Третье февраля

VII

Два последующих дня Таня старалась избегать меня, впрочем, и я не знал, как нам общаться далее. Выходило так, что мне призналась в своих самых благородных и благосклонно настроенных чувствах девушка, о чьей красоте внешней и душевной я и мечтать не мог, в то время как я, злостный привереда, решил омрачить момент и вовсе отвергнуть ее любовь.

В мысленном потоке я написал на последней страничке своей скудной научной работы следующую запись:

Неужели нам для счастья, которое вот, буквально в трех метрах за дверью, плачет, смеется, радуется, печалится, заботится и переживает, нужно еще что-то? Тогда отваживаюсь спросить, что это такое и почему оно для себя слишком много требует? Правду ли говорят, что, теряя, мы находим большее? Нужно ли нам это? Стоило ли терять возвышенное, чтобы отыскать что-то сильнее божественного света?

Возможно, я просто обожествляю Танечку. По крайней мере, я возвышаю ее именно на такую ступень, ведь ничего более прекрасного я ранее не видывал и более, верно, уже никогда не увижу. Мало видеть ее красоту телесную: ясные очи, румяное лицо, тоненькие пальчики и пропорциональную фигурку – нужно проникнуться ее смехом, слезами, ролью матери, страдалицы и невероятно сильной женщины. Но даже перечисленное не дает полное понимание благолепия девушки. Сим нужно непременно жить и дышать.

Жить и дышать.

Сорок восемь часов я попросту слонялся между домом, университетом и решил закончить кабаком с ироничным названием «Разбитые». Такое мне явно подходило, ведь по сути, отказавшись от Тани, я разбил самого себя.

Выпил стакан пива, за ним еще один и еще. Не помогало. Не получалось утопить в ржаной золотистой жидкости черные волосы и нежную душу. Сменил напиток на более крепкий. Водка разливалась внутри каким-то другим ощущением: не грусти, легкой обреченности и подступающей пессимистичности, а светлым равнодушием, слегка переходящим в неспокойное, но все же более отвлеченное состояние. После вслепую выпитой бутылки мысли о Тане оказались за каменной стеной, увитой темно-зеленым плющом. Я чувствовал, как воспаленная черепная коробка пытается вернуться в привычную явь и словно тараном предпринимает попытки пробиться сквозь стену. Таран, к счастью, затопило «огненной жидкостью», которая начала действовать в избытке не сразу. По мере того как она всасывалась в кровь, меня тянуло выпить еще, и так по кругу, до тех пор, пока в глазах разом не потемнело.

– Нет, вы просто посмотрите на этакую скотину! – кричал какой-то гражданин с неприятными черными усами. – Все приличные люди сидят и культурно выпивают, в то время как эта свинья, – тут он показал на меня пальцем, – напился, как это, братцы, говорится, в стельку. Благо не буянит, не то я бы показал этой пьяни его место.

За столиком дружно загоготали его приятели. Возможно, в другом состоянии я пустил бы дело на самотек, но водка придала геройства. Без лишних слов я влез в неравную драку, обреченную кончиться для меня весьма плачевно. Тем не менее мне удалось уложить двоих, в том числе обидчика, после чего двое других набросились на меня из-за спины и, повалив на пол кабака, избили. Истошные женские крики, брань других разбуянившихся алкашей побудили в кабаке хаос. Те, кто били меня, уже ввязались в общую драку. Пригибаясь от летающих тарелок, лавируя между сломанных столов и стульев и не переставая раскачивать свой внутренний маятник, я выбрался наружу.

Пахло свежестью. Мириады звездочек, точками-огоньками, расцвечивали ночное полотно. Хотелось курить, но сигарет не было. Глубоко подышав, я решил ни за что не идти домой. Смотреть на то, как Соня будет брезгливо отворачиваться, а Таня со скрипом и обидой на сердце делать вид, что ничего не произошло, не хотелось и вызывало бы внутри лишь противоречивые чувства. Прислонившись к стене, я опустился на потемневший от грязи снег.

– Мужчина, вы в порядке? Вам помочь?

Сквозь пелену я увидел лицо какой-то женщины, склонившейся надо мной. Я пытался выдавить из себя что-то человеческое, но наружу рвались лишь нечленораздельные звуки.

– Что с вами? Вас били?

Бурча, я пытался закрыть от нее истекающее кровью лицо, но она постоянно отдергивала мою руку. Вытащив из плетеной сумки-корзинки тряпочку, женщина принялась вытирать мне лицо. Вдали к тому времени стал слышен вой сирен.

– Идемте, одной салфеткой тут не отделаться. Где вы живете? Я помогу вам добраться до дома. Скажите адрес. Мужчина? Вы меня слышите вообще?!

Я ничего не говорил и вставать не хотел. Пусть меня заберет милиция, так будет лучше и для Сони, и для Тани. Женщина между тем не унималась и пыталась меня поднять. После нескольких безуспешных попыток она стала применять к моему лицу пощечины. Два удара благосклонно повлияли на то, чтобы я повиновался.

Шатаясь, я встал. Женщина тут же подхватила меня за руку. Со стороны смотрелось крайне нелепо, и, вероятно, мне было бы крайне стыдно за то, что такая хрупкая особа помогает устоять на ногах взрослому дядьке, но в том положении дел мне было все равно. Аккуратно ступая, женщина увела меня от кабака. Так, немного покачиваясь, мы добрались до ее подъезда.

По ступеням я поднимался особенно тяжело. Ноги с трудом переступали с очередной бетонной перекладины на другую, при этом постоянно держа вестибулярный аппарат в напряжении.

Когда мы наконец добрались до ее квартиры, женщина шумно выдохнула. Пока я, обмякший, лежал в прихожей, она успела сбросить с себя верхнюю одежду и сбегать на кухню за стаканом воды. Кое-как напоив меня прозрачной жидкостью, она помогла мне раздеться.

После отвела меня в полумраком накрытую комнату. На бордовом диване мне предполагалось провести эту ночь. Женщина помогла мне лечь на бок. Сквозь прорези полубреда и оборачивающегося в спальный кокон рассудка я слышал, как она, присев рядом, что-то говорит. Единственным, за что зацепились мои хмельные мысли, было ее имя, Наталья, после чего я перестал слушать ее окончательно. Решив наутро поблагодарить свою спасительницу, я провалился в сон.

***

Танечка никогда не простит мне того, что я не пришел домой тем поздним вечером и остался ночевать у какой-то незнакомой мне женщины. Девушка непременно будет расспрашивать, где я шлялся в эту глухую ночь, и мне ничего не останется, кроме как признаться в содеянном: в больших количествах выпитого алкоголя, сопряженных с вовсе не стоящей дракой и чудесным спасением миловидной особой моего тела, которая умудрилась притащить его в свое гнездышко. Что же, я был весьма облюбован судьбой, раз мне не позволялось замерзнуть на холодной улице.

***

Очнулся я, вероятно, лишь наутро. Голова жутко гудела, наглухо занавешенные окна не пропускали в комнату ни единый луч света. Если бы я не помнил Наталью, можно было бы подумать, что меня похитили и удерживают в комнате, где я бы не смог позвать на помощь. Но это была самая обычная комната и самая добрая женщина, лица которой я, к сожалению, вспомнить никак не мог, как бы ни пытался. Аккуратно поднявшись с дивана, я нашарил в темноте дверную ручку и беззвучно провернул ее.

Коридор был налит дневным светом. Наверное, был уже обед. С кухни сладко пахло чем-то вкусным, и поначалу казавшийся перспективным и самым удачным план побега рассыпался на мелкие кусочки. Живот недовольно заурчал, и мне ничего не оставалось, как повиноваться. Перегнувшись через перегородку, я увидел Наташу.

Она была невероятно красива, верно, даже красивее Танечки. Волосы, несмотря на то что были беспорядочно рассыпаны, выглядели довольно аккуратными, в первую очередь из-за того, что они не запутывались и превращались в колтун, а были витками разбросаны по спине. Женщина часто потирала свой носик. С минуту я наблюдал за ней, после чего сухо кашлянул.

Она встрепенулась и, обернувшись, улыбнулась мне.

– Доброе утро, – сказал я. – Наталья, верно?

– Можно просто Наташа и можно на «ты», – ответила женщина изящным, тоненьким голоском. – Как спалось?

– Как младенцу, – коротко сказал я. – Спасибо, что помогли… помогла мне.

Я попытался выдавить такую же искреннюю улыбку, которой она одарила меня несколько секунд назад, но вышло довольно нелепо.

– Я не могла пройти мимо. В таком состоянии, как вчера, ты мог натворить что угодно. К тому же ты был после драки. На лице до сих пор остались кровоподтеки.

Машинально я потрогал лицо. Наташа была права – на левой щеке прощупывался синяк, к тому же чуть ниже подбородка, прямо под челюстью, чувствовалась корочка от запекшейся крови. Вчерашняя картинка произошедшего восстанавливалась по маленьким кусочкам мозаики, выпавшей из какого-нибудь католического витража, постепенно, по мере того как Наталья неустанно говорила, а я поглощал завтрак. Было весьма трудно совмещать потребление двух совершенно разнящихся потоков (информации и еды), но все же мое тело справлялось со спонтанно поставленными задачами. Вскоре витраж был собран, а желудок приятно источал тепло.

Что нужно было делать дальше, я не знал. Хотелось поблагодарить за слишком необычайное гостеприимство Наташу и поскорее удалиться, но в то же время я чувствовал, как заинтересовал ее, от чего она даже притащила меня к себе домой и накормила завтраком. Для женщины советского образца (если можно так выразиться) это могло быть не свойственно. Тогда я решил деликатно начать в последнее время ставшую наиболее значимой одну-единственную тему.

– Наташ, хотел бы тебя спросить, не пойми только меня неправильно, – перетасовывал я в голове слова и, как мне казалось, успешно складывал их в предложения. – Ты замужем?

– Ого, – удивилась она. – Так быстро мужчины еще не пытались подвести меня под венец.

Я потупился. Наташа засмеялась.

– Я пошутила, – сказала она и накрыла ладонью мою руку. – Мужа у меня нет, и толпы поклонников, как ты уже мог бы понять, тоже.

– Но почему такая миловидная особа до сих пор не нуждается в тепле мужских рук?

– Они мне попросту не нужны, – ответила Наталья. – В студенческие годы я много любила, но никого не подпускала к себе настолько близко, чтобы довериться окончательно. Мне незачем мучиться всеми теми любовными терзаниями, которые присущи наивным девушкам. Достаточно было подруг, которые разбивали об юнцов свои детские сердца, а потом плакали навзрыд или тревожили мою душу ночными разговорами. Мне все это казалось слишком диким и каким-то жестоким. Я столько наслушалась от них, что разлюбила навсегда.

– Но как же дети? Тебе никогда не хотелось видеть маленькие ручки и ножки? Слышать, как это маленькое чудо мерно сопит по ночам, радуется, когда мама играет с ним или обнимает тебя с такой нежностью за шею, говоря при этом самые дорогие слова?

Наташа нахмурилась. Видно, я нечаянно наткнулся на больную для нее тему.

– Прости, я не знал…

– Ничего, – сказала она и грустно улыбнулась. – Я уже давно смирилась с тем, что у меня никогда не будет детей. В первую очередь это касается моих физиологических особенностей.

Она тяжело вздохнула и отдернула свою руку.

– Тебе пора. Дома тебя, наверное, уже потеряли.

VIII

В чем заключается безысходность жизни? Наверное, в том, что мы никак не можем повлиять на происходящие в ней события. То, что, как нам кажется, мы в силах подвергнуть собственному осмыслению и придать ему субъективный ход, на самом деле оказывается не чем иным, как очередным поворотом уготованного бытия.

Что же нами движет? Бог? Судьба? Вселенная? У разных народов на сей счет найдутся самые разные ответы, подкрепленные во многих случаях священными книгами. Отчасти, почему тогда, выходя из-под влияния святых идей, люди возвышают себя до великих и рушат привычные устои? Разве может так называемый Бог позволить, чтобы люди позволили себе встать на Его место? Он же должен повелевать судьбой, распоряжаться нами и следить, чтобы особенно яростные еретики не вели за собой толпу. Но почему все же это происходит? Этого не знает никто.

Я хотел взять в качестве примера Наталью. Ее доброе сердце должно было преисполниться счастьем земного существования в виде любящего мужа и детей. Почему же Бог, Судьба, Вселенная отобрали у нее единственный смысл жить? Для чего тогда просто любить, если нельзя в полной мере наслаждаться плодами этой бесконечной любви друг к другу?

Почему одним в этой жизни дается все, а другим – ничего? Отчего в этой сложной структуре, которую люди называют «земная жизнь», кто-то имеет право быть счастлив, а кто-то не удостаивается даже маленького чуда? За что этот жестокий мир забирает все лучшее и отдает его властолюбцам, циникам и прочим мерзавцам? Почему маленького счастья не заслуживают рабочие, учителя и иные светлые люди, искренне желающие и делающие все для этого?

К сожалению, нам не постигнуть всех замыслов, которые уготовили нам небеса. Поэтому все, что нам остается, – это принимать происходящее как данность и верить, что когда-нибудь они станут к нам благосклонны.

***

Календарь показывал двенадцатое февраля. Погода хмурилась, но снега не было. Я медленно шел к дому. Внутри одновременно кипели злость и досада.

Адреса Наташи я не запомнил – был слишком погружен в свои мысли. Ее смех, исповедь и доброе отношение связали меня каким-то невидимым узлом всего за одну ночь, проведенную у нее дома. Нужно было хотя бы на секунду задержаться там, взять ее домашний телефон или записать на клочке бумаги номер квартиры… Но этого не случилось, и чересчур эгоистичный, подавленный я возвращался в то место, которое ранее было для меня самым желаемым, но отнюдь не сейчас.

Не сейчас.

Тани, как обычно, в это время уже не было, впрочем, как не было и Сони. Тихо раздевшись, я проследовал в свою комнату.

Все было точно таким же, как я оставлял до этого. Между тем на столике лежал белый листок бумаги, исписанный аккуратным почерком и источавший знакомый запах духов. Я подошел к столу и взял лист в руки.

«Дорогой Юра!

Сегодня ты впервые за все то время, пока живешь у нас, не появился дома. Наверное, я сделала что-то не то или чем-то обидела тебя. Прости, если так. Извини, что на «ты», просто так мне легче выписывать мысли на бумагу. Я понимаю, что в ту ночь повела себя глупо и не стоило мне лезть к тебе целоваться. Я даже уверена, что тебе было это противно, несмотря на то, что ты старался до конца держать себя как мужчина и не отвергал бедную девичью надежду. Тем не менее считаю, что с моей стороны было бы наивно полагать, что ты не замечал мою привязанность к тебе. Говорю «привязанность», так как знаю, что ты отвергаешь слово «любовь». К этому времени у меня уже скопилось с десяток стихотворений о тебе, которые я писала ночами, пока ты спал и ничего не подозревал о моих чувствах. Можешь злиться на меня, но, прошу тебя, не делай этого. Ты же знаешь, как моя (перечеркнуто) привязанность сильна к тебе и как сильна эта самая привязанность Сонечки. Изначально я выбрала не тот путь, но, впустив тебя, ни разу не пожалела о содеянном. Прошу, умоляю, не губи.

Твоя Таня».

Листок был вымаран краской и, как водилось практически в каждом горестном письме девушки, ее слезами. Опершись на краешек стола, я опустился на пол. В глазах помутнело. Я задыхался, отчего мне даже пришлось открыть окно. В себя пришел, наверное, спустя лишь минут двадцать.

Ранее вызревавшая в моем воспаленном мозгу идея укрепилась окончательно. Единственный правильный выход был бежать.

Бежать от этой суетной жизни, не терзать Таню с ее добрым сердцем и не пытаться заменить отца Соне. Все, что предрекало мое бренное существование, – остаться вспышкой в их светлых головах и навсегда погрузиться во тьму.

Наспех набросав в свой чемодан какие-то вещи, выбросив парочку тетрадей, в которых остались мои труды, я решил в последний раз оглядеть место, где прожил несколько жизней.

Цветы на подоконнике, которые Танечка поливала с таким трепетом, словно кормила бездомного котенка, громко работающий холодильник, мешавший спать по ночам, от чего мы все втроем вставали, бывало, и пили чай на кухне, ругая его, гудящий, не понимая в тот момент, что эта железка по сути нас сближала, ванная, в которую я часто не мог пробиться, потому что какая-нибудь из моих нимф наводила там туалет для предстоящего дня, коридор, в ту самую ночь ставший свидетелем Таниных откровений и наших поцелуев. Все это уже заранее веяло ностальгией и упущением возможности остаться счастливым до конца своих дней.

Но, так или иначе, я надел пальто и взял под руку собранный чемодан…

Послесловие

До конца своей жизни мы ищем вечность, ответы на неправильно заданные самими же нами вопросы и жалуемся, что все идет не так, как хотелось бы. Течение жизни невозможно изменить – оно непрерывно связано с волей небес, и если русло реки внезапно переменит свой ход, значит это деяние было предусмотрено свыше.

Тем не менее мы вправе оставаться полноправными в маленьком выборе. Судьба – это не злодей, который хочет, чтобы мы мучились или испытывали какие-либо страдания, чаще всего – это добрый волшебник, предлагающий тебе пройти на выбор по двум извилистым тропкам, если не больше. Затем еще по нескольким и еще. У тебя всегда будет оставаться вариант, несмотря на сложно устроенный механизм системы.

Но отчасти это играет довольно негативную роль, ведь чем больше у тебя выбора, тем еще более ты сомневаешься в том, какой вариант предпочтительнее и лучше. Могу сказать одно – лучших вариантов нет. Каждая тропа хранит в себе радостные и печальные моменты, из которых, собственно, она и складывается. Ведь нельзя, не получив боли, вывести опыт и понимание ситуации, тщательно проанализировать их и в дальнейшем не натыкаться на те же самые грабли.

Человек, не знающий, чего он хочет от жизни, может метаться в своем непостоянстве целую вечность. Тут уже выступает мною названный «метод потребителя»: когда ты цинично играешь судьбами одних людей, примеривая на себя дальнейшую роль, и с легкостью отворачиваешься от них в прихотях поиграть таким же образом с другими. С точки зрения нравственности – ты падший человек, который только и может питаться кровью других, но если отбросить ее и оставить лишь эксцентричность, то ты весьма успешный человек (уже неуместно упоминающийся здесь), владеющий душами, как зажиточный предприниматель. Но, играя душами одних, ты непременно злишь судьбу, которая может в любой момент обрушиться на тебя в виде злого рока.

Именно поэтому ты должен решать, остаться ли падшим циником или стать тем самым любящим и любимым человеком, с каждым днем одаряя счастьем новые сердца и души.

Жаль только то, что понял это я слишком поздно и не успел познать истинные законы любви.

Тане от Юры (1981 год)