– Верь мне
– Всего пара улиц – и мы у бара.
– Бара?
– Разве он тебе не знаком?
– Знаком, конечно, но я думала, что такие мероприятия проходят в иных местах.
– Не всё оправдывает наши ожидания, Элиза, но бар – это, на удивление, единственное приличное место в городе, которое обожают все.
То самое злополучное помещение, куда девушка пришла по пригласительному ей бегающего по улицам старика, чьё лицо она запомнила навсегда, наводила её на мысли, что стоит бежать отсюда, и вынуждало бояться всех вокруг. Это было дежавю.
Сумасшествие. Те самые сожжённые солнцем волосы, уже не мечтающие глаза и маленький округлённый нос – невозможно и как комы, чувство находки пропажи, отличная слышимость стука сердца и просто желание протереть глаза и взглянуть снова.
– Анна? – Элиза остановила «маму» и оторвалась от неё. – Ты не во Франции? – с улыбкой подошла ближе.
– Карлинген оказал мне честь – и теперь жизнь здесь кажется сказкой, – без доли радости и без «здравствуй» ответила ей девушка, будто бы даже не узнавшая знакомую.
– Элиза! – женщина разозлилась.
– Но как же так? – расстроившись, она хотела потрогать Анну, чтобы убедиться, что она реальная. – Как же твоя настоящая мечта? Как же съёмки кино во Франции?
– Пойдём, – «мама» схватила её за руку.
– Здравствуй, – со спины поздоровался с Элизой парень.
– Арне? – девушка в бешенстве стала оглядываться по сторонам. – И ты здесь?
– Мы играем свадьбу в следующем месяце, – с глупой улыбкой сказала Анна.
– Приятно было снова увидеться, – сказал не загипнотизированный Могнсен и помахал рукой, а затем они оба пошли в сторону лавки, что стояла через дорогу.
– Что за чушь? – спросила девушка у «мамы».
– Чушь будет, если мы придём позже всех и не успеем отдохнуть, – повела Элизу внутрь.
Иронично, но, возвращаясь в новые места, чаще всего в них меняется только свет, всё остальное так и остаётся каждодневным.
– Если ты будешь сбегать от меня, то больше никогда не выйдешь на улицу, – прошептала ей на входе. – Налейте нам по стакану сока, – усевшись и посадив «дочь», приказала бармену, а затем, кинув свой взгляд на место под собой, разместила собаку у ног. – Я думала, что все соберутся быстрее.
– По булочке? – с притворной от безысходности и страха улыбкой спросила Элиза.
– Конечно! – достала себе одну, завёрнутую в красную бумагу.
– Вы здесь каждую субботу бываете? – также взяла красную.
– Да, – прожевав, ответила, – без меня сие мероприятие не состоялось бы.
– Ваш сок, – поставил перед нами полные стаканы бармен.
– Благодарю, – «мама» сделала глоток.
– И ты знаешь всех людей отсюда? – пыталась отвлечь её Элиза, наблюдая за тем, как женщина берёт булочки лишь в не нужной ей обёртке.
– Да, – стала указывать пальцем на людей вокруг и, глядя на них, рассказывать о том, откуда они и почему остались, пока девушка незаметно пыталась выпить адсорбент.
– Здорово, – сухо и уныло ответила Элиза, запив таблетку соком. – Почему ты ешь только булочки с красной упаковкой?
– Красный кровавый, – сказала она, красившая утром губы в ярко-малиновый цвет.
– Мона сказала, что те, что в белые она заворачивала только те, что с необычной начинкой, – потянулась за один из них.
– Тогда по одной в белой упаковке? – схватившись, начала откусывать.
Та передозировка, что заставляла человека не оставаться в Карлингене, а покинуть сей мир, наполняла каждую булочку, завёрнутую не в вызывающий и кровавый красный, а в мирный и дружелюбный белый цвет.
– Что-то знакомое, – скривив брови, произнесла «мама».
– Друзья, – посреди бара своим басистым голосом стал оглашать начало турнира по шахматам мужчина, – всех попрошу подойти к столам, на которых лежат доски.
– Пойдём, – допив свой сок, сказала Элизе «мама».
Людей было не так много скорее потому, что октябрь уж точно не пик для поездок в подобные места, но девушке это было на руку.
– Делимся по два человека на один стол, – кричал оратор.
– За один сядем? – спросила женщина у «дочери».
– Разве не будет эффектно, если мы встретимся в финале? – с глубокой надеждой на «да» ответила Элиза.
– Ты права, – покивала головой «мама». – Это моя дочь, – стала рассказывать она, отойдя в небольшую толпу из приезжих и жителей, а те в ответ ехидно улыбались.
– Прелестная, – сказал один усатый мужчина, глядя на Элизу, стоящую у стола, и попивая арманьяк. – Я буду играть с ней, – выдвинулся в сторону девушки. – Здравствуй, солнце, – взял её руку и поцеловал.
– Вы со мной играть будете?
– Так точно, – присел, а с ним и она. – Давно шахматами интересуетесь? – порой дёргал своими усами в разные стороны.
– С тринадцати лет, – всё время смотрела на «маму» и просто ждала.
– Замечательно, – пялил на неё.
– Лукас, – женщина разговаривала с собакой, вившейся у её ног. – Чего ты хочешь?
– На вид вам лет восемнадцать, – «сделал комплимент» девушке.
– Только не пейте этот напиток, – настороженно сказала Элиза мужчине.
– Булочку? – «мама» опустилась на один уровень с собакой, раззявившей рот и высунувшей язык.
– А то завтра вы и меня, и себя с трудом вспомните, – ответила она, резко став из-за стола и понёсшись к матери.
Никогда не верьте осени: она обманчива
Я выбегаю с курткой на плечах и школьным портфелем в руке, огибаю улицу за улицей, стряхивая с лица капли слёз, сажусь на первый же знакомый мне транспорт, чтобы не опоздать на «семейный ужин», оплачиваю проезд и просто еду как можно дальше отсюда.
Вечерний город кажется уже не таким и живым, а все усмешки вне автобуса вовсе не слышатся. Он, еле-еле наполненный людьми, ехал по кочкам и лишний раз напоминал мне о том, что в школе нам так и не рассказали, куда уходят налоги, если не на животных, инвалидов и дороги. Но зато нам предлагали читать глупую литературу, никак не совпадающую с нашим временем, но дающую понять, чем жили люди раньше: как рождались, в кого влюблялись и зачем умирали – постоянное напоминание о неминуемой кончине и существующем времени, потраченном на чтение страниц в двадцатилетней оболочке.
Примкнув к окну с портфелем в обнимку и чувствуя под собой треск, я ждала конечной остановки, на которой мне пора выходить, а затем вовсе заснула.
– Девушка! – меня потрясли за плечо. – Вставайте, – я, вскочив, мигом выбежала из автобуса. – Вырастили наркоманов, – покрутив голой, выдвинулся в свою кабину водитель.
Воздуха не хватало, мои лёгкие не могли полноценно дышать, а сердце колотилось так, будто я выбежала не из автобуса, а из горящего дома.
Сзади послышался звук ускользающих колёс, а я села на тротуар в окружении жилых домов и считала стоящие машины, чей цвет не могла разглядеть: пара чёрных, семь тёмных и одна серая. «Как же тускло», – подумала я, наконец насытив свою кровь кислородом. Недолго думая, я схватила ручку своего рюкзака и понеслась домой, дабы снова услышать мамины расспросы о том, где я была и почему я в новой форме, неподходящей мне по размеру.
Сотни мыслей пролетали тогда у меня в голове – ни одной хорошей и только пара о вкусной домашней еде, ведь я так и не приняла торт внутрь: «может, «повторить чей-то успех», звучавшее от Вильгельма, было лишь якорем, а не предназначением; может, он не так сильно желал этого, сколько мысль о возможном случившемся оставила бы его здесь; а может, он хотел, чтобы люди перестали видеть в нём инвалида?»
Если бы в тот день я не потеряла его, он, вероятно, дал бы мне силы идти дальше, хотя сам всегда говорил, что я «позволяю ему чувствовать себя снова девятилетним», но я так и не сказала Вильгельму о том, что он «заставляет меня чувствовать себя живой».
Провернув ключи в дверном проёме и зайдя внутрь, меня встретила наша кошка, тёршаяся о мои широкие брюки, а затем и мама:
– Где ты была? – спросила, выглядывая из кухни.
– Бег, – покашляла я.
– А форма? – насторожилась она.
– Свою я порвала – дали новою, – сдерживая слёзы и снимая грязную от луж обувь, ответила я.
– Порвала? – испугалась мама.
– Да, – снимала куртку, – такая глупость, – наигранно посмеялась.
– Ты упала?
– Да, – повесила на вешалку.
– У тебя всё в порядке?
– Всё хорошо, мам, – не так уж и уверенно ответила я. – Мне нужно в ванную, чтобы смыть с себя всё.
– Аккуратнее Элиза: я беспокоюсь, – ушла обратно к себе, пока я с горем пополам поднималась по лестнице.
Говорят, что все проблемы решаемы, но моя голова, в то момент забитая сплошными неудачами, кричала мне, что всему пришёл конец: и долгой подстроенная дружбе, и отношениям с отцом, державшимся на волоске, и школьной шаблонной жизни. Тогда, пройдя по недлинной коридору, заглянув в комнату Арнольда, сидящего в отцовских наушниках и слушавшего его любимые песни на плеере, я прошла чуть дальше и очутилась в злополучной ванной, которую крепко закрыла на замок.
Наконец отпустив крайнюю слезу, я закинула свои уши музыкой и, раздевшись, посмотрела в зеркало: бледная, местами проскакивают подростковые прыщи, большие глаза и кривой нос, несуразная форма лица и его аристократический оттенок. Стала набирать горячую ванную, а с ней и искать в маминой аптечке таблетки снотворного, которые, похоже, она уже выпила, но зато откопала баночку валерьянки, что выхлебала в первую минуту, и с мыслью «как же мне жаль» легла в наполнявшуюся водой ванную.
Крайний раз глянула на своё детское полотенце, пару раз посмотрела на свои ладони, что мама раньше сравнивала со своими большими, которые я уже переросла, глянула на лампочку, вкрученную на потолке, свет которой никогда не менялся, и заснула с целью захлебнуться.
Настенный календарь остановился на первом четверге октября. Я, пережив вчерашний ужин, проснулась с больным горлом и раздирающим моё горло кашлем. Почти восстановившийся Арнольд прокричал: «Я заразил тебя бешенством!», а затем убежал собирать свои вещи перед отъездом к отцу, пока мама, пришедшая утром с ночной смены, досыпала свой последний сон.
– Ты точно не едешь? – спросил у меня мой брат, носившийся по своей комнате в поисках комиксов.
– Что мне там делать? – присела на его кровать.
– Это из-за болезни? – наивно спросил он.
– Ты дурак, – хрипев, ответила я, – меня там не ждут.
– А меня?
– Тебя? – озадачилась. – Я бы тебя ждала.
– Правда?
– Самая чистая.
Та поющая осень разбудила нас карканьем ворон и звуком улетающих отсюда на зиму птиц. Она была точно жёлтой с отблеском оранжевого цвета. Тогда осень была особенной – я запомнила её такой.
– Думаешь, – отвернулся от своего маленького портфеля с вещами Арнольд, – отец подарит мне новые плеер и наушники?
– Не-а, – стала крутить кольцо на пальце. – Зря ты едешь с надеждой на то, что что-то да получишь от него.
– Я ему верю, когда он что-то обещает.
– У тебя ещё есть время разочароваться, – посмеялась с кашлем я.
– Ну и ладно, – плюхнулся ко мне на кровать, положив свою голову мне на колени. – Я всё равно буду всем и всегда верить.
– Ты чудной, – улеглась всем своим телом на кровать и я, потрепав брату волосы, – лучше всех вокруг.
– Мне страшно, – скомкался в клубочек.
– Почему?
– На следующей неделе снова в школу – меня там ненавидят.
– Говорят, ты лез под мяч, – сказала я.
– Лез, – чуть прикрикнул он, – но нельзя же бить меня им.
– Ты не заслуживаешь боли Арнольд, но сам же её и провоцируешь.
– И что мне делать?
– Гуляй с ребятами своего возраста и не лезь к старшакам, – вытерла слезливые из-за болезни глаза.
– Арнольд, – постучавшись, открыла дверь мама, – я выпью кофе – и мы поедем.
– Хорошо, – вскочил с кровати, случайно ударив меня по животу головой.
Выйдя из комнаты и оставив Арнольда наедине со своими игрушками, я пробежала по лестнице в сторону кухни, на которой за барной стойкой сидела мама и заваривала себе кофе.
– Зачем ты ездишь к нему? – наконец задала я этот вопрос.
– Ты же знаешь, Элиза, – засыпала пакетик, – его новая жена не может ставить ему уколы после давней аварии, а я медсестра.
– Ты до сих пор любишь его? – спросила я, стояв у входа и опираясь о стену.
– Нет, – залила кипятком кофе, – у меня же есть Ричард.
– Ты про чай? – неловко пошутила я.
– Завтра он работает в ночную, а в пятницу обещал, что мы все вместе посмотрим «Назад в будущее».
Я не понимала, врёт ли мама, когда говорит о том, что отпустила отца, но знала, как же нас всех любит её новый мужчина Ричард, постоянно присылающим нам подарки и желающий встретиться. Как– то раз вне удалось поговорить с ним по телефону, пока мама принимала ванную, и тогда я почувствовала то, что должен чувствовать каждый ребенок – необходимость близкому.
– Он хороший, – присела рядом с ней.
– Думаешь, он заменит Арнольду отца? – шёпотом спросила она.
– Да, – кивнула головой, – и мне тоже.
– Я наконец спокойна.
Мы наивно посмотрели друг на друга, и в её морщинистых глазах, на которые моментами падали жёлтые лучи, бегающие по всей кухне, я наконец прочитала «счастье». Она снова обрела его. Это было чудо, о котором снимают фильмы и пишут книги.
Даже если его, на самом деле, не существует, а мы решили называть им ту самую доброту, что получаем в ответ. Чудо.
Вечером, когда солнце собрало впереди себя всевозможные тучи, а погода предвещала град, я проснулась от сухости во рту и спустила вниз в полную темноту попить воды, но мои уши тут же заполнились неприятным звуком от пищащего звонка на домашний телефон.
Я, сонная и бледная от болезни, подняла трубку, отчего тут же её повесила. «Элиза Броер?» – «Да» – «Ваша мать и ваш брат попали в автокатастрофу – они скончались на месте».
Из глаз тут же потекли слёзы, жидкости во рту совсем не осталось, а рот был прикрыт моими двумя ладонями – я кричала в себя, присев на холодный пол, но затем резко выбежала на улицу, на которой только начинал идти дождь и невтерпёж выпустила из-за своего рта все те злость и обиду, что испытала. Ливень начался – я промокла насквозь.
Никогда не верьте осени: она обманчива.
«Удачное совпадение»
– Не корми собаку мучным, – сделала замечание Элиза «маме».
– А что будет? – улыбнулась людям вокруг. – Она располнеет? – все рассмеялись.
– Не надо, – со злобой сказала ей девушка.
– Пускай съест, – выкрикнул кто-то из жителей.
– Давай малыш, – достала булочку в белой обёртке, как друг Элиза ударила «маму» по руке и забрала её. – Да как ты смеешь? – оттолкнула «дочь» в сторону.
– Вот смешные, – приезжие стали шептаться. – Пойдём отсюда.
– Постойте! – крикнула им в след женщина. – Мы же шутим, – улыбнулась, но так и не смогла их остановить. – Кристофер! – позвала она уже знакомого Элизе мужчину и указала на двери.
Карлик с лицом ребёнка выбежал из-за барной стойки и, заперев выход, встал на проходе.
– Кристофер? – узнала его девушка.
– Элиза, дорогая! – неловко засмущался. – Как поживаешь?
– Немедленно все оставайтесь на месте, – женщина обратилась ко всем.
– А то что? – дерзко спросил один из приезжих парней.
– А то что? – зашла за барную стойку и достала бутылку. – Мои люди здесь вольют тебе это в горло – и через полчаса ты, – подошла к нему впритык, – в лучшем случае, ослепнешь, – поставила на один из столиков с доской для шахмат. – Так что усаживаемся и играем.
Все, напуганные до мозга костей и не очень, нервно подходили к своим столикам, пока весёлый Кристофер рассматривал цифры на своих наручных часах.
– Начинаем, – сказал оратор и велел всем запускать шахматные часы.
Мозг думал туго. Мысли были не о том. Всё шло не по плану.
– Она правда всех напоит? – испуганно спросил у Элизы усач.
– Правда, – пробормотала она ему в ответ, – она может.
– Падение флажка! – крикнул ведущий парню, с которым «мама» играла в шахматы.
– Побоялся парень, – чуть вспотев, сказал мужчина.
– И я боюсь, – вдохнула Элиза, – но вы проигрываете.
– Неизвестно, что она ещё сделает с победителем – все сейчас начнут сбегать, – шептал он.
– Вы выиграли, – ведущий поднял руку девушки. – Мужчина может отходить в сторону, – покрасневший усатый убежал.
Никакой музыки – звуки стекающего пота и тикания часов. Следующие партии проходили быстро оттого, что никто больше не желал играть, а думал о том, как бы побыстрее узнать, что будет дальше. Последняя игра проходила между Элизой и «мамой». Женщина больше не смотрела на девушку как на «дочь», но была уверена, что та поддастся ей во имя семейности.
Пара пар минут – и «мама» начинает задыхаться: её лёгкие набирают большое количество воздуха, а кислород наполняется алкоголем – на последнем ходе она теряет координацию и падает со стула.
– С вами всё в порядке? – подбежал Кристофер.
– Чертовка! – крикнула она Элизе из-под лба. – Помоги встать, – как вдруг вовсе набросилась на «дочь», сбив шахматную доску со стола.
– Отпусти! – кричала она, носясь с ней по всему бару, пока Кристофер их разнимал.
Корзинка с ядовитыми булочками опрокинулась от того сумасшествия, которое вытворяла эта семья, а всё содержимое выпало на пол – собака накинулась на них.
– Лукас! – закричала Элиза, оттолкнув женщину, но не успела предостеречь животное, умирающее от капли яда.
Жуткий лай, а зачем скул раздался на весь бар: пёс перевернулся на спину, качался на ней, а потом вовсе закрыл глаза.
– О нет, – женщина кинулась к собаке, оставив «дочь», – мой малыш.
Воспользовавшись моментом, Элиза, растерянная от смерти собаки, подбежала к Кристоферу и стала насильно забирать у него ключи, как вдруг все находящиеся, кроме жителей, стали ей в этом помогать, придерживая мужчину. Она, быстро открыв дверь, кинулась убегать, но её тут же остановил долгий вой собаки с ещё чуть открытыми и смотрящими на неё глазами, лежавшую рядом с хозяйкой.
Десяток приезжих пулей вылетел из бара, оставив там жителей вместе со своей «королевой».
– Убегаем! – кричал ей усатый, но картинка впереди неё расплылась, а звук вовсе пропал. – Беги! – схватил её за руку, пока было ещё время.
За что-то приходилось платить натурой, за что-то – деньгами, а за свою свободу Элиза отдала чужую и даже чуть более ценную, чем человеческая, жизнь. Девушка, откинув в сторону руку мужчины посреди дороги, решила, что не даст пропасть и своей знакомой Анне, до сих пор сидящей со своим суженным на лавочке, прямо держа спину.
– Уходим, – подбежав, схватила она её за запястье.
– Куда? – озлобленно спросил Арне и, встав, оттолкнул Элизу.
– Не губи её!
– Она останется здесь.
– Мне здесь нравится, – сказала Анна девушке.
– Как же так? – пустила слезу. – У тебя же в голове была другая жизнь, – встала на колени. – Прошу: оставь его!
– Мне нравится здесь, – ответила девушка.
– Ты врёшь! – встала с земли и ударила девушку по щеке, но та и глазом не повела.
– Побежали, Элиза, – уговаривал её усатый.
– Беги Элиза, – с усмешкой сказал Арне.
Франция потеряла очередного талантливого режиссёра в виде Анны, встретившейся одним вечером героине в баре. Из живой и сверкающей девы, мечтающей снимать фильмы и бестолково знающей французский, она превратилась в тусклую и кем-то слепленную пустышку.
Собрав ноги вместе и краем глаза увидев «маму», выбирающуюся на коленях из бара, Элиза вместе с усатым мужчиной побежала в сторону особняка Клаусенов, чтобы забрать Мону.
– К порту! – крикнул, притормозив, усач.
– Нет, я не могу, – запыхавшись, сказала девушка.
– А куда?
– Мне нужно «отобрать» подругу у сумасшедшей семейки, – указала пальцем в сторону, – она там.
– А дальше?
– У неё лодка – уплывём.
– Я могу помочь, – амбициозно предложил, вероятно, влюблённый в Элизу мужчина.
– Не надо, – повертела головой вправо-влево, – уплывай как можно дальше и раньше, – чуть отдохнув, побежала дальше, пока усач остался стоять на месте.
Подбежав к высоченному забору, Элиза столкнулась с проблемой в виде закрытой калитке, которая тут же решилась: Мона, увидев девушку через окно, выбежала открывать ей ворота.
– Где все? – обняв её, спросила Элиза.
– «Папа» в саду, а Симон – в маяке, но я не знаю, сколько у нас есть времени, – взяла девушку за руку и потащила за собой. – Лодка, старая и деревянная, уже в гараже – можем бежать.
– Я не могу, – остановила на входе в дом её Элиза. – Мне нужно найти свои старые вещи.
– Старые вещи? – с усмешкой спросила Мона. – Они вот– вот вернутся!
– Лодка стоит, все заняты – у нас есть время! – уверяла её девушка. – Ты знаешь, где они?
– Вероятно там, где и подписанные пакетики для булочек, – они побежали дальше в сторону тайного подвала.
Зайдя в дом, они тут же встретили «папу», умывавшегося после работы с виноградными полями.
– Где «мама»? – обратился он к Элизе.
– Она завела меня сюда и пошла дальше играть в шахматы.
– Ты проиграла? – отчаянно спросил он.
– Да.
– Не расстраивайся, – постучал левой рукой по её плечу.
«Татуировка в виде маяка, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны – первая любовь», – рассказывала «мама».
«И, видимо, последняя», – подумала Элиза, увидел символ на левой руке мужчины.
– Мона помогает мне найти шарики для игры в гольф, – сказала девушка «папе».
– Хорошо, – настороженно посмотрел на служанку. – И зовите, когда будете играть! – посмеявшись, пошёл в гостиную.
Конура, как у собаки, через которую они лезли, уже сыпалась от старости и создавалось впечатление будто вот– вот обрушится вместе с домом. Пролезая внутрь и закрыв за собой дверь, послышался мотор от машины – кто-то приехал.
– Удачное совпадение, – сказала Мона, спускаясь по лестнице.
«Карлинген»
Эта пустошь в голове, пока ты подходишь к яме, в которой раньше хоронил лишь мёртвых жаб, смотришь вниз и натыкаешься на красный бархатный гроб, который выбирала с новым мужчиной матери пару дней назад, резко наполняется мыслями о том, насколько неуловимо и жадно время: оно не дало мне и минуты, чтобы попрощаться.
Я вспоминаю мамины признания, что оставила без ответа, подхожу к Ричарду и зарываюсь в его тёплую куртку, пока на улице мороз. Кто-то сравнивает боль от кончины близкого человека с разрывом сердца, кто-то другой – с болью под рёбрами, но я бы рассказала о пустоте внутри, через которую несётся стая лающих собак в беззвучном режиме, если бы не старалась врать самой себе.
Он был таким, каким я представляла его всё это время: статный мужчина с красивой бородой и добрыми глазами, прячущимися за круглыми стёклышками очков. Его любви не было придела: Ричард жил со мной до самой зимы, а затем вовсе предлагал продать свой дом, чтобы мы жили вместе, ведь всё здесь напоминало ему о любимой женщине, а мне – о матери. Но мы выкинули все вещи: и старую одежду, и подаренные на Дни рождения игрушки, и лопатку, которой мама переворачивала блины, и комиксы Арнольда о супергероях, и кассету с фильмом «Назад в будущее».
За всё время видела я своего отца лишь дважды: на похоронах и у нас дома перед тем, как он проиграл все свои деньги в покер и не стал выпивать по вечерам, а затем и не был уволен с его стабильной и, как ему казалось, вечной работы. Но и его мы решили выбросить.
Я всегда думала, что лучшим лекарством от боли станет время. И я ждала, хотя меня постоянно меня вопросы: «Сколько ещё ждать? Сколько мне ещё мотать этот срок?» Самое страшное заключается в том, что в нас не встроены часы: мы не знаем, как долго будем по-настоящему любить, сколько скучать, как часто будем вспоминать и будем ли вообще.
Время текло, но легче не становилось. Каждое утро начиналось со школы, в которой я постоянно спала, местами слушая извинения моих старых друзей за содеянное, а каждый осенний вечер – с пробежки до дома Вильгельма, которого я вечно искала и заканчивался вкусной домашней едой Ричарда, что он готовил, отвлекаясь от остальных забот.
В тот день наконец за долгое время выпал запоздавший снег – канун Рождества – меня вызвали к директору перед тем, как впопыхах выгнать из школы на улицу в метель. Бродя по коридорам, украшенным яркими звёздочками и тёмно-зелёными ёлками, я ждала, пока директор выйдет из своей ложи, а его бухгалтерша не позовёт меня внутрь.
– Элиза Броер! – выкрикнула из-за двери женщина лет сорока со смешной причёской и неприятным голосом.
Окно, которое я приметила ещё в октябре, теперь было совсем тёмным, а птиц не было и подавно: снежинки кружили и прилетали в самое стекло.
– Здравствуй, Элиза, – теперь не стоявший лицом к окну сказал Маркс Питерс.
– Добрый день, – ответила я, шагая в сторону своего стула.
– Почти вечер, – глянул в окно. – Как планируешь его провести?