшись в одеяло, всё же пересматриваю на кассете «Назад в будущее».

– Элиза? – с радостью на глазах подбежал он ко мне и прыгнул на диван в куртке. – Как твоя поездка?

– Безуспешно, – ответила я.

– Не нашла друга?

– Нашла, – монотонно отвечала я, – в понедельник похороны.

Лицо Ричарда, чьё выражение нельзя было передать словами, медленно склонялось к низу, а затем вовсе находило поддержку в руках.

– Мы же выбросили кассету, – перевёл он тему.

– Выбросили, – без каких– либо эмоций рассказывала я, – как и комиксы Арнольда, и его наушники, и плеер, что лежат у меня в чемодане, – зевнула. – Пора спать, – взяв пульт, выключила телевизор, – а то конец я и так знаю, – я встала, а сзади меня свисало одеяло.

Осознание того, что мама с Арнольдом, как и Вильгельм, вероятно, умерли из-за меня, заставляло меня прыгнуть к ним в яму и зарыться в похоронную землю. Лёжа в кровати и захлёбывалась в слезах, я вспоминала ранние годы и корила себя за каждую мелкую ложь.

Если бы я не украла вещи Арнольда, которого, как мне тогда казалось, не заслуживает отец, он бы остался жив.

Если бы я не врала маме про бег, то в ту злополучную пятницу нашу машину бы не сбил грузовик.

Если бы в тот день, когда родители чуть не поцеловались в ванной, я не наврала маме о том, что отцу звонит «любимая», они бы продолжили жить вместе и ехать никуда бы не пришлось.

Если бы я не села в тот вечер после вечера у Вильгельма в машину Леви, где и оставила свою фигурку в форме маяка, вероятно, мой друг бы остался в живых.

Но его больше не было, как и желания врать.

Мой сон потревожил Ричард, забежавший в мою комнату с лопатой и воплем о том, что «пора вставать», хотя на часах было около девяти утра. Он, тыкая мне ею в лицо, указал пальцем правой руки на мой чемодан с ещё не разложенными вещами. Смешной сорокалетний мужчина в штанах с подтяжками и со своими докторскими очками, свисающими на носу, поднял меня с кровати и насильно понёс вниз по лестнице, усадив у порога в дом, а затем побежал за моим чемоданом и его лопатой.

Осень была такой же, как на картинках из воспоминаний: горящей, солнечной и игривой с жёлтыми редкими лучами. С тех пор каждый раз, приходя домой из нашей с Ричардом мясной лавки, в которой я работаю пару раз в неделю, я видела здесь всё снова бегающего по дому Арнольда и пьющую кофе маму, проходила по комнатам, огибая одну за другой, вспоминала мамины глаза и последнее, что она мне сказала: «Я наконец спокойна», но на деле встречала пустоту.

Мы вышли в прохладную и сырую погоду, радующую нас переменным теплом, вырыли яму около похороненной старой кошки, куда положили всё, что было связано с мамой и Арнольдом, но оставили мяч, который я «задолжала своему приятелю».

– Теперь уж наверняка, – сказал Ричард – и я снова примкнула к его фигуре.

– Ты до сих пор скучаешь по ней? – имела в виду я маму.

– Да, – посмотрел на меня, – но со мной лучшая её часть, – проводил меня обратно в дом.

Как некогда сказал мой давний знакомый Маркс Питерс, «живите дальше» потому, что жизнь дальше есть, даже если за горизонтом вы не видите ничего, кроме опускающегося вниз солнца. Тогда утром мы с Ричардом решили, что покончим со старыми вещами раз и навсегда, но никак не с прошлым, поэтому из всего закопанного мы вдобавок оставили ещё кассету, на которую записали другой фильм, а затем запишем ещё один – и так до самого нашего конца.

Разве Вильгельм был мечтателем?

Нет, он не мечтал, а был тем, о ком постоянно кричал.

Пройдя вдоль прохода между сидениями в церкви, в которой хоронили моего друга, я увидела неимоверную кучу людей, которые также пришли попрощаться с ним. В собирающейся толпе я узнала знакомого мне путешественника – папу Вильгельма, к которому тут же подбежала.

– Мне очень жаль, – сказала я ему – и он тут же повернулся.

Давняя улыбка с его лица спала точно так же, как спадала у матери каждый раз, когда её очередной пирог шёл в помойку – с тех пор она их больше их не готовила, а папа Вильгельма боялся привязываться к людям.

– Элиза, – прошептал он, – это ты, – обнял. – Он умер без страданий и до последнего тебя ждал.

– Я искала его.

– И не нашла бы, – с сожалением ответил мужчина, – одним вечером Вилли приехал с вашей прогулки чересчур опечаленным, а ночью мы повезли его в больницу.

Тогда мне захотелось отмотать время назад или купить у кого-нибудь колдуна хотя бы каплю времени для моего Вильгельма. Ведь, может, эта капля стоила больше, чем весь прожитый им океан, и дала бы силы, чтобы дождаться меня.

– Приступ?

– Да, – его красный глаза выкатывались, – ему нужно было лечение за границей.

– Он вспоминал меня?

– Вилли всегда молчал, но я читал в его лице мысли о тебе.

– Как он умер?

– Во сне.

О чём бы вы думали перед смертью?

Наверное, о том, насколько она не похожа на киношную, ведь умерли вы, вероятно, или у кого-то на глазах, или в кромешном одиночестве и без памяти.

Но мама всегда говорила, что самая благородная смерть наступает во сне – тогда, когда ты не можешь пустить и мысли о том, что что-то в этой жизни делал неправильно.

– Но он узнал? – спросила я у мужчины.

– О том, что отец его бросил?

– Да.

– Мне кажется, Вилли всё понял, когда весь последний год жизнь, не отходя от него, я провёл рядом, пока его отец ни разу не объявился, хотя знал о том, что с ним.

– Это больно, – слезливо ответила я. – Я долго думала о нём, а последние три дня была в Карлингене.

– Карлингене? – удивлённо на меня посмотрел. – Неужели?

– Как Вам удалось оттуда сбежать?

– Всё проще простого: я не пью, -все вокруг стали усаживаться. – Мне было достаточно погулять по округе, сделать кучу снимков для Вилли и узнать то ужасное, чем все жили. Но скоро начало, Элиза, – сдерживая поток жидкости из глаз, побыстрее старался отогнать меня от себя мужчина.

Из всего в церкви меня восхищали только свет в ней, проходящий через разноцветные узоры до самого верха здания падающий на пол, и церемония, во время которой все близкие читали речь, посвящённую покойному, лежащему перед всеми в гробу.

Кто-то, выезжая на коляске, рассказывал о том, как встретил Вильгельма в больнице во время реабилитации и был счастлив узнать, что благородные люди ещё существует, кто-то зачитал огромный стих, посвящённый моему другу и повествующий о коне на шахматной доске, кто-то ещё благодарил Всевышнего за то, что подарил миру такого славного мальчика, а кто-то, как его родители, сказал о том, что не жалеет и секунды, потраченной на то, чтобы быть рядом с ним все эти годы.

В самом конце вышла к его гробу и я с баскетбольным мячом в руках, который прятала всю церемонию под сидением, но уже без слов, а затем положила его на белую пустующую простынь рядом и впервые за много лет наконец смогла разглядеть его, но уже мраморного.

Где-то в горящей строки с лучшими баскетболистами мира вы заметите мальчика с длинным волосами и горящими голубыми глазами, доставшимися ему от отца, который его бросил, – это будет мой давний друг Вильгельм, владеющий мячом лучше, чем программисты – клавиатурой.

Тогда у гроба я снова закрыла глаза на секунду, как мы договаривались в больнице, но вслед Винни не открыл свои – застыл во мгновении.

1

– Доброе утро, девушка!

2

– У вас нет круассанов?

3

– Вы французская туристка?

4

– Да. Я потеряла сына и путешествую по миру в поисках утешения. Но нашла я в море только моллюсков.

5

– Аппетит приходит во время еды

6

Спонтанное протестное движение во Франции без выраженного лидера. Их главная движущая сила – "жёлтые жилеты", которые изначально выступали против повышения цен на топливо, но теперь требуют более радикальных мер вплоть до отставки главы государства.