Ангелова кукла

Очень человечная книга! По форме - это книга воспоминаний, состоящая из рассказов. Стиль рассказчика прост и незатейлив. Но мне это очень даже по душе - подкупает правдоподобностью, обаянием рассказчика-очевидца, от первого лица, бывалого человека из народа, а не писателя, изучавшего "материал": будто сидишь рядом и слушаешь рассказ о былом. Так ведь обычно и рассказывают, с повторениями, когда один из проходных героев повествования становится главным героем следующего рассказа, а каждый следующий рассказ продолжением предыдущего. То, что я люблю. Как бывало рассказывала моя бабушка. И, кстати, многое совпадает в описаниях послевоенной жизни! То самое, о чем раньше было в книжках не прочитать и в фильмах не увидеть. Трудное и героическое время военного лихолетья, послевоенные годы громких маршей по площадям и "красных праздников", массовых спортивных шествий по проспектам встающих из руин городов, мирная жизнь советских людей 50-60-х. Но не об этом книга. Она о том, что было скрыто…Далее

Очень спорная книга. Будь я моложе, я приняла её бы безоговорочно. Теперь же... Чем дольше я живу, тем больше, как мне кажется, вижу нелюбовь к своей стране. Возможно, это произведение - своего рода "Отверженные" В. Гюго. Писатель любит людей, всех искалеченных и вычеркнутых властью, потому что его самого пытались вычеркнуть ещё в детстве. Любви к уродцам, пьянчугам, старухам в книге очень много. Но звучит эта любовь укором России. Проникнуто болью нескончаемой, сталинскими репрессионными слезами, военными потерями. Причём не теми потерями, которые понесла вся страна от фашизма, а потерями от государственного устройства, всегда несправедливого к каждому книжному образу, ломающего его судьбу. При этом сам автор книги стал художником, оформлял спектакли в лучших театрах страны. Понятное дело, что художники всё примечают. Но почему-то не приметил автор ни минутки хорошей в якобы им любимой стране. Сам он нашёл себя, отмечен наградами и премиями. Понятно, что трудное время выпало на его де…Далее

…Лёва поднимает воротник куртки, чтобы мокрый снег — или всё-таки дождь в серых хлопьях? — не набивался за шиворот, торопливо закуривает помявшуюся цыгарку и выбегает на улицу, потому что снова пришло время сдачи отчёта, Фокс звонит где-то там в тревожный колокольчик и набат, так что надо уйти от всего этого. Когда же Фокс поймёт, что не обязательно читать книги, если можно прожить их по улицам, улочкам и подворотенкам? Лёва садится на 16 трамвай и едет до Лиговки, потому что именно там должна начинаться «Ангелова кукла», хотя нет там давно уже ни рынка, ни такой концентрации маргинальных элементов (разве что в бессмертных развалюхах у Обводного, где между психлечебницами и школами для трудных детей нет другого варианта). Хорошо хоть не трамвай десятый номер, а то Лёва на площадке мог бы и не доехать…«Ангелова кукла» — из четырёх кусков, словно включает в себя остальные книги Кочергина, путеводитель по творчеству. Первый кусок — это «Крещённые крестами», где главный герой, он же сам Ко…Далее

У нас в семье существовала легенда, что дядька мой сидел. Отголоски этой легенды долетели до меня в малолетстве, но поскольку от детей в моей семье, как и во многих других, скрывали самое интересное, узнать подробности никак не удавалось. Сам дядька на сидельца походил мало: весёлый, безалаберный, не дурак выпить, любитель всякой западной музыки, о которой мало кто тогда знал. Правда, у дядьки была татуировка, но на блатную она походила мало. Спросить человека в глаза, сидел ли он в тюрьме и по какому поводу, было всё же неловко. Теперь мучаюсь любопытством, а узнать больше не у кого. Выросла я на московской окраине, так что с московской шпаной знакома не понаслышке. И с детства усвоила, что шпана эта не слишком отличается от прочих граждан, просто любит форсить и живёт по своим, особым, законам. Временами кого-нибудь из соседей забирала милиция – за мелкое хулиганство или тунеядство. Это активно обсуждалось всем двором. Весело, в общем, жили. У Кочергина всё мрачнее, но тут и время по…Далее