Мэрлин

Лили Питтс

В конце октября Блэкстон стал проводить больше времени со своей настоящей семьей. Он уже не приезжал в пятницу вечером, а оставался на весь уикенд. Также он стал иногда проводить в городе ночь со вторника на среду. Поначалу мне это не понравилось, но то была банальная ревность. Я не хотела мириться с мыслью, что он спит со своей женой, после того как только что занимался любовью со мной. Впрочем, он утверждал, что после бессчетных попыток завести с женой ребенка во время лечения у моего отца больше он к ней не притрагивался. Я была склонна ему верить, тем более понимала, что у него есть обязательства не только перед этой женщиной, но и перед родителями, братом и сестрой.

Так я стала больше времени проводить одна. И пока что мне не было скучно. Я купила несколько книг по живописи и пыталась рисовать акварели. Много читала, вышивала для дома и в подарок матери, которая все еще болела. Гуляла в ботанических садах. Беззаботное время.

Но постепенно погода портилась, дожди и серое промозглое небо заставляли жарче топить камины и чаще пить чай. А еще в ноябре я поняла, что жду ребенка. Блэкстон был в городе целую неделю – впервые за все время. Я же пыталась осознать и принять свою беременность в одиночестве. Когда Джона не было, кухарка приходила только по утрам и готовила на весь день. Миссис Ходжес потом просто разогревала еду. Моя горничная Лили сказалась больной и практически все время отсутствовала, приходив только по утрам помочь с волосами и одеждой. Питтс со всем приличием не попадался на глаза, однако был дома и всю свою работу выполнял безукоризненно.

К вечеру среды мне стало тоскливо. Я дошла до крайности и попросила миссис Ходжес составить мне компанию и попить вместе чаю. Идея казалась мне неплохой, но в итоге мы все время молчали, так как не знали, о чем говорить. На нервной почве в четверг она даже отпросилась уйти спать раньше обычного. Я с грустью посмеялась над собой.

Я сидела у себя в спальне и мне было тревожно и холодно. Новая жизнь. Как отреагирует Джон? Я сама еще была в смятении. Конечно, я понимала, что скорее всего у нас будут дети. Хотя трудности Блэкстона с женой были мне известны, я не переносила эту ситуацию на себя. Впрочем, я все равно не была готова. С одной стороны, я хотела, чтобы Блэкстон уже приехал, и я могла ему все рассказать, а с другой – радовалась возможности спокойно осмыслить происходящее.

Окончательно запутавшись, я решила пойти на кухню и заварить себе горячий чай. Завернувшись в теплую шаль, я спустилась в кухню, где неожиданно встретила Питтса. Он, очевидно, в сильном волнении ходил из угла в угол, держа в руках бутылку.

– Доброй ночи, Питтс, – проговорила я, испугав его. Мужчина вздрогнул.

– Простите, мадам, я думал, Вы легли.

– Я спустилась выпить чаю, – ответила я и улыбнулась.

– Давайте я Вам приготовлю, – услужливо сказал он. Но я уже поняла, что он чем–то сильно обеспокоен и не хотела его помощи.

– Нет, благодарю, я справлюсь сама. Лучше расскажите, что Вас так взволновало? – спросила я и начала хлопотать по кухне.

– Боюсь, это не то, что Вы захотите узнать, – с горечью ответил он и приложился к бутылке.

– Я гораздо более любопытна, чем Вы думаете. Перестаньте пить, пожалуйста.

– Мадам, – вдруг резко остановившись, он посмотрел прямо на меня. – Вы не могли бы выплатить мне часть моего жалования сейчас?

– О боже! – только и смогла вымолвить я. – Вы пугаете меня. Мне надо присесть, Питтс!

Он усадил меня и снова выпил. Картина вырисовывалась странная. Я была наедине с сильно взволнованным мужчиной в подпитии, который требовал у меня денег!

– У меня нет наличных, Питтс, Вы же знаете, что с Вами рассчитывается мой муж, а не я.

Выражение лица у него изменилось и стало жестким. Он подошел ко мне и словно навис. Вся ситуация становилась угрожающей и опасной.

– Я знаю Ваш секрет, мадам. И прошу лишь дать мне мои заработанные деньги. Сейчас.

– Я не понимаю, о чем Вы!

– Вы не женаты, и вообще не те, за кого себя выдаете. Ваш мнимый супруг вовсе не клерк среднего звена, а сын герцога.

– Что ж, – я начала говорить так же отрывисто, как и он, – Вы, кажется, меня шантажируете.

– Пожалуй так, – согласился он. Странно, вся опасность мгновенно ушла. Питтс снова стал надежным и преданным. Очень странно.

– Зачем Вам деньги? – спросила я.

– Мне необходимо вызвать врача. Настоящего доктора, а не очередного шарлатана.

– К сестре?

– Да, – ответил он, замявшись. – Лили болеет.

– Я видела ее утром, она была напугана, но не больна. Для кого Вам нужен врач?

Возможно, если бы он не был пьян, а его ситуация не была такой критичной, он бы никогда мне ничего не рассказал. Но сложилось все именно так и, сам до конца не понимая, что делает, Питтс выложил мне все.

– Это для моего племянника. У Лили есть сын, она каждый день оставляет его у одной женщины, которая за небольшую плату присматривает за ним и кормит. Говорил же я Лили, что эта воровка крадет ее деньги и кормит мальчишку известкой. Робби заболел на той неделе, ему становится все хуже, врач, которого мы вызвали оказался шарлатаном. И сейчас, когда Вы так неожиданно пришли пить чай, я набирался смелости Вас ограбить.

– Оу! – мое потрясение не знало предела. Несколько мгновений мы молчали, пока вода из чайника не стала переливаться на плиту и шипеть. Эти простые звуки вывели нас обоих из шока. Я встала и начала заваривать себе чай. – Где живет Ваша сестра?

– Недалеко отсюда, она снимает комнату.

– Ребенок незаконнорожденный, судя по всему?

Питтс лишь кивнул.

– Знаете, а Вы могли бы и не угрожать мне. Вы правы на счет меня и лорда Джона. Мы не женаты, я всего лишь любовница. И я простая девушка, такая же, как и Ваша сестра. Пожалуйста, приведите ее сюда вместе с мальчиком, я посмотрю, что можно сделать, а завтра Вы привезете сюда моего отца. Он лучший врач из всех, кого я знаю.

Казалось, мир ушел у него из-под ног. Глаза молодого человека стали слишком велики и грозились выпасть из орбит. Но все же он кое-как справился с собой и, еще дважды получив мое одобрение привести сюда сестру с сыном, скрылся в ночи. Через четверть часа все трое были на моей кухне. Лили, заплаканная и осунувшаяся, держала мальчика на руках, у него был жар, особенно сильно потела шея и затылок, хотя ноги оставались холодными. Мы сделали все, чтобы сбить температуру. Для этого мне пришлось вспомнить все уроки своего отца, даже те, которых я, казалось, не знала. Малышу было около года, выглядел он крайне изможденным и буквально раздавленным болезнью. Он был слаб и, казалось, что эта слабость во всем, в каждом его вялом движении, в самой его сути. Даже взгляд у него был застывшим, словно бы ему было тяжело смотреть на этот бренный мир. В его впалых глазах мне мерещилось глубокое горе. Ребенок был абсолютно безразличен ко всему происходящему, дышал так тихо и редко, что складывалось ощущение, что он и вовсе не хочет жить. Впрочем, после затяжной лихорадки, сильнейших болей в животе, рвоты и поноса, это вполне логично.

Едва забрезжил рассвет, Питтс помчался в город за моим отцом. К его приходу жар у малыша удалось немного уменьшить, что дало надежду на выздоровление. Отец расспрашивал обо всем, что касалось ребенка, начиная с бытовых условий и заканчивая цветом его мочи. Со скоростью бешеной утки он раздавал нам указания, но казалось, что для Лили это было благом. По крайней мере она перестала плакать. Папа назначил мальчику фосфорикум ацидум, дышать соленым паром и много пить. Благодаря этому уже через несколько часов Робби относительно спокойно заснул вместе с матерью, уснувшей перед камином в гостиной.

После этого мы с отцом перешли в кабинет, и я порывисто обняла его.

– Как же я благодарна тебе, папочка! Я ничего не могла вспомнить о температуре, только то, что нужно обтирать холодной водой и согревать, если знобит.

– Ты все сделала правильно, дорогая, – отозвался он и мягко отстранил меня от себя. Затем отец приобнял меня за плечи, и мы вместе подошли к окну. – Этой женщине необходимо как можно больше времени проводить вместе с ребенком, пусть кормит грудью так часто, как сможет, если же не выйдет, им стоит нанять кормилицу. Конечно, мальчик уже достаточно большой, но сейчас ему жизненно необходимо питье, мягкое, теплое и насыщенное. Человек, которого они вызывали, чуть не прикончил ребенка, прописав ему свинец. Но и без этого у них хватает проблем. Мальчику год и 2 месяца, но он явно отстает в развитии по всем фронтам. Если так будет продолжаться, в следующий раз он может не справиться с болезнью.

– Ох, папа, все это так печально, – прошептала я, склонив голову ему на плечо. – Расскажи, как там мама?

– По правде сказать, она очень беспокоит меня, Мэрлин. Слишком долго она болеет. Мне удается лишь поддерживать ее, но я чувствую, что ее сил уже не хватает, чтобы бороться. Она словно тает, да ты и сама это видишь.

– Да, думаю даже сильнее, потому что раз за разом приезжая на выходные, я вижу, как она изменилась за несколько дней.

– Хочешь поехать со мной сейчас?

– Нет, папа. Мне нужно устроить мисс Питтс и Робби. Уж не знаю, как отреагирует Блэкстон, но я оставлю их жить здесь, в комнате Питтса. Я приеду завтра. У меня есть хорошие новости.

Вскоре отец уехал. Робби понемногу становилось лучше. Выздоровление обещало быть долгим, но кризис явно миновал. Когда Лили проснулась и немного освежилась, мы поговорили. Это была молодая женщина, примерно одного возраста со мной, темноволосая и голубоглазая, с простым чистым лицом, которое сейчас было слишком бледным и измученным, чтобы назвать его привлекательным. Я настояла, чтобы она с ребенком переселились в комнату к брату, а мальчик находился при ней как можно чаще. Она же в свою очередь среди бесконечных благодарностей рассказала о том, как и тысячи других девушек, пошла работать младшей прислугой в большой дом, где в качестве лакея уже работал ее брат. А потом один из сыновей хозяина, красивый, сладкоречивый и пылкий молодой человек начал за ней ухаживать. Брат оберегал ее как мог, но, когда он вместе с хозяином уехал во Францию, девушка в итоге сдалась. Парень обещал жениться, уехать на границу с Шотландией и начать там тихую семейную жизнь. На деле он бросил ее через пару месяцев. К возвращению брата скрывать беременность стало практически невозможно. Поэтому Питтс незамедлительно уволился, впрочем, как и сама Лили. О ее положении хозяева так и не узнали, но все равно дали им самые сдержанные рекомендации за вопиющую неблагодарность. Так что Джон правильно оценил ситуацию в самом начале.

В пятницу я уехала к родителям. Конечно же я рассказала им о своей беременности. Мама была рада и даже несколько раз смогла улыбнуться. Папа был прав, она таяла прямо на глазах. Сам же доктор Уороби воспринял мою новость скорее с точки зрения профессионала, нежели родителя. А может и то, и другое, но с того дня, каждый раз, когда меня видел, он начинал засыпать меня рекомендациями по уходу за собой и ребенком. Как мыть, чем кормить, во что одевать, как укладывать спать, как лечить при необходимости и многое, многое другое. В этом и был весь папа. Через такую степенную заботу он проявлял всю силу своей любви.

В следующий вторник мы наконец-то увиделись с Блэкстоном. Мы встретились на пороге дома, где он обнял меня так, словно не видел целый год. Как же он был красив в тот день! Высокий и стройный, длинными сильными пальцами он любовно гладил мою щеку, а волшебные зеленые глаза, обрамленные густыми длинными ресницами, словно видели во мне всю мою истинную суть.

Тем же вечером я рассказала ему все свои новости. Сначала о Лили и ее обстоятельствах. Эмоции Джона менялись от безразличия к негодованию и легкому недовольству, но все это уступило место полному благодушию, как только я рассказала о том, что сама жду ребенка.

Блэкстон был удивлен, ошеломлен, но бесконечно счастлив. Кажется, в его безграничном желании касаться меня, появились какие-то новые грани и оттенки. Нежность иного рода, смешанная с восхищением и преклонением любящего мужчины перед женщиной, которая сотворяет чудо прямо на его глазах.

Я была невероятно счастлива тогда. Самое теплое время в моей жизни, удивительное, волшебное, полное самых глубоких, самых искренних чувств. Джон приезжал, мы ужинали вместе, потом он садился в огромное кресло перед камином, усаживал меня к себе на колени, обнимал… Так мы и проводили все время. Читали, смеялись, болтали без умолку… Просто сидели, сплетая и расплетая пальцы… Целовались…

Это и был наш мир, и никакого другого в то время не было. Что там происходило за пределами этой комнаты? Я не знала. Ведь самое главное происходило внутри меня. Джон говорил, что я Вселенная во Вселенной, первоначало жизни, искра среди миллионов светящихся звездных островов.

О, Джон! Такой простой, настоящий, сильный мужчина, реальный настолько, что жизнь рядом с ним чувствовалась острее в сотни раз, насыщеннее и ярче, чем даже в детстве. И в то же время, сердце мое порой замирало, когда, прижимаясь к его груди и слушая мерное биение его сердца, я вдруг понимала, что и сама лечу среди звездной бесконечности мироздания. Рядом с ним я проживала что-то большее, чем просто жизнь. А может дело было вовсе не в нем, а во мне самой, но и это в общем-то было не важно, поскольку все эти чувства, идущие из нас и сквозь нас мы дарили друг другу, как самый прекрасный подарок. И, поверьте, ни у кого больше такого не было.

Леди Джон

На Рождество мы все-таки разлучились. Каждый уехал в родительский дом. Праздники пролетели незаметно. Слишком быстро.

А уже в последнюю неделю января вся страна погрузилась в траур. 22 января умерла королева Виктория. И хотя вся Великобритания последние 40 лет носила отпечаток королевской скорби, сердца миллионов британцев разрывались от горя и потрясения. Вместе с этой женщиной ушла в небытие целая эпоха. Как ребенок без матери, Англия задавалась вопросом, что же теперь будет дальше? Куда катится мир? Все прощались с чем-то столь значимым, что никогда уже не повторится. Да и беспокойство по поводу нового короля, слишком долго пробывшего принцем… настолько долго, что уже мало кто мог представить, что это когда-нибудь изменится.

Впрочем, для меня траур начался раньше. За 10 дней до кончины королевы, 12 января 1901 года умерла моя мама Анна Фелисия Уороби, в девичестве Ванграби.

На похоронах мне стало плохо, и я впервые в жизни упала в обморок. Блэкстон был там и на руках унес меня в свой экипаж, где я медленно пришла в себя. Встать, а уж тем более вернуться, он мне не позволил. Позже отец осмотрел меня и развеял опасения. «Просто перенервничала», – сказал он. Сам он словно постарел на добрый десяток лет, осунувшийся и бледный, держался с достоинством всей его забытой аристократической и военной выдержки. Огромный удар для него как для мужчины, мужа и врача. Он не только потерял любимую женщину, он не сумел вылечить своего самого главного пациента.

Да. Я, как и большинство людей тех лет, не имела излишне близких отношений с родителями, ведь большую часть моей жизни они работали по 14-16 часов в день, и лишь в последние годы это изменилось. Меня ласкали и баловали сверх меры, но тем не менее воспитывали так, как было принято – сдержанно и с приличной дистанцией. И все же, расставание с мамой было сильнейшим ударом для меня. Я тяжело переживала потерю, что отразилось и на моем самочувствии.

Зима хозяйничала в Ричмонде, и, хотя моя жизнь вернулась в привычное русло, прежнего тепла уже не было. Слишком холодно было и на душе, и в доме. Джон как мог пытался скрасить мои дни, он по-настоящему волновался за меня и ребенка, и от того я любила его еще сильнее.

С первыми весенними днями моя хандра стала постепенно уступать место желанию жить, дышать полной грудью, удивляться тому, как решительно все менялось.

Я все чаще стала выходить в сад и просто смотреть на то, как медленно оживает природа. Мой живот был уже весьма заметен, и я старалась не показываться на людях. Лишь Робби и Лили иногда гуляли вместе со мной. Мальчик окреп, начал ходить и выглядел куда веселее. А мы с его матерью время от времени перекидывались ничего не значащими фразами. Я очень хотела подружиться с ней, но, к сожалению, девушка окружила себя стеной страхов и смущения, и пробиться к ней было очень сложно. Зато с ее братом мы явно нашли общий язык. Теперь мы часто вместе пили горячий чай на кухне, когда весь дом уже спал. Он любил свою сестру, мог бесконечно восхищаться племянником и в целом оказался дружелюбным, порядочным парнем. С тех пор, как я взяла Робби в дом, преданность Саймона Питтса была полностью отдана мне, а благодарность не знала границ. Впрочем, я тоже была благодарна ему за это бесхитростное, ни к чему не обязывающее общение на простые бытовые темы, когда мне было слишком одиноко без Джона.

В среду 20 марта именно Саймон Питтс открыл дверь моего дома леди Джон. Конечно, он ее не узнал, и лишь приняв карточку, понял, что произошло, и кто перед ним. Впрочем, не в его силах было что-либо сделать, поскольку жена Блэкстона уже вошла в дом. Побледневший Питтс пригласил леди Джон подождать в гостиной и отправился за мной в сад так быстро, как позволяли приличия.

Услышав его сбивчивые объяснения, я мгновенно запаниковала. Честно, до этого момента жена Блэкстона представлялась мне чем-то нереальным и эфемерным. Конечно, я знала, что она где-то существует, но она не была человеком из плоти и крови. Сделав несколько глубоких вдохов, я попыталась успокоиться и взять себя в руки.

– Мое лицо пылает, Саймон?

– Нет, мадам, все хорошо, – отозвался он. Я же чуть не рассмеялась. Вряд ли что-то здесь было хорошо.

Прятаться не было смысла. И я медленно пошла в дом к ожидающей меня женщине. Я вошла достаточно тихо и несколько мгновений смотрела на нее, прежде чем она меня заметила. Леди Джон была худощавой и бледной, с чуть вытянутым овальным лицом и заметными морщинками вокруг губ. Очевидно, она была старше меня и скорее была ровесницей Блэкстона. Очень приятная, аристократическая внешность. Ее каштановые волосы были забраны в аккуратную прическу, да и сама она была сплошным воплощением аккуратности.

– Добрый день, миледи, – прервала я молчание, и она еле заметно вздрогнула и тут же встала, – прошу меня извинить за неподобающий вид, я не ожидала сегодня гостей.

– Это вы простите меня, – отозвалась она, впившись взглядом в мой выпирающий живот. – Я должна была предупредить о визите. Я леди Джон, жена лорда Джона Блэкстона.

– Да, я поняла, кто Вы, – мои глаза встретили ее изумленный взгляд, и я физически ощутила, как ей страшно. – Я прочитала карточку.