LAДО

– Ирка его поцеловала. Наша, из шестой комнаты. Она мимо шла, остановилась, взяла за руку и поцеловала. Ну он и кинулся танцевать.

– И что же теперь?

– Она пока к мужу уехала, за город. Не поймешь их. Кусаются, кусаются, потом мирятся, живут, значит, любят.

– А этот как же?

– Что этот? Приедет, попросим. Расколдует…

Проба пера…

Люди часто уходят. Приходят тоже, слава Богу, часто. Но ведь потом все равно уходят. Пусть ненадолго. Погуляют и вернутся, посидят и вновь идут.

Одна говорит: «Ну ладно, спокойной ночи». И нет ее уже. А только что сидела и смотрела так хорошо. И луна светила так хорошо. И я был такой хороший. Нет, в этом я абсолютно уверен. Тут уже никто не скажет мне: «Нет, ты мерзавец, ты столько раз обижал людей». Да, стыдно, я обижал. Но сейчас с ней я был хороший. Потому что рядом с ней нельзя быть плохим. Это противоестественно.

Вот она ушла, и полезли они. Где они были минуту назад? Где они были? Она бы сказала. Она бы сказала им: «Он не хотел… Я верю». Я бы заплакал. Я бы плакал и плакал. Приходи меня качать. Ты сама красота. Потому что иначе и быть не может. Кто, если не ты, красота. Без тебя мне их не снести. Много их, а ты одна. И такая ты… Паутинка… А легко. И откидываю я одеяло, и взлетаю, сам не знаю как… Вокруг все шумят: мол, ночь уже, утром, дескать, встанешь, и летай себе на здоровье. Развлекайся.

Приходите, тетя Кошка, нашу детку покачать.

Проба пера…

Она ехала на эскалаторе вверх, он по стечению обстоятельств ехал вниз. Где-то они встретились. К сожалению… Он уже знал, что с ним будет. Все на неделю вперед. А теперь… Сколько он спотыкался! Сколько пришлось выслушать! А потом… Потом опять вниз…

Проба пера…

Можно, конечно, представить, что ее отравили. Враги. Она ждала меня в Кремле, под охраной пушек, самоходок и самолеток. А я… Я спешил. Видит Бог, я спешил. Загнал сотню лошадей, измучил своим беспокойством друзей, но улыбался. Черт побери, каждый раз, когда я спешил к ней, я улыбался самой широкой на свете улыбкой. Из-под усов. Какие тогда были усы!

Но дело не в усах. Враги узнали, где она, бросили с самолета пилюлю с ядом – сейчас и такое бывает – попали. А я… Я не успел… Вовремя… Как был ей нужен… А не успел. Она умерла на моих руках.

А усы сбрил. Зачем теперь?

Проба пера…

С ней было хорошо. Такая большая и такая некаменная. Они сидели на широком подоконнике, свесив ноги вниз. Штора за ними была глухо задернута, и казалось, обратного хода нет. Тем более что где-то там, за шторой, в бешенстве метался ее муж.

– Как тебя зовут?

– Маргарита.

Он даже отшатнулся. В голове стали проясняться какие-то воспоминания из школьных лет. Вспомнился Набоков. Нет. Там была какая-то другая женщина. Окно… Было окно… Ночь… Скамейка внизу, под окном… А здесь – трамвайные пути… И там что-то было про трамвай… Он вспомнил. «Маргарита рванула штору и села на подоконник боком, охватив колено руками». Маргарита…

Маргарита работала продавцом в рыбном отделе, он – экспедитором. Они почти не встречались. Однажды ему удалось подсмотреть, как она поправляла колготки. Вполне реальная, даже чересчур… Теперь она была волшебная. Синий фартук трепало ветром.

– Летим? – тихо предложила она.

– Я? – зачем-то спросил он.

– До тебя все падали…

– А я?

– А ты полетишь…

– Как свинья?

– Это до тебя все летали как свиньи…

– Ну, как же там было… – он вспоминал. – Боров?

– Да как хочешь… Хочешь – свиньей… Хочешь – боровом… Хоть кем…

– А он?

– Он? Он не полетит… Он теперь как голубь – все больше пешком ходит, далеко не летает…

С ней было хорошо…

– Летим! – решился он.

Они взялись за руки, сошли с окна первого этажа на тротуар и скрылись за поворотом. Через пять минут из окна напротив вылетели еще двое. Где-то еще, и еще где-то… Они все держались за руки. За городом они собрались в стаю и направились к югу…

Через девять месяцев на Пасху он, пролетая над родным городом, был сбит колокольным звоном…

Проба пера…

– Будьте здоровы, – пробасил мужчина в коричневой куртке, нависающий надо мной. Женский голос что-то объявил в динамик, и двери захлопнулись.

– Я что чихнул?

Но я уже не слышал своего голоса. Поезд набирал скорость. В окне напротив включили мое отражение…

Должно быть, чихнул. Где-то выхватил сквозняк. В метро. Здесь их много, только уворачивайся. Люди пробегают мимо, баламутят воздух… От поездов, в поездах… А моему истощенному бессмысленностью организму и пролета мухи достаточно. Глаз неделю дергается, что-то отсчитывает, людей смущает, вгоняет в задумчивость, в мучительное воспоминание: Когда? И Где? И Кто, вообще?

– Будьте здоровы! – дуэтом исполнили студентки напротив. Двери захлопнулись. Оглянулся. Удивительно, в окне за моей спиной то же показывали меня. Значит, мне? Издеваются?

– Спасибо, – хотя все равно не услышат, судя по звуку, мы близки к взлету.

– СПАСИБО, – на всякий случай проартикулировал, может, прочитают по губам.

Снова остановились. Мужской голос что-то проинтонировал в динамик… Их там двое? Двери захлопнулись.

Двери хлопали и хлопали. За окном почти ничего не менялось. Выключали на станции свет, какие-то рабочие меняли буквы, золотили бра, собирали мозаику, заменяли скульптуры… Свет включали, и голос в динамике объявлял новую станцию. Кино, да и только…

Мужчина в коричневом взмахнул руками, и весь вагон хором пропел: – Будьте здоровы! Коричневый поклонился, поднял чемодан и вышел.

Да что за… Твою же мать! Взбесились?

Девушка слева полезла к себе в карман… Или ко мне. Тесно. Достала платок… Свой или мой? Не важно… Протянула мне. Значит, все-таки чихнул. С чего?

– Будьте здоровы, – я растерялся…

– И вы тоже…

– Оставьте себе…

– Что?

– Платок оставьте себе…

– Да. Спасибо… И вы…

Она засмеялась. И я как-то неожиданно засмеялся. Если б заплакала, наверное, я тоже плакал бы… Но ведь засмеялась же…

– Спасибо.

Я высморкался в платок. Стесняясь. Сколько себя помню, всегда стеснялся.

– Алик, – я протянул ей руку с платком.

– Алена, – она взяла меня за рукав двумя пальцами, приподняла и опустила. Улыбнулась. Если б рассердилась – не знаю… Но ведь улыбнулась.

Вдруг что-то подбросило меня, ударило о пластиковый короб лампы и опустило на колени сидевшей по соседству старушке…

– Будьте здоровы!

Меня снова подбросило и опустило на колени к следующему. Пошел по рукам…

Она. Люди возмущались, а она так улыбалась… Если б… Ну это понятно…

Я прыгал. И все дальше от нее… После восьмого пожелания или после тринадцатого меня выбросило на платформу. «Будьте здоровы», – прошуршал голос в динамике, и поезд исчез в туннеле. Главное – унес Ее.

До работы я добрался быстро, но не без лишнего внимания…

Когда-то в детстве у меня обнаружили аллергию на пыль, на пух… Тогда я приучился к чистоте. Теперь живу в порядке, чуть ли не в стерильном. Снаружи. Друзья удивляются, мама радуется…

Тогда же, в детстве, как только получили результаты анализов, избавились от всех пуховых одеял, подушек, пуховиков, освободили канарейку… От всего этого я краснел и чихал. Мама оберегала меня по мере сил. Я чихал даже в Большом, на «Лебедином озере», на «Сказке о царе Салтане»…

Теперь давно привык. Избегал нежелательных встреч, делал дома влажную уборку два раза в неделю, тщательно выбирал вещи. Привык. «Лебединое озеро» посмотрел в записи. Уже почти забыл. Казалось, эта аллергия осталась там, в прошлом, там, где мама, там, где пришлось отказаться от игры в индейцев. Забыл. И вот вспомнил. Но с чего вдруг?

Я топтался возле павильона с надписью «ФОТО». Дверь была закрыта. Ключи – у Светки. Светка – моя напарница. То есть я фотографировал, а она – «какая папочка?», «сколько штук?», «матовая? глянцевая?» Из соседнего павильона девушка выносила манекены и одевала по последней моде. Странно: сейчас продавщицами работают невесты. А в моем детстве за прилавком стояли тещи.

Мужчина в сером хлопнул меня по плечу. Показал на вывеску «ФОТО».

– Вы сюда?

– Угу.

– Я за вами.

– За мной уже занимали.

Он недоверчиво глянул на часы.

– Кто?

– Трое голых и вон та девушка в синем платье…

Невеста накинула на манекен бусы. Дверь распахнулась, и в универмаг вошла Светка.

– Ты здесь? Меня еще нет, а ты здесь… Медведь в лесу сдох?

– Я случайно. Открывай. С тебя кофе.

Мы вошли. Я щелкнул чайник, Светка открыла форточку, включила фотоаппарат. Мужик в сером просветлел: «Слава Богу, девушка. А то я как понял, что он здесь работает, молился, чтоб он фотографом не оказался»…

– Он и есть фотограф. Но вас как уже пострадавшего я сама сниму. Вон туда садитесь. Перед собой держите. Вот так. Головку выше. Не так высоко. Смотрим сюда. Все. Там поставьте… Готово будет через час. Вы первый – придется подождать…

Света нажала на пуск, и кругом замигало множество зеленых лампочек. Что-то запищало, зашумел вентилятор.

– Ты кофе сделаешь?

Ответа не было. Но я знал, что сделает.

– Светка, я влюбился.

– Надеюсь, не в меня?

– Что-то уберегло. Хотя еще недавно я об этом подумывал…

– Ну и кому же так повезло?

– Не знаю. Просто встретились в метро. Зовут Алена.

– А телефон?

– Ничего не взял. Не успел. Аллергия началась, расчихался, кидало по всему вагону. А выбросило на платформу – сразу прошло. Ты бы видела, как Она мне улыбалась… Знаешь? Я думаю, что Она Ангел. Поэтому и аллергия. Совершенно точно… Она, должно быть, Ангел…

– Улыбнулись ему в метро… Тебе лошадь улыбнется – ты влюбишься.

– Дура…

Она, наверное, обиделась. Ну и пусть. Я полез в карман и достал платок. Как в восемнадцатом веке, честное слово. Она ушла, как бы случайно обронив шелковый платочек. Ну, допустим, не случайно, и не обронила, и не шелковый… И я в него высморкался. Но все равно… Я бережно сложил его и убрал в карман.

– Будьте здоровы! – сказал серый, показавшись в дверях. Света, оторвавшись от кофе, повернулась к нему.

– Чего вы приперлись так рано? Вам же сказали – через час! Торопитесь куда-то? Будете заглядывать каждые десять минут, я еще дольше буду делать… Идите гуляйте!

– Но если она Ангел, куда Она прячет крылья???

Со Светкой мы так и не разговаривали. В восемь часов я брякнул дверным колокольчиком и ушел, доверив ей выключать все, прибираться и закрывать павильон. Гулял по городу, читал названия улиц. Около десяти я был дома. Шура (Друг. Как-то зашел с двумя бутылками пива. Так и живет…) впустил меня и ушел к раскрытому окну с кем-то ругаться. Видимо, я его отвлек. Я остановился у закрытой двери в дальнюю комнату, послушал – светофор не унимался. Зеленый свет светофора, скользнув по коньку соседней крыши, влетел в мое окно… Он раскачивал люстру, обдирал обои, сбивал с ног… Мы сожительствуем уже довольно давно… В панельной трешке… Шура, я и светофор… Сегодня снова спать здесь… Прикрепил очередную фотографию на правую стенку, выглянул в окно. Половина бабушки с десятого этажа угрожала Шуре милицией. Причем называла его моим именем…

– Срал я на вас, – кричала половина Шуры, – как та ворона на лисицу. «Ворона какнула… И прямо на лисицу…» Помните, что вы на десятом, а я на двенадцатом, и чтоб я тут ни сделал, все прилетит к вам.

По подоконнику что-то ударило, старушка испугалась, что Шура выполнил обещание, и скрылась. Еще удар. И еще. Первые капли падали тяжело и неуклюже, а потом разлились сплошным «Ш». Тикали часы. Тишина… Тишина – тикает и шелестит…

В дверь позвонили. Шура выглянул из своей комнаты… Когда она стала его?

– Если что, меня нет.

Больше года он говорит: «Если что, меня нет», а к нему никто не приходит… Хотя это полностью сглаживается тем, что он сам никого не ждет…

– Светка…

Она стояла совсем мокрая, волосы и вся одежда стали темнее, к подошвам туфель прилипла лужа… Должно быть, с улицы принесла… Прозрачные капли подрагивали на мочках ушей.

– Какие у Вас… Чудесные сережки.

Деваться некуда, нужно быть гостеприимным.

– Ты как здесь? Вроде живешь не близко… И адрес где взяла?

– Гуляла. А адрес запомнила случайно, у меня здесь тетка недалеко живет…

Чудно. Может, еще уйдет к тетке…

– Мы с ней не общаемся…

Я что вслух сказал?

– Кофе или пельмени? Осталась ложка кофе и с десяток пельменей. И то, и другое, извини, не предлагаю, то, что не попадет в сферу твоих желаний, станет завтраком.

– Тогда кофе.

Она сидела на диване в моей футболке и почему-то казалась мне опасной.

– Я надеялся, что ты выберешь пельмени. Шутка.

– А это что? – она показала на мою коллекцию – сотни три фотографий, развешанных на стене в углу…

– Так. Хобби. Мы же печатаем в основном со свадеб, с отдыха, но женятся и отдыхают все практически одинаково. Я собираю только лица. Так сейчас мало снимают. Все больше в толпе. Еще и обнимутся обязательно. Делаю себе лишний экземпляр. Разумеется, тайно, спрашивать боюсь. Наверняка откажут. Вот на этой стене самые гнусные рожи, а на этой – самые милые. Встанешь спиной в угол, плюнешь через левое плечо и, если учесть, что мы обслуживаем практически весь район, попадешь сразу во все гнусные морды, которые, возможно, встретишь за день… Между прочим, верный путь к хорошему настроению.

Сидит, смотрит и чего-то ждет. Терпеть не могу, когда от меня чего-то ждут. Особенно, когда знаю чего… Где Он, мой Ангел? Может, я его просто придумал? Ну и пусть. Если Ангела не существует, его нужно придумать. Кто-то похожее уже говорил. Теперь мне стало совсем страшно…

Позвонили в дверь. Передышка. Открываю. На пороге участковый. Плечистый и крепкий, носит футболку, бейсболку и кепку, знак ГТО на груди у него, больше не знаю о нем ничего…

– Кому не спится в ночь глухую? Радисту летному и… Знаешь такую поговорку?

– Это я радист, что ли?

– Да нет. Радист я. У меня хоть рация есть. Алик, ты заманал…

– Виктор Сергеич, что за выражения? «Заманал»? С вами дети?

– Дети у меня дома спят, а соседка твоя ненормальная мне телефон оборвала, требуя, чтоб я на тебя повлиял…

– Понято. Зайдешь?

– Нехрен у тебя делать, два часа ночи… Пойдем на скамейке посидим, покурим.

– Пойдем. Ничего, что я так? По-простому… Смокинг постирал…

– Ты бы лучше носки постирал, у меня батарейка в часах окислилась.

А Светка не жаловалась…

Мы вышли к подъезду. Перешагнули через местных кошек, дремавших на прохладных ступеньках. Кошки эти были жертвами нереализованной заботы соседских старушек. Они родились в подъезде, под батареей, еще зимой. Жили, делали свои дела, батарея грела… Когда по подъезду начал разноситься запах, забота дала первую тещину. Котят выселили. Но во дворе милосердие хлынуло на них с новой силой. Они стали достоянием всего дома, а не только нашего подъезда. Старушки спорили, не сходились в вопросах воспитания, питания, гуляния. Отчитывали котят, когда те выбегали за пределы двора. Все обладатели собак, особенно крупных, почувствовали к себе если не ненависть, то, по крайней мере, неприязнь. Котята жили, вырастали в котов и кошек, рожали новых котят, те тоже вырастали… Кажется, что сразу беременные. Им уступали места на скамейке, доверяли самое сокровенное, жаловались на мужа, на сына, на свекровь, на правительство… Искали понимания, сочувствия… А Васька слушает да ест…

Мы устроились на скамейке. Участковый молчал. Начал я.

– А я больше люблю собак. Особенно маленьких, бесполезных…

– А мне пофиг. Я в детстве хотел попугайчика. Мне не купили… – пошла откровенность. Детство. До чего сентиментальные бывают менты… – А сестре купили. И с клеткой. Она им все равно не занималась. Мне так хотелось – не купили, а она даже не просила. Принесли, поставили на стол, орет чего-то, смотрю – дурак дураком… На фиг он нужен, этот попугайчик. Разочаровался в общем. Но все равно обидно.

Ночь накрыла город брюхом серой собаки. Пришла, легла, и черно, и душно. Мы закурили. Он – свои, я – его. Молчали. Мерно постукивал комар в крепкий затылок участкового. Сразу видно, не разбирается в людях…

– Тут у вас в подъезде, говорят, грузины какие-то поселились…

– Вроде были…

– Снимают?

– Понятия не имею…

– Надо бы зайти…

Витя регулярно посещал иногородние семьи в подведомственном ему районе. Вновь прибывших заносил в блокнот. Раз в месяц все видели, как он нырял в нужный подъезд и выныривал с туго набитым пакетом. Пакет укладывал на заднее сиденье своей семерки и двигался по следующему адресу. Но взяток не брал…

– Ты это, – снова начал он, – давай соседей больше не раздражай, – и такой тон отеческий, заботливый… Воздух, что ли, здесь пропитан заботой? Как-то сразу почувствовал себя в компании кошек.

– Чем это я их раздражаю?

– А я знаю?

– Ну вот и я не знаю…

– Жалуются…

– Я бы тоже кому-нибудь пожаловался…

– Чего тебе жаловаться-то?

– А я знаю?

– Вот и я не знаю…

Снова замолчали. Трудился комар. Я смотрел вдаль, но дальше соседнего подъезда ничего не видел. Темно. Участковый тоже поглядывал в том направлении. Надеюсь, он видел хоть чуточку дальше… Должны же над нами, близорукими, стоять люди ну хоть немного дальнозоркие. А то глупо как-то получается…

– Мне скучно, Бес!

– Без чего?

Комар утомился и умер.

Множилось непонимание…

Света спала на моем диване. Футболка задралась. Я, стараясь не смотреть, прошел через комнату и споткнулся о табуретку.

– Я тебя ждала…

Присел рядом.

Потом прилег с краю…

Потом было тесно…

Всю ночь меня мучил кошмар. Целый рой маленьких, голых, крылатых ангелов кружился над моей кроватью. Мне было трудно дышать, я ворочался, чихал и отмахивался подушкой. Они отлетали на безопасное расстояние, пару секунд висели в воздухе и возвращались.

– Вы чего хотите?!? Вы чего добиваетесь?!? – кричал я. – Чтоб я в рай попал? Мне с моей аллергией у вас в раю еще нужно очень постараться, чтоб не сдохнуть!

Потом они отобрали у меня подушку. Где-то взяли ножницы, вспороли швы, рвали на себе перья и набивали ими наволочку. Уже ощипанные выстраивались в колонну и маршем шагали на кухню. Там заворачивались в тесто и топились в кастрюле. Вареные обсыхали на перламутровых краях тарелок, лезли в морозильник, слипались по три – пять штук и забивались в самые дальние углы… Я вскочил, достал с полки первую попавшуюся книгу, забежал на кухню. Один поганец как раз пытался спуститься со стола. Увидев меня, он спрятался за солонку. Я отбросил в сторону его укрытие, замахнулся и размазал его по обложке. Все исчезло… Хорошо бы…

Я обтер книгу об штаны и прочитал на обложке: «Преступление и наказание».

Утро наступило. И, кажется, прямо на меня. Где-то завыла собака, что-то хрустнуло в коленке, я встал. Взял со стула свои брюки. Из карманов с шумом посыпалась мелочь. И все мои вчерашние грехи. Давно не могу понять, откуда по утрам приходит эта святость? Чего ж так стыдно то? Часами сидишь и не можешь смириться, что завтра все-таки случилось. Вчера казалось, что все валится куда-то в бездну. И ты засыпал спокойный, уверенный, что новый день после такого уж точно не наступит. Не посмеет. Ты проснешься и уже ничего не увидишь. Ничего – это значит ВООБЩЕ. И ты кидался во все тяжкие… А утром просыпаешься обманутый. Все есть. То есть Все. Но Все робко подрагивает, внушая смутную надежду на завтра. И недавнее настоящее становится прошлым. А за прошлое всегда стыдно. Всегда. Это закон такой, должно быть…

А за что, собственно, стыдно-то? Перед кем? Клятв никаких не давал. Никому ничего не обещал. В святые не метил. В мученики? Пока тоже… Как прелюбодействовал с пятнадцати, так и не прекращаю. Нравится. Чревоугодием не занимался, не потому что нельзя. Не по карману. А пожрать всегда любил. Кумиров не творил себе, опять же не потому, что запрещают. Ну не творец я. Да и срать на всех хотел. Левую щеку никому не подставлял. Меня и по правой-то никто не бьет. Комары, и те пятый год не кусают. Видимо, брезгуют. За что стыдно-то? Я живу своей обычной жизнью. На большее не претендую…

Дождь за ночь так и не прошел. Я сидел на подоконнике и смотрел, как капли надувают прозрачные лужи. Света храпела, я ежился. То ли от холода, то ли от храпа.

Светало…

За окном шумели мужики.

Шуршали по асфальту дворники.

Я только что из-под твоей руки.

Сижу на мокром подоконнике.

Я только что из-под твоей руки…

Я только что из-под твоей руки…

И что-то говорит: «Беги».

Не сразу отыскал носки…

Проба пера…

Из этой ночи могла бы получиться неплохая жизнь…

Проба пера…

Я встретил его, когда меня перестал греть дом. В общем-то, все дома. Они потеряли для меня уют. Мне было хорошо только в трамваях, автобусах, поездах (в поездах – очень, но это случалось так редко), только там я ощущал себя человеком. Только в пути. Очевидно, я заменял внутреннее движение внешним. Или же… Кто знает? Так прекрасна, кажется, следующая остановка: улица, город, страна, планета… Пока ты в пути, все в тебе волнуется, трепещет, все в ожидании, ты торопишься, гонишь, гонишь… И… Добравшись, не можешь припомнить причину такого жаркого интереса… Ведь лучшее – там, впереди.

Я встретил его в начале зимы. Закончив работу, я садился в трамвай (городское кольцо – чудо, что такой маршрут был). Я садился в трамвай, занимал место у окна, лицом по ходу движения, доставал из портфеля книгу и читал. Или же просто смотрел в окно. Или же слушал музыку. Или спал. Тепло. Ноги согревает, почти обжигает печка, за окном темно, а в трамвае всегда горит свет. Только иногда на секунду он гаснет, и снова…

Не помню, когда я увидел его впервые. Просто однажды я начал его узнавать. Он всегда сидел на одном и том же месте. Прямо за спиной водителя, лицом ко всем пассажирам. Высокий, худой, с усами-щеткой, тонкие русые волосы из-под шапки набекрень. Шапка меховая норковая или вроде того, складки вытерты наголо и засалены. Вида он был всегда несвежего, будто всегда слегка пьян. Он входил смело, не стесняясь, проходил к своему месту, разваливался, вытягивал ноги, но никому не мешал. Просто его фигура смотрелась слишком раскованной и выбивалась из общей пульсации сжатых тел в автобусе. Все пережидают дорогу, закрывшись, найдя точку, куда можно возложить взгляд, чтоб не привлечь внимания – (А), (Б) – не получить по морде, и (В) – не заплатить за проезд. И пр. Он же наслаждался дорогой. Он путешествовал. Летел спиной, раскинув смуглые руки, доверяясь пути.

Я понял, что начал видеть его довольно часто. Он пробудил во мне живой интерес. Он входил, раскидывался на пластиковом кресле, запрокидывал голову, скользил по мне глазами и будто засыпал… Мне казалось, что этот человек позволяет мне себя изучать, приглашает меня себя изучать. И я изучал… Наверное, он был не богат, наверное, одинок, наверное, много пил. Кольцо на пальце я не мог разглядеть. Хотел, но не мог – далеко. Поэтому не знаю, был ли он женат. Близко к нему я стеснялся подсаживаться. Может, даже боялся. Что-то дерзкое было в нем. Дерзость травы…

И вот однажды я задремал, глядя в окно, а проснувшись, обнаружил, что он сидит рядом со мной и, наклонившись к моим ногам, рассматривает мои ботинки. Я дернул ногой, собрался с силами и спросил: «Что ты хочешь?» – так, я слышал, можно обескуражить грабителя. Он же медленно поднял на меня глаза…

– У тебя какой размер?

– Чего?

– Ноги размер какой?

– А что?

– Сорок третий?

– Нет.

– Хорошо. Сорок четвертый?

– Вроде бы да…

– Купи ботинки?

Я начал потихоньку приходить в себя.

– А с чего вы взяли, что мне нужны ботинки?

– А я не думаю, что тебе нужны. Просто мне не нужны. А деньги пригодились бы…

– Ну а что за ботинки?

– Во, – и он положил ногу на спинку переднего кресла, – хорошие, теплые, импортные…

Ботинки действительно были хорошие. Никак не вписывались они в весь его гардероб. Они имели полное право брезговать своим хозяином… Я опомнился: