– Верь мне
Мой новый лучший друг, за которого я держалась больше, чем за своих школьных товарищей, хоть и впечатлял меня своей худобой, но обнадёживал живостью голоса, три года назад ещё писклявого. И это скорее было последствие возраста, чем след выздоровления.
– Мы видимся с тобой каждый седьмой день недели, и все остальные кажутся непохожими на этот. Но ты глянь на меня: время идёт, а я только и делаю, что ем крекеры, смотрю на карты, а потом в окно и жду погоды. Это не жизнь!
От такого человека, как Вильгельм, с которым мы говорили о ценности жизни в последний раз тогда около больницы, такие слова, как «это не жизнь», слышать было особенно больно, будто коготь ёрзает по доске.
– Ты имеешь в виду то, что, если бы у тебя был шанс, ты бы себя убил? – судорожно спросила я.
– Нет, – посмотрел на меня и включил телевизор, – не убил.
– Из-за родителей? – шёпотом спросила я.
Моментами мне казалось, что его мама за нами следит, поэтому некоторые фразы я произносила тихо, пока Вильгельм чуть ли не кричал те самые слова, которые говорить, в общем и целом, вслух не стоит. Видимо, он наконец почувствовал себя взрослым, получив хоть что-то новое – выросший мальчишечий голос.
– Элиза, – постучав в дверь три раза, прервала наш диалог мама Вильгельма, – уже восемь, – произносила своим утомлённым голосом.
Крупная стрелка на часах, указывающая на те самые «восемь» означала то, что мне пора домой, ведь у Вильгельма начинается своя программа: массаж ног, затем приём лекарств и укладывание в койку. Тогда я совсем потеряла счёт времени, отчего испугалась выше положенного внезапного стука в комнату.
– Из-за родителей порой я, наоборот, хочу исчезнуть, – тихо и в шутку прошептал мне Вильгельм. – До встречи, – произнёс так же он и положил свою руку на мою, из-за чего я в очередной раз вздрогнула и быстро отняла её у него вставая.
Мигом выбежав из комнаты под предлогом того, что спешу, и спустившись по лестнице его дома, я, немного конфуженная знаком внимания от своего друга, наконец снова увидела папу Вильгельма, совсем не похожего на моего: никакой лишней заморочки по поводу костюма, никакого гладко выбритого подбородка и шлейфа от рюмки коньяка – обычный трудяга, видимо, работающий по семь дней в неделю и искренне любящий свою семью.
– Алиса? – улыбаясь, обратился он ко мне.
– Элиза, – ответила ему мама Вильгельма, проходя мимо и прокручивая указательный палец у виска, – сотню раз тебе, балбесу, говорила.
– Элиза! – не обратив внимание на свою жену, радостно вскрикнул он. – Какое прекрасное имя!
– Элизе пора, – сказала я, ухватившись за куртку у входа.
– Вы видели весь наш дом?
– Нет, – мне показалось это смешным, – за все четыре года я видела только комнату Вильгельма.
– Ты шутишь? – уставился своими карие глазами, пока я кивала влево-вправо головой. – Пока моя жена, – глянул на часы, – массирует ноги моему сыну грех не показать тебе нашу гостиную!
«Уставший и доброжелательный» – только так можно было назвать папу Вильгельма, ничуть не серьёзного, а скорее, наоборот, смешного и рассеянного. Мы прошли в длинную комнату, напоминающую кладезь сувениров со всего мира и книг, видимо, читающихся матерью моей друга.
– Вы не смотрите телевизор? – удивилась я его отсутствию в комнате.
– Был у нас один, – почёсывал свой затылок, – но они долго у нас не живут, – посмеялся, указав указательным пальцем наверх.
– Сломался? – открыв рот, спросила я.
– Он у Вилли наверху! – придерживал меня за спину, проводя дальше. – Хотя он тоже не любитель смотреть говорящий ящик, – указывал на награды, весящие на стенах дома. – Он чемпион, – я уверена, что он «перечитывал» эту пару листовок в виде грамот каждый раз, когда проходил мимо, чтобы взять книгу в конце комнаты.
– Вы путешествуете? – спросила я.
– Работаю, – достал фигурку в виде Эйфелевой башни с флагом Франции, крутя вокруг, – по всему свету.
– Разве это не есть «путешествие»?
– Путешествуют, когда наблюдают, а я прохожу мимо всего и всех, – поставил обратно, – но зато каждый раз привожу по сувениру!
– А эта? – указала пальцем на цветной маяк. – Откуда?
– Эта, – растерянно стал рассказывать мужчина, – оттуда, куда Вильгельм вряд ли приплывёт, но мечтает.
– И где это? – взяла в руки.
– Он тебе не рассказывал?
– Не-а, – внимательно рассматривала фигурку.
– Эх, забирай! – активно махнул рукой по воздуху, а затем с улыбкой сжал мою руку, в которой находился тот самый маячок.
– Вы столько читаете, – удивлённо поглядывала я на книги, разбросанные по всей гостиной.
– А я похож на читающего? – он отошёл на пару шагов от меня и положил обе руки на туловище.
– Честно говоря, не очень, – смущённо ответила я и спрятала сувенир в карман.
– Конечно, – зевнул, – ведь я археолог, а вот жена учительница начальных классов, – мы проходили всё ближе к полкам с книгами.
– Начальных? – я чуть не подавилась слюной.
– Зануда ведь, – усмехнулся папа Вильгельма, – детей жалко.
– Это точно, – звонко сказала я, улыбаясь от смущения.
– А вот это, – указывал на фотографии в рамках, стоящие на каждой из полок с книгами, – маленький Вилли, – водил по картинке туда-сюда, – я и его бабушка по маминой линии, – плавно перешёл на следующую, – снова он, но маленький и с его мамой.
– Почему ни одной с ним малышом и вами? – невзначай спросила я, как вдруг сразу же пожалела, ведь мужчина переменился в лице.
– Я думал, ты знаешь, – сказал он и добавил: – Видимо, Вилли не любит говорить обо мне.
– Любит, – соврала я, отчего мужчина улыбнулся, – но он не рассказывает ничего настолько, видимо, личного.
Как мне показалось, подобные мелочи в виде мелкой лжи могут выводить людей на эмоции: исправить неудачный день или, наоборот, сделать его куда более ужасным.
– Вилли не мой сын, к сожалению.
– Отец бросил его?
– Не совсем, – стал рассказывать мужчина, – он ушёл из семьи, когда Вилли стал сильно болеть и понадобились деньги на лекарства.
– Он молча ушёл?
– Да, – вздохнул, – но Вилли не знает об этом и до сих пор думает, что мама бросила его отца, из-за чего тот больше не приходит к нему, но ведь, если бы хотел, пришёл бы. Так?
– И винит вас, – мой взгляд укатился куда-то на пол, пока мозг собирает все кусочки информации в полноценный паззл.
– Что бы он не думал, я хочу, чтобы он относился ко мне, как к папе, – положил свою руку мне на плечо, – но мы остановились на том, что он холодно называет меня «отцом» или зовёт по имени, когда что-то его злит.
Никогда не понимала, как можно любить человека, который тебя бросил, и ненавидеть того, кто пришёл его заменить. Я с глубокой жалостью смотрела в эти потерянные глаза папы Вильгельма и вспоминала себя маленькую, яро бегающую за играющим чувствами отцом и ждущую от него банального прихода к кафе-мороженому раз в месяц, но с той встречи у нас дома, когда мама со всей накопившейся ненавистью ударила его по лицу, мы больше не разговаривали, а лишь встречались порой взглядами на общих семейных праздниках.
Тогда вне зависимости от погоды, я была готова встретиться с ним снова на парковке около кафе-мороженого, чтобы считать машины, но он забыл про эту традицию или не хотел вспоминать. Мне почему-то хотелось верить человеку, с котором мы делили всё, начиная любимой женщиной и заканчивая родинкой на шее. Но что-то внутри меня кричало о том, что он так же, как и я, умеет обманывать, не замечая, что напротив него сидит его родной человек, ожидающий правды.
Но я врала, думая, что даю людям того, чего им не хватает, заполняя пустоту в моём или их сердце, а мой отец лгал, чтобы лгать – это была «плохая ложь ради плохой лжи».
– Мои родители в разводе, – сказала я, желая разделить несправедливость, – но мама любит его, а я, кажется, ненавижу.
– Почему?
– Почему мама любит?
– Почему ты ненавидишь?
– У него была любовница, и он умалчивал, – скрестила руки, – о маме, не говоря уже о моём брате и мне. Он хотел вести двойную жизнь, и вторая обходилась без его детей.
– Нужно уметь прощать, – мы двигались в сторону выхода, – как и я простил Вильгельма за то, что он не может принять меня, как и твоя мама простила твоего отца, хоть и не отпустила.
– Это ваша правда, – сказала я, снова накидывая на себя куртку и готовясь выходить на октябрьский мороз.
– Береги себя, Алиса, – посмеялся он, специально произнося моё имя неправильно.
– Передайте «доброй ночи» Винни, – в ответ сказала я, прокручивая ручку двери и наконец выйдя на свежий воздух. В такое время всё по-другому: почти нет машин и людей, не желающих мёрзнуть на улице, никакой беготни и суеты, а лишь ты с паром изо рта. Я одновременно любила и ненавидела осень, поэтому по привычке разогналась и побежала по дорожкам, полным тёмной вечером листвой, к своему дому, где, вероятно, мама злится, ведь я снова задержалась, а Арнольд играет в свои глупые игры после посещения психолога.
Как только я пробежала первую сотню метров, мои ноги отказывались двигаться, ведь я устала: я ненавидела мороз, я ненавидела свою каждый день одинаковую старающуюся казаться идеальной семью, ненавидела школу, в которую завтра мне придётся идти и была готова на всё, чтобы не просыпаться. Ливень, будто услышавший меня, пошёл, как только я остановилась, отвлекаясь на проезжающую мимо медленную машину <…>, и тогда мои слёзы смешались с осенним дождём, освежающим и приводившим в чувства.
Когда родители разводились, я думала о том, сколько лет жизнь они потратили впустую, но через пять лет радостно напомнила себе о том, сколько ещё они могли потерять, но оставили далеко в прошлом. В этом вся суть взросления: уметь прощать и отпускать без сожаления в глазах и дрожи в пальцах.
«Люблю забирать то, что по праву моё»
У чего-то всё же не было конца.
То ли у вечно прохожих мимо дома «карлигенцев», то ли у винограда, висящего около дома, то ли капель слюни, спускающейся с собачьих губ. Элиза запомнила это устрашающее пятно, бегущее на неё по приезде в морской городок. «Лукас», – думала она, проходя по гостиной с высокими потолками, но затем ударяла себя по щекам и добавляла: – Но это не можешь быть ты».
У чего-то, как мне казалось, конец был.
У терпения Элизы, в комнату которой без стука постоянно вбегал взбалмошный Симон с чем-то новым в руках: начинал он с мяча, а закончил сочком. Также заканчивалась посуда и у Моны вымывающей всё до последней посудины, а у «мамы» – чувство надобности, пока она играла в старые деревянные шахматы в небольшой пристройке в виде гаража, в котором машиной и не пахло.
Что-то находилось на грани между началом и концом.
Это была осень. Если бы «Титаник» был актуален, то вторую часть сняли бы в этом невзрачном Карлигене, жители которого и без съёмок хотели бы утопиться. Что-то желтое постоянно падало с деревьев, и казалось, что это были листья, хотя на деле солнце опускалось ниже горизонта всё раньше и раньше с каждым днём. Дороги становились темнее из-за луж и грязи, по которой бегали дети, гоняющиеся без умолку после ненастной школы. Но воздух, что чувствовала Элиза, пар в который она пускала, как выходила из тёплого дома, был такой же, как и в её родном городе
Глубоко ночью, пока она лежала на своей новой детской кровати, обнимая огромного медведя с чуть порванной лапой, воздух, что всё же выходил через окна, заклеенные от дурных мыслей Элизы, и напоминал ей о доме, как вдруг в углу она заметила что-то, поистине напоминающее ей дом, – маму.
– Элиза, – шептала тёмная фигура в конце комнаты.
– Мама? – тихо спросила девушка, отложив свою игрушку в сторону. – Это ты?
– Это я, – голос звучал совсем по-другому.
– Что ты здесь делаешь?
– Жду, – сняла с пальца своё обручальное кольцо и, покрутив, кинула его под кровать.
– Чего? – приподнялась, дабы разглядеть её лицо, на которое падал лунный свет.
– Тебя, – встала.
– Где?
– Дома, – тёмная фигура понеслась на четвереньках в сторону кровати Элизы, тогда-то она и смогла разглядеть её, устрашающую: улыбающееся изуродованное лицо, поцарапанная шея, кости поломанные и вылезающие из всевозможных сторон.
У сна девушки так же, как и у посуды Моны утром, днём и вечером был конец – она, вся потная, с сухостью во рту проснулась, оглянувшись, пробежалась к самой двери и распахнула её, дабы выбежать вон и выпить пару глотков воды. Несмотря на величие дома, увешанного старыми фотографиями не знакомых девушке людей, ступеньки так же скрипели, пока она спускалась, рассматривая снимки в чуть подсвеченной луне темноте.
Пройдя на кухню, похожую на те, что Элиза видела в школьных столовых, точно не пахнущую мамиными блинами или пирогами, она включила кран и, оперев свои руки о стену, ждала, пока стакан заполнится до того уровня, который она представила у себя в голове, но тут же приходилось чуть отливать воду обратно, а затем пробовать добиться точного и нужного ей объёма.
Что-то упало. Звук, похожий на подбитые с полки игрушки Арнольда, которые он кидал на пол, когда у него что-то не получалось в компьютерной игре, тогда мама вставала посреди ночи и, не ругая его за поздний час, обхватывала двумя руками, чтобы обнять и успокоить. Дверь, ведущая в соседнее помещение, за которой что-то шумело, превратила Элизу в женщину в ужастиках, идущую проверять, какой же призрак на этот раз её убьёт, или защищать своё чадо, находящееся в той комнате. Взяв руки половник, наконец отключив кран и добившись нужного ей уровня налитой воды, Элиза прошлась к самому входу в другое помещение и, подслушав тишину, решила аккуратно провернуть дверную ручку, а затем резко отпереть дверь, закинув половник вперёд себя и неприятно наткнувшись на что-то твёрдое.
– Ай! – закричало оно. – Ребекка!
– Ты? – удивлённо прошла внутрь Элиза. – Мама?
– Мама, – погладила часть головы, получившую удар, и уселась на место, с которого встала.
– Что ты здесь делаешь? – девушка осмотрела гараж вокруг и наткнулась на доску, упавшую на сырой пол.
– По ночам, пока все спят, – начала рассказывать женщина, – я прихожу сюда и учусь играть в шахматы.
– Чему там учиться? – посмеялась Элиза, как вдруг встретила озлобленный взгляд «мамы».
– Учусь выигрывать.
– Ты мне напоминаешь кое-кого, – стала собирать с пола упавшие отсыревшие шахматы.
– Кого, – нагнувшись за фигурками, спросила «мама».
– Моего очень хорошего друга, – улыбнулась.
– Случаем не того, который возил тебя с медведями?
– Не того, но тот тоже была чудной.
– Как– то у меня тоже был друг, – собрав все шахматы, «мама» уселась на своё место, – он приехал сюда на время каникул в университете к старой бабуле. Наш город никогда не был знаменит, несмотря на красоту, и только сейчас туристы своими потоками бегут сюда сломя голову со своими фотоаппаратами.
– Он уехал, и поэтому ваша дружба продлилась недолго? – спросила Элиза, также усевшись напротив женщины – их отделяла доска.
– Я влюбилась в него, но всему, что бы кто не говорил, приходит конец, – вздохнула. – Его статная фигура, глупый шарф, никак не закрывающий шею, румяные от холода щёки, татуировка в форме маяка на левой руке, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны – моя первая любовь, – замечтавшись, она наконец обратила внимание на свою «дочь». – Но сейчас не об этом, – стала составлять фигурки на доску, – мне давно нужен был напарник.
– Я?
– Будешь отплачивать мне за половник, – взяла две шахматы в руки, – выбирай одну, – Элиза вытянула белую.
– Говорят, что белые выигрывают, – сказала девушка, сделав первый ход.
– Надеюсь, ты не говорила так, пока была в штатах, – фигурка женщины сбита. – Быстро двигаешься, – недовольно посмеялась.
– Опыт, – сбила ещё одну.
– Вижу, что ты подружилась с нашей служанкой, – искусственно улыбаясь, сказала «мама».
– Сначала я думала, что она зазомбирована, – посмеялась, – но мы поговорили, и я поняла, что она такая же, как и я.
– Как и ты?
– Жертва обстоятельств.
– Интересно, – задумалась женщина
– Почему гараж?
– Раньше здесь стояла лодка, но место освободилось, и теперь его нужно чем-то заполнить.
– Но вы же не вещь.
– Я и не говорю о себе, – сбила шашку Элизы, – этот столик и кресла тоже имеют вес.
– Лодка потому, что вы ловили рыбу?
– «Папа» ловил, но это далеко в прошлом, – посмотрела на девушку. – А ты не помнишь?
– Помню, – уверенно ответила она. – Тяжело забыть.
Спустя четверть минуты Элиза смогла выбить из игры около четырёх шахмат одним ходом, а затем ещё пару, пока не убрала все «мамины». Это был взлётный успех, не сравнимый со всем тем, что она встречала в своей жизни. Лицо, переполненное завистью и восхищением, глядело на гордую Элизу, сидящую в кресле и складывая шахматы в отдельные кучи.
– Я более, чем удивлена, – сказала женщина.
– Почему шахматы? – спросила она у «мамы», будто не услышав похвалу от женщины.
– Каждую субботу у нас в городе проходит турнир по шахматам, – стала помогать Элизе.
– И какой приз?
– Никакой, – ответила «мама», – но все в округе будут тебя знать.
– А ты ради чего играешь? – закончила с укладыванием игры.
– Люблю забирать то, что по праву моё, – посмеялась, переведя свои слова в шутку.
«Давай начнём всё сначала»
Что-то не поддаётся объяснениям, а что-то их не требует.
Почему мы так зависимы? Почему в погоне за красивой картинкой мы забываем о себе настоящих?
Век цифровых технологий. Всё вокруг стало неотъемлемой частью гаджетов, в которые мы вцепились, даже держа руку в кармане, пока едем на автобусе в школу. Всё прогнило, начиная от дна этого корыта и заканчивая детьми, сидящими вокруг меня.
– Теперь мы смело можем приравнять слово «виртуальный» к «искусственному», – сказала я своему кучерявому соседу по сидению, чьего имени даже не знала.
– Что? – он вынул наушник из своего уха.
– Любовь, ненависть, война – всё теперь есть в одном смартфоне.
– А как же ещё? – с непониманием спросил мальчишка.
– Заглянешь в Интернет – там видео с кричащей на мужа женщиной, а внизу комментарии о том, какая она озлобленная на мир.
– И что?
– Раньше люди целые книги читали, чтобы понять героя, а теперь судят человека за двадцатисекундный ролик.
– И в чём проблема? – с тупым видом поинтересовался он.
– Ты – наглядный пример таких людей, – тогда я встала, гордо подняв голову и всё так же придерживая свой смартфон в кармане, прошлась к выходу и стала ждать, пока через пару секунд наш автобус затормозит, чтобы мы все дружно выбежали отсюда.
Когда люди говорят вам, что «школа – ваш второй дом», то наглядно показывают свою глупость и беспорядочность: ты можешь влепить эту фразу любому ребёнку из неблагополучной семьи, а затем наблюдать в его глазах боль, ведь получается, что школа для него теперь «второй ад».
По привычке пробежавшись по дорожке в сторону помойных баков, стоящих у каменной стены, я неслась к своим друзьям из клуба «непонятых», дабы рассказать им о новом плане мести за моего родного брата. Сжав колени и положив на них свои ладони, я остановилась у маленькой кучи своих приятелей и, запыхавшись, была готова вывалить на них весь свой гнев по поводу мальчика из автобуса и заболевшего уже по-настоящему Арнольда.
– То, что я вам сейчас расскажу, покажется нереально ужасным, – набирая воздух заново в лёгкие, сказала я нашему клубу, глядя на их недовольные лица.
– Мы не желаем ничего слышать, – сказал темнокожий Оливер, скрестив руки у груди, – тем более от тебя.
– Можешь идти обратно к своим новым приятелям, – сказала, отвернув голову, светловолосая Стефана, сидящая на одном из баков.
– Да, – просто поддакнул малыш Николас.
– О чём вы? – заикаясь, спросила я.
– Твоё? – Оливер вытащил из кармана мою фигурку в виде маяка.
– Откуда она у тебя? – удивлённо спросила я, отобрав её.
– Нора дала нам фигурку, и мы не хотели верить в это, – я словила растерянный взгляд Стефаны, слушая нашего «главаря». – Но, видимо, это правда, – посмотрел на кучку ребят, лежавших на поляне и глядевших на меня – мы называли их «старшаками». – Ты одна из никчёмных, – и «никчёмными».
– Я была дома с братом, – начинала объяснять я, – можешь спросить у него.
– Спросить у того, кого здесь нет? – недовольно спросила Стефана, пока обиженный Николас сидел на земле, собрав все свои конечности в комок.
– Не подходи к нам больше, – отвернувшись от меня, сказал Оливер, подгоняя за собой моих друзей.
– Верь мне! – схватила его за высокое плечо.
– Не подходи! – крикнул он, сильно оттолкнув меня, из-за чего все вокруг наконец обратили внимание на контейнеры для мусора.
Остаться одной страшнее всего тогда, когда всю свою жизнь у тебя кто-то был. Не привыкшая к одиночеству и опечаленная случившимся, я осталась стоять на том же месте, где и была пять минут назад. Он не сказал мне этого прямо, произнеся «ты одна из никчёмных», но дал понять, что я такая же, как они, а это постыднее, чем остаться никем.
Затем я присела около тех самых баков, где мы собирались, глядя на толпу, бегущую на звонок, который использовали школы для вызова на уроки, как ночных бабочек – на заказ. Застыла во времени, наблюдая за счастливыми толпами, долго сидела у одного ящика, а потом вовсе заснула.
Я помню те времена, когда никто не понимал, почему Николас ходит с нами, хотя на два класса младше меня и его ещё не успели загнобить, но стоило копнуть чуть глубже, как все те рыбные скелеты выплывали на поверхность: синяки по всему телу, дранная одежда, запуганный вид – он сбегал к нам не потому, что его обижали, а потому, что он считал, что заслуживает такой компании «непонятых». А парадокс заключался в том, что, в отличие от него, Стефана не была «оборванкой», которой её считали, а скорее была той, кого было не жалко засмеять за пятно на футболке или порвавшиеся колготки, ведь она не умела терпеть и била – реагировала так, как хотели обидчики.
– Просыпайся, – ударил меня ногой наш школьный дворник. – Врача?
– Который час? – испуганно спросила я.
– Обед, – ответил он, выбросив мусорный пакет в тот бак, на котором сидела Стефана.
Чуть придавив свой сэндвич в портфеле, я направилась в школьную столовую, в которой собиралась поесть, а затем вовсе сбежать из этого места. Проходя по коридору мимо тех самых людей, которых мы привыкли называть школьниками (заранее неудавшиеся банкиры, в будущем заядлые администраторы, повелителями кружков по интересам и те самые «диванные эксперты», сейчас смеющиеся над всеми вокруг), теснота ощущается по-особому. Это не «нехватка пространства», а энергии, которую съедают эти похотливые улыбки, в голове извращённые до неузнаваемости, махи руками, желающие больше места, смех, скрипящий в ушах.
– Элиза? – кто-то потрогал мою руку.
– Нора? – сонно спросила я.
– Ты где была?
– Меня искали?
– Да! – вскрикнула она, взяв меня за руку и поведя за собой в столовую. – Мы, – указала на один из «крутых» столиков, где сидели старшаки.
– Здорово, – саркастично сказала я, – но это не мой столик, – была готова уйти в сторону того самого, где раньше сидела я со своими друзьями, как вдруг встретила их злобные лица, направленные в сторону меня и Норы. – Что ты им сказала? – недовольно спросила я, убрав её руку с моей фигуры.
– Ничего, – сделала честные глаза. – Я просто передала фигурку, – посмотрела на них. – Это он из-за неё тебя толкнул?
– Это мои друзья – пойдём объясним им, что это случайность.
– Разве друзья бьют? – снова схватила меня.
Бьют ли друзья? Должны ли бить родители? Можно ли ударять тебя мужу или жене? Что-то тогда перевернуло эту карту тузом вверх – и я опомнилась, почувствовав тот самый синяк от Оливера на плече.
– Ты считаешь, что заслуживаешь места у помоек, из-за которых ты неприятно пахнешь? – спросила, давя на меня, Нора.
– А ты заслуживаешь этой бедной школы? – внезапно заговорила я, из-за чего мы остановились посреди столовой.
– Думаешь, что я из богатой семейки? – тыкала в себя пальцем. – Все мы здесь – жертвы.
– Жертвы чего?
– Мы, – посмотрела на тот самый «хороший» столик, – дружбы. Когда родители только начинали хорошо зарабатывать и хотели отдать моих друзей в частную школу, то оставили их здесь, ведь моя семья не могла этого позволить.
– Из-за тебя они учатся здесь? – спросила, впечатлённая я.
– Да, – снова потянула меня, – так что пошли, -двинулись к её друзьям.
– Почему вы там так долго стояли? – спросил самый большой и, по всей видимости, главный из её компании, одетый в пафосную красную куртку.
– Леви, это потому, что из двух зол Элиза не могла выбрать меньшее, – пошутил Финн – один из близнецов.