Ультрафиолет

Я мрачно осмотрелся – полдень. Солнце палило нещадно, и мне было нестерпимо жарко. Поминутно вытирая испарину со лба, я поплелся к автобусной остановке, над которой висела выгоревшая от времени вывеска «Транспортная компания Дельфа».

Пластиковый корпус остановки раскалился, и внутри павильона было еще жарче, очевидно, пассажиров здесь бывало немного. Я подошел к управляющей панели климат-контроля и присвистнул: какой-то шутник поставил терморегулятор на отметку плюс тридцать пять.

– Вот ведь козел, – тихо выругался я и переключил датчик на плюс пятнадцать.

Что-то внутри корпуса остановки загудело, и скоро стало прохладнее. Я сел на скамейку и облегченно вздохнул.

Посидев пару минут, остывая, я осмотрелся. Автобусная остановка была обставлена стандартно: скамейка для ожидания, автомат с газировкой и снеками, небольшой кулер, табло с расписанием и картой-маршрутом движения автобуса.

Красная точка автобуса на карте застыла на одном месте. Я привстал, придвинул табло к себе и коснулся экрана. Он резко вспыхнул, и появилось лицо робота-диспетчера.

– Здравствуйте, уважаемый пассажир. Дельфа приветствует вас. Мы благодарим за выбор нашей транспортной компании. Путешествуйте с Дельфа – это удобно и надежно.

Я хмыкнул и скрестил руки на груди. Надежность, несомненно, – ключевой фактор успеха этой захудалой конторы.

– Меня зовут Агафья. Уважаемый пассажир, к сожалению, на линии произошла авария, и автобус не сможет прибыть вовремя. Мы работаем над устранением этой проблемы. Пожалуйста, примите наши искренние извинения, – мерно шуршал голос диспетчера. – Следующий автобус прибудет через 48 минут. Вы можете ожидать его или воспользоваться другим транспортом. Могу ли я вызвать вам такси?

Я еще сильнее скривился: все, как обычно. Интересно, почему для роботов в сфере услуг всегда выбирают женские аватары? И почему неожиданно Агафья?

– Могу ли я вызвать вам такси? – повторила Агафья.

Я пожал плечами – откуда же у меня деньги на такси.

– Не можешь, – вслух раздраженно ответил я. – Спи, машина.

– Уважаемый пассажир, я понимаю ваше беспокойство, но уровень агрессии выше допустимого на пятнадцать процентов, – бесцветно шелестела Агафья. – Сделайте пару глубоких вдохов и медленных выдохов. Это поможет успокоиться.

Я вновь поморщился и почесал ухо.

– Уважаемая Агафья, я очень ценю твою помощь, – произнес я самым мягким голосом, на какой был способен. – Мне намного лучше.

– Уважаемый пассажир, я очень рада. Перехожу в спящий режим. Мы можем в любой момент продолжить разговор.

Я вытянул ноги и размял шею – старею. Хотелось пить, но общественный кулер был пуст, а денег у меня даже на воду не было. Внутри павильона было тихо и прохладно, мерный шум кондиционера усыплял, прохладный воздух, казалось, пахнет чем-то приятным и свежим. Я устал и, когда почувствовал, что погружаюсь в приятную дремоту, не стал сопротивляться.

Должно быть я отключился и проснулся от громкого стука. Я вздрогнул и открыл глаза.

– Простите меня, – услышал я приглушенный голос из-под скамейки, откуда, пятясь, вылезал какой-то человек.

Человек оказался небольшого роста крепко сбитым мужичком. Именно что мужичком. С ноготок. Мужичок, кряхтя, поднялся на ноги и стал отряхивать брюки, потом одернул свой кургузый невнятного цвета пиджачок, явно узковатый для его широкой груди, и провел рукой по совершенно лысой голове, стряхивая пыль и дохлых пауков.

– Простите меня, уважаемый господин, – мужичок сложил на груди свои маленькие ручки, в одной из которых он держал что-то блестящее.

– Вот, уронил, – смущаясь, произнес он, показывая руки. В ладони он держал стеклянный снежный шар, какие перед Новым годом продают во всех сувенирных лавках.

Я кивнул и решил до прихода автобуса еще немножко подремать. Но мужичок сел рядом на скамейку: ему явно хотелось поговорить.

Я внимательно к нему присмотрелся и понял, что меня смутило – это был не мужичок, это был фиолет. «Далеко же от своей резервации ты забрался, дружок», – подумал я.

Раньше я фиолетов так близко никогда не встречал. Фиолет, видно, тоже с людьми не близко общался, поэтому пару минут мы просто с любопытством таращились друг на друга.

Фиолетами, конечно, их называли за глаза, а себя они именовали – монкхи и были презабавным народцем. Уже не помню, когда они у нас появились и кем были – инопланетянами или параллельщиками, но жили тихо-мирно в своих зонах и редко появлялись в городах. Я мало что про них знал, только то, что они рептилоиды и основной источник энергии для них – ультрафиолетовое излучение, отсюда и прозвище «ультрафиолеты», или просто «фиолеты». Большие поселения находились на полюсах, в Сибири, да парочка в Гоби и Сахаре.

Фиолеты были очень похожи на нас, но меньше ростом, шире в груди, с большими темными глазами, крупными ушами с удлиненными мочками и всегда лысые. Одевались они чудно, как будто с барахолки, а неизменным атрибутом всех фиолетов был разноцветный шарф. Но на этом фиолете шарфа почему-то не было.

Я рассматривал его череп – такой же блестящий, как его снежный шар, но не ровный, а будто бы покрытый спиральным узором, мне даже показалось, что этот узор движется. Я моргнул и перевел взгляд на табло, где все еще мерцала неподвижная красная точка автобуса.

Фиолет смущенно улыбался и вдруг протянул мне руку:

– Меня зовут Петя. Давай дружить!

Я уставился ему в лицо, потом на протянутую руку.

– Сеня, – пожал я его руку, она была приятно прохладной.

Фиолет блаженно зажмурился и стал похож на довольного кота. Он взял со скамейки свой шар:

– Уважаемый Сеня, смотри, какой шар у меня есть. Правда, он красивый?

Фиолет протянул мне свой снежный шар, внутри которого был маленький красный домик, запорошенный снегом, а перед домом крохотный снеговичок и елочка.

Я посмотрел на фиолета и неожиданно сам заулыбался: ну как ребенок, честное слово! Шар был довольно тяжелым, чтобы встряхнуть его, пришлось приложить усилие.

Снежинки внутри пустились в пляс, закружились снежные вихри – я завороженно наблюдал за метелью.

Вдруг двери остановки отворились, и ворвалось яростное солнце, ослепив меня на секунду. Кто-то шагнул внутрь.

Я потер глаза и зажмурился – перед глазами все еще плавали зеленые круги.

Вошедший застыл у входа. Теперь я мог его разглядеть.

Правильно сказать – ее. Это была девочка лет десяти-одиннадцати, худая и нескладная, как большинство подростков в ее возрасте. Я присмотрелся и покачал

головой – с первого взгляда было понятно, что девчонка только что побывала в потасовке: ее темно-синее школьное платье и черный фартук с голограммой школы были в каких-то цветных разводах, растрепанные косички торчали в разные стороны, разноцветные гольфы спущены, а под глазом наливался синяк. Одна лямка ее огромного школьного ранца была оторвана, и девчонка придерживала ее свободной рукой, а другой держала за кулиску большой черный мешок, который волочила за собой.

«У нее там что? Сменка?» – я с сомнением посмотрел на девчонку. А она вызывающе смотрела на меня и фиолета. Потом, видимо, приняв решение, тяжело вздохнула и направилась к скамейке.

Фиолет, казалось, был озадачен, но потом повернулся к девчонке:

– Меня зовут Петя! Давай дружить!

Девчонка мрачно посмотрела на него и, нахмурившись, скрестила руки на груди. Через минуту молчаливого изучения Пети, она спросила:

– Дядя Петя, а ты – фиолет?

Я мысленно простонал – вот ведь грубиянка малолетняя!

Петя какое-то время молчал, обдумывая услышанное.

– Я не знаю, что такое фиолет. Прости, пожалуйста, – сказал он смущенно.

Девчонка округлила глаза и уже открыла рот, чтобы наверняка сказать еще какую-нибудь глупость, поэтому я перехватил инициативу и спросил первым:

– Уважаемый Петя, а что ты здесь делаешь?

Петя повернулся и пару мгновений молча на меня смотрел. Потом ответил, будто вспоминая:

– Уважаемый Сеня, я жду автобус.

Девчонка хмыкнула и уселась на скамейку рядом с фиолетом, тот довольно зажмурился и спросил:

– А как твое название?

– Мое название – ребенок. А зовут Наташка, – фыркнула девчонка и с вызовом посмотрела на меня. Я нахмурился – мне не нравятся грубые дети.

– Ты – ребенок! – восторженно воскликнул фиолет. Он начал копаться в своих карманах и через мгновение выудил парочку монет, соскочил со скамейки и бросился к автомату. Петя быстро нажал кнопки, и автомат выдал ему большую плитку шоколада.

– Уважаемая Наташка! Я знаю, что детям положено давать сладкое. Вот, держи!

Наташка изумленно смотрела то на фиолета, то на шоколадку.

– Спасибо, дядя Петя, – выдавила она, но конфету взяла.

– Уважаемая Наташка, теперь ты будешь со мной дружить? – заискивающе спросил фиолет.

– Посмотрим, – отрезала Наташка, развернула шоколадку и откусила большущий кусок.

– Наташа, тебя не учили, что нужно делиться? – не удержался я от замечания – не люблю жадных детей.

– А что такое «делиться»? – поинтересовался фиолет, с увлечением наблюдающий за тем, как Наташка трудолюбиво уничтожала шоколадку.

– Это значит, что если тебя угостили, скажем, шоколадкой, то нужно предложить кусочек шоколадки и тем, кто рядом с тобой. Правда, девочка? – язвительно сказал я, наклонившись в сторону нахального ребенка.

Фиолет выглядел несколько озадаченным:

– Спасибо, уважаемый Сеня, я не знал о такой традиции. Я знаю, что ребенку нужно давать сладкое, а женщинам – цветы.

– А мне тогда что? – поинтересовался я.

– А ты – женщина? Потому что на ребенка ты не похож, – с сомнением посмотрел на меня фиолет.

– Я не женщина, – хмуро ответил я и сердито посмотрел на бессовестно ухмыляющуюся Наташку.

– Значит ты – мужик? – фиолет заерзал на месте. – Мужикам нужно ставить сливу, иначе они начинают креститься в грозу, – назидательно проговорил фиолет, но тут же сконфузился. – Я правда не знаю, что это значит.

Наташка рассмеялась в полный голос, я строго на нее посмотрел, но она сделала вид, что не заметила. Фиолет сильнее смутился и втянул голову в плечи. Я похлопал его по плечу, пытаясь приободрить.

– На самом деле это ничего не значит, это старые поговорки, – сказал я мягко.

Петя вновь заулыбался, крепко прижал к себе свой шар, стал болтать ногами и что-то курлыкать под нос. Все молчали.

Я вновь начал клевать носом. Мне срочно нужен отдых, вяло подумал я.

– Уважаемый Сеня, хочешь еще разок посмотреть мой шар? – звонкий голос фиолета вновь вывел меня из дремоты.

– Что за шар? – с любопытством спросила Наташка, заглядывая через плечо Пети. Но тот, к моему удивлению, прикрыл шар полой пиджака и огрызнулся:

– Ребенкам нельзя показывать! У тебя есть шоколадка! А Сеня со мной по-де-лит-ся, – по слогам произнес фиолет новое для него слово и широко мне улыбнулся.

Я был уверен, что Наташка в ответ на его слова надуется. Но, к моему удивлению, девочка выглядела скорее обеспокоенной, чем обиженной.

– Конечно, Петя, показывай свой шар, – сказал я фиолету.

– А может быть, не нужно смотреть шар? – обратилась ко мне Наташка. – Чего там может быть интересного?

Фиолет медленно повернулся к девчонке и прищурился:

– Мне очень нужно, – сдавленно сказал Петя, – показать шар.

Мне послышалась в его голосе угроза, и я уже собрался было возразить, но вдруг с удивлением обнаружил, что держу в руках игрушку и завороженно наблюдаю за круговертью снежинок вокруг домика. Нет, я не просто смотрю на снежинки, я тоже снежинка и кручусь в этом вихре все быстрее и быстрее, пока домик не растворяется в белой мгле.

****

Я прихожу в себя. Вокруг темно, только где-то высоко виднеется круглое светлое окошко. Я пару раз смаргиваю и понимаю, что сижу на дне ямы-колодца, а окошко – это кусочек голубого неба. Я пытаюсь встать, но ноги скользят по глиняному дну, только через пару минут мне удается подняться.

Яма очень глубокая, даже с моим ростом небо-окошко почти не приближается. Я смотрю на свои руки и задыхаюсь от изумления – это руки ребенка! Ощупав себя, я понимаю, что нахожусь в теле мальчика лет шести. Меня прошибает холодный пот – этого не может быть!

Но факт остается фактом – мне шесть, на мне холщовые штаны, растянутая майка, я босой, сижу на дне глубокой ямы.

…Эту яму с утра дядя Миша и Коля Трезуб выкопали для нового колодца. А потом пошли за глиной к реке. Мы с Сережкой Никитиным с ними просились, но они нас не взяли…

Стоп. Откуда я это все знаю? Мне становится жарко, я прислоняюсь к стенке ямы и морщусь от боли – при падении ободрал локоть. Боль кажется настоящей.

Я переминаюсь с ноги на ногу и слышу хлюпанье под ногами – в яму постепенно просачивается вода. И если дядя Миша и Коля Трезуб выбрали верное место, то вода будет прибывать быстро.

У меня кружится голова, сознание мутнеет: я – это я, и в то же время я – это ребенок! Как такое возможно? Наши (мои?) мысли перемешались в голове – я здесь! Я здесь заперт внутри мальчишки! Что это? Чьи-то воспоминания или самая что ни на есть явь?

– Сенька! Ты куда это намылился? – мать смотрит на меня строго. С утра она уже поставила опару и сейчас, собираясь печь хлеб, повязывает белую косынку на голову.

– Мам, там колодец будут новый рыть, мы с Сережкой договорились помогать, – отвечаю я ей.

Над забором в этот момент появляется лохматая голова Сережки.

– Теть Кать, отпустите Сеньку! – просит он и, помолчав, добавляет. – Здрасьте!

– Тоже мне, помощники. Идите уже, только к обеду чтобы вернулся, поможешь Наташе ягоды собирать, – мать машет рукой и уходит в дом.

Мы со всех ног бежим к дому Степановых, говорят, что там рядом будут искать воду.

Еще издали мы видим стайку мальчишек и прямиком направляемся к ним.

– Уже начали? Уже начали? – громким шепотом спрашивает всех Сережка.

– Не, дядя Миша только что пришел.

Дядя Миша был лозоходцем и выкопал все колодцы в округе. Этим летом он взял к себе в ученики Колю Трезуба, и мальчишки страшно Коле завидовали.

Вот дядя Миша достает два гибких деревянных прута и показывает Коле, как правильно сделать лозу. А потом они вдвоем начинают ходить кругами в поисках подземной воды, выбирая место будущего колодца.

Сначала мальчишки толпятся вокруг, но через пару часов все потихоньку расходятся, остаемся только мы с Сережкой. А когда дядя Миша и Коля уходят за глиной для колодца, нам тоже ничего не остается, как пойти по домам.

– Сенька, а как ты думаешь, они глубокую яму выкопали?

– Я не знаю, наверное.

– А бабушка говорит, что в колодцах водятся русалки, – заговорщицки говорит Сережка.

– Да ну, брехня, – отвечаю я неуверенно.

– Да честное слово! – таращит на меня глаза Сережка. – Она говорит, что русалка может утащить на дно, поэтому нельзя долго у колодца сидеть.

– А что ж русалки дядю Мишу не утащили?

– Это я не знаю. Может быть, потому что он сильный. А может, русалки не сразу в колодце поселяются.

Мы расстаемся с Сережкой на углу, но слова друга крепко засели в моей голове, и я решаю проследить, когда в колодец полезет русалка. Я сижу на краю ямы и так старательно вглядываюсь в мрак колодца, что, не удержавшись, падаю вниз…

Так, нужно выбраться, иначе я захлебнусь. Я начинаю ковырять стенки ямы, чтобы потом как по ступенькам подняться вверх. Дело это оказалось непростое – тело ребенка слабое, и после четвертой ступеньки я совсем без сил.

Меня вдруг накрывает отчаянье, и я неожиданно начинаю плакать, что немало меня удивляет. Стоп! Прекратить истерику! Такое странное ощущение: я рассуждаю здраво, как взрослый, но одновременно испытываю эмоции ребенка. Что со мной?

Я размазываю по лицу слезы вперемешку с грязью и продолжаю ковырять с большим усердием. Мне удается сделать еще три ступеньки, и я медленно поднимаюсь вверх. Но чтобы продолжать копать, прижавшись к стенке колодца, у меня нет сил. Я пытаюсь подняться вверх, пару раз срываюсь, падаю в жидкую грязь на дно, встаю, карабкаюсь и вновь падаю.

Я не знаю, сколько проходит времени, но сил у меня больше не осталось. Вода прибывает и уже достает мне почти до колен. Почему же дядя Миша и Коля не возвращаются? Почему меня никто не ищет? Осознание того, что обо мне забыли, накрывает новой волной ужаса. Глина засасывает ноги, вода ледяная, и меня начинает бить озноб. И вспомнились слова Сережки о русалках. Мне страшно и так жалко себя, что я реву во весь голос.

Вдруг где-то далеко я слышу:

– Сенька! Сенька, ты где?

Сердце у меня падает – это русалка меня зовет.

– Сенька! Мамка будет ругаться, а ну, где ты прячешься, негодник?!

Это не русалка, это сестра!

– Наташка! Наташка! Спаси меня! – отчаянно кричу я. – Я в колодец упал!

Светлое окошко закрывает тень.

– Сенька, ты здесь? – тихим эхом отзывается голос Наташки.

– Наташка, миленькая, спаси меня, – я рыдаю с новой силой, мой тонкий детский голосок срывается, и последние слова я шепчу.

– Сеня, ты не реви! Слышишь? Я тебя сейчас вытащу, – тень пропадает.

Вскоре слышатся голоса, и кто-то опускает вниз веревку:

– Сенька, я из веревки петлю сделал, затяни ее вокруг тела. Пока Коля за лестницей бегает, мы тебя попробуем вытащить, – громкий голос дяди Миши приводит меня в чувства. Я ловлю веревку и делаю так, как он велит, хотя руки закоченели от ледяной воды и плохо слушаются.

Когда меня вытаскивают, я на какое-то время слепну от яркого света. Помню, как крепко сестра обнимает меня, а я хватаю ее за руку и боюсь отпустить. Казалось, разожми я ладонь и снова окажусь на дне той ямы.

Весть о том, что Сенька Кобелев свалился в колодец, распространилась со скоростью пожара. И на полпути домой мы с Наташкой сталкиваемся с бегущей нам навстречу матерью. Она бросается ко мне, ощупывает руки-ноги, целует, вытирая мое чумазое лицо своей белой косынкой. По ее разгоряченному лицу текут слезы, она смахивает их тыльной стороной ладони и, смеясь, прижимает меня и Наташку к себе.

И я снова реву, теперь уже от облегчения.

Дома мать наливает нам с Наташкой по стакану молока и дает по большому куску свежего каравая. Сидя за столом, я отхлебываю из кружки сладкое молоко и постепенно погружаюсь в дремоту. Последнее, что я помню, как мать гладит меня по голове: «Спи, сынок. Я с тобой, ты дома, спи».

Белый вихрь вокруг, снежная метель, и я – снежинка. Я вновь падаю глубже и глубже. «Только не колодец. Прошу, только не колодец», – шепчу я.

****

– …Сеня! Сеня! – надрывно кричит Антон, по его щеке стекает тонкая струйка крови из раны на голове. Он досадливо вытирает лицо рукавом и продолжает меня трясти.

Во время взрыва корабль сильно тряхнуло, меня отбросило к стене, и я так сильно ударился, что на мгновение потерял сознание.

– Антон, прекрати, я уже очнулся. Все нормально, – вру я, поворачиваюсь набок и морщусь: локоть, к моему удивлению, все еще болит.

– Капитан! Два нейронных удара по левому борту! – выкрикивает вахтенный Вонг.

Он поворачивается ко мне, его раскосые агатовые глаза возбужденно блестят.

Я встаю и, чуть шатаясь, подхожу к портику:

– Говорит капитан. Включить дополнительный генератор в третьем отсеке. Создать защитное М-поле.

Поворачиваюсь к Антону и Вонгу:

– Доложить обстановку.

– Атака двух крейсеров противника вывела из строя систему навигации. Связи с базой нет. Мы отрезаны от основных сил. Из истребителей осталось только четыре машины, остальные накрыл последний нейтронный взрыв.

– Разобраться с электроникой сможете? – я посмотрел на бледного Антона.

– Нужно пару часов, но боюсь у нас их нет, – тихо отвечает он, вытирая лицо рукавом.

Я изучаю панель приборов – большая часть судна повреждена, я даже не могу определить, как далеко корабли противника и сколько их.

– Что с грузом?

– Груз в безопасности, он в транспортном отсеке , – докладывает Вонг.

Я с силой тру виски, голова нестерпимо болит, и меня подташнивает.

– Груз погрузить на спасательные шлюпки, – я наблюдаю за реакцией Антона и Вонга. – Он должен быть сохранен любой ценой, – я помедлил. – Слышите? Любой.

Вонг кивает и выходит из рубки. Антон устало садится в кресло второго пилота.

– Это действительно важно? – не поднимая головы, спрашивает он.

Я кладу руку ему на плечо и сильно сжимаю.

– Да. Это действительно очень важно. И мы дали слово. Это наш долг, Антон.

Он кивает и что-то хочет сказать, но вдруг освещение переходит в режим экономии и включается сигнал тревоги:

– Внешнее проникновение. Внешнее проникновение, – сообщает электронная система оповещения. Мы переглядываемся с Антоном и спешим в отсек со спасательными шлюпками.

Здесь полным ходом идет загрузка.

– Сколько нас осталось, – отрывисто спрашиваю я Антона.

– Двенадцать, – глухо отвечает он.

Мне на мгновение сдавливает грудь, но я сжимаю зубы и нахожу взглядом Гуса, тот кивает мне и подходит.

– Капитан, если мы заберем весь груз, нам не хватит места в шлюпках. Мы же можем оставить часть здесь? – шепчет Гус. Его лохматые брови вопросительно подняты.

Я провожу рукой по лицу, мои челюсти так крепко сжаты, что лицо словно каменное.

– Гус, ты же знаешь, что это непозволительно, – чуть слышно отвечаю я.

– Понятно, – отвечает Гус и, крякнув, дергает себя за светлую бороду.

– Эй, Петя, какого черта ты контейнер перевернул? – кричит он одному из членов экипажа и отходит от нас с Антоном.

Антон провожает его мрачным взглядом и поворачивается ко мне:

– Сеня, как думаешь, может быть, стоит все рассказать? Разве мы не должны знать, чего ради погибнем?

Он прав, но я не знаю, какие нужно подобрать слова в такой ситуации.

Вдруг раздается грохот – кто-то роняет один из контейнеров, от которого с лязгом отскакивает крышка. Все оставляют свою работу: с любопытством и некоторой опаской собираются вокруг ящика.

Внутри него прозрачная спасательная капсула, а в ней еще одна – цвета белого нефрита. Команда недоуменно переглядывается:

– Ребята, это что за штуковина? – спрашивает Марио. Все взгляды немедленно обращаются ко мне.

Я подхожу ближе и уже набираю в легкие воздух для ответа, как вдруг спасательная капсула с шипением начинает открываться, раздается громкий хлопок, а затем треск.

Внутренняя матовая капсула лопается, внутри нее слышится движение, и что-то вырывается наружу.

– Всем отойти назад, – немедленно командую я.

Антон и Маркус достают пистолеты и нацеливают их на капсулу.

– Оружие убрать! – рявкаю я.

Маркус качает головой, но пистолет убирает, а Антон только опускает его, глядя на меня исподлобья.

Из капсулы показываются маленькие ручки существа, которое выбирается наружу. Мы завороженно наблюдаем, как вслед за руками появляется лысая голова, а затем из капсулы неловко вылезает весь маленький человечек. Он нетвердо держится на ногах и широко нам улыбается.

– Матка Боска, – шепчет Войтех, – кто это?

Все ошарашенно молчат, а затем как по команде смотрят на меня. Я потираю лоб:

– Это Монкхи-Анн-Тики, раса древних Ксантов – создателей вселенных, галактические наставники Ипхи, легендарные Корокуру – спасители человечества и… коренные жители Земли.

Все дружно поворачиваются к спасителю человечества: тот, продолжая улыбаться, почесывается и неожиданно душераздирающе чихает. Это удивляет и озадачивает человечка, и он начинает смеяться.

– Это у него что там? Хвост? – спрашивает оператор Тимур, не сводя глаз с монкхи.

– А перепонок вроде нет, – вторит ему Пабло.

Человечек переминается с ноги на ногу, чуть подрагивая от холода – его кожа еще влажная после рождения.

Я оглядываюсь в поисках какого-нибудь покрывала и вижу клетчатый плед, брошенный на операторском кресле экзо-погрузчика.

Моя команда стоит поодаль и не решается приблизиться к монкхи. Я подхожу к нему и укутываю в плед. Монкхи довольно жмурится и пытается лизнуть меня в нос. От него пахнет чем-то приятным: смесью ароматов молока, хлеба и корицы. Он смотрит на меня своими большими темными глазами и вдруг берет за руку. Маленькая ладошка монкхи приятно прохладная.

– Приветствую тебя, Первый Монкхи-Анн-Тики, основатель Семьи, – начинаю было я торжественную приветственную речь, но в этот момент корабль трясет, и человечек, не удержавшись на ногах, падает. Я подхватываю его на руки, как ребенка, и оглядываюсь.

– Ребята, – сдавленно говорю я, – они не могут жить без своего Улья. Это последний Улей во Вселенной, – я замолкаю. – Другие погибли сегодня вместе с нашими крейсерами. Улей не выживет без нас.

Я обвожу глазами оставшихся членов моей команды: