Апекс

Он поднимает глаза и смотрит, как она рябит перед ним, словно хреновое кабельное – её тело постоянно меняется, пытаясь подобрать подходящую версию оболочки, отчего четкие и лаконичные линии тела гнутся, ломаются и превращаются в сплошные помехи. Её тело хочет удивить его. Чего хочет её мозг, он даже думать не хочет.

Вот сейчас тонкая Вобла принимает форму пышной, обнаженной брюнетки с шикарной круглой грудью, тонкой талией и круглой задницей. По сочным бокам аппетитные складочки плавно спускаются к животику, а пышные бедра сжимаются, пряча самое сладкое.

– Расслабься, – говорит Куцый, садясь прямо на кафельный пол в полуметре от стеклянной стены. – Спустить я могу и по эту сторону.

Чувственный рот раскрывает створку пухлых губ:

– Ты бы не сидел на голом полу – застудишь…

– Застудить яйца – меньшая из моих проблем. Чего хочет Ряженый клоун?

Вобла, не сводя глаз с Куцего, медленно опускается на четвереньки, поднимая кверху идеально круглый зад. Мягкие, тягучие движения, совершенно не свойственные Вобле, раздражают Куцего. Она это чувствует, видит, ощущает как-то, а потому пышные формы начинают рябить – идеально выверенная геометрия круглого лица искажается помехами, и вот точеный нос съезжает на бок, огромные миндалевидные глаза стекают по щекам, как подтаявшее мороженое, правый уголок пухлых губ сползает на подбородок. Куцый смотрит на это и с ухмылкой вспоминает свои планы встретить конец света в плотно сидящих наушниках, с баночкой пива в руках, пребывая в полнейшей безответственности и глядя на Армагеддон с высоты обдолбанного равнодушия. Не вышло. Куцый смеется, а пышнотелая брюнетка рябит и смазывается помехами, пока, в конце концов, не исчезает совсем.

На полу сидит Вобла, вымазанная засохшей кровью. Сидит и смотрит на Куцего, как собака – внимательно и немо.

***

День второй.

Куцый медленно отползает назад и материт себя – надо было уезжать отсюда на хрен! Он пятится в темноту, проклиная её богатое воображение. Все было нормально, ничего не предвещало такого поворота. Просто сидели и говорили, почти как нормальные люди и вдруг – Бах! Бросается на стекло, выворачивается наизнанку, сотрясает стеклянную клетку. Выворачивается в самом прямом смысле – кишками наружу, взрываясь внутренностями, забрызгивая, заливая кровью стекло.

Я кричу. Кричу и плачу – мне больно! Куцый, помоги мне! Бога ради, сделай же что-нибудь!!! Я кричу, чувствуя, как изливается болью, выворачивается мое тело, как рвутся желудок, печень, легкие, кишки. В прямом смысле. Мне больно! Господи, как же горит… Куцый! Не убегай, Куцый, пожалуйста не бросай меня! Бога ради, помоги мне!!! И это не я – Ряженый втискивается в меня, забирается внутрь, разрывая мою плоть на куски, и она, разодранная, заворачивается вокруг меня, словно старый пергамент, кричит болью, горит в агонии. Улыбающаяся сволочь убивает меня, превращая нутро в конфетти. Мое тело соткано из огня, и оно пытается убежать само от себя – оно плачет, оно кричит, оно умоляет…

Куцый, помоги!!! МНЕ БОЛЬНО!!!

***

День третий.

Она сидит в углу, поджав ноги – её колотит. Затравленно смотрит по углам стеклянной клетки и ждет, когда явится Ряженый ублюдок. Она – почти человек, и сейчас очень хорошо понимает, что Куцый… он не сможет помочь ей. С чего она вообще решила, что хоть кто-то сможет помочь? Это – приговор. Она – смертник. Озирается по сторонам, вглядывается в темноту, окружающую крохотный островок света, и понимает, в чем именно смысл тюрьмы – к тебе может прийти кто угодно. Не тебе выбирать посетителя.

***

День четвертый.

– Знаешь, у меня тут полнейшая антисанитария, – говорит она, и кивает в сторону загнившей, подсыхающей лужи полупереваренных кишок и крови в дальнем углу. – Воняет.

Куцый поднимает глаза, смотрит в угол и лениво пожимает плечами:

– Ну, если ты не станешь это есть, ничего с тобой не случится, – опускает глаза и снова бегло просматривает страницу раскрытой книги.

– То есть, ты бы согласился жить рядом с кучей гниющих внутренностей?

– Для начала, меня бы никогда не стошнило кучей гниющих внутренностей.

Она подползает к стеклу:

– Считаешь это моя вина?

Куцый поднимает голову. Сначала его взгляд в сотый раз приковывает боевой раскрас кровью вокруг губ, по всему подбородку и шее, и лишь потом, поднимается наверх – в её глазах странная смесь ярости и мольбы. Она смотрит на него, двигается, прижимается лбом к стеклу и сверлит ненавидящим взглядом, в глубине которого, как монетка на дне колодца, блестит отчаянье. Словно признание вины сделает её свободной. Словно расставленные над «i» точки сделают её агонию осмысленной, и оттого менее болезненной. Словно это даст точку отсчета, ведь там, где есть начало, обязательно есть конец. Она хочет знать, что когда-нибудь это, наконец, закончится. Куцый говорит:

– Мне плевать, чья это вина. Когда у человека вирусный менингит, виноватых не ищут – его изолируют и лечат.

– Надеешься вылечить меня?

Куцый смотрит, Куцый молчит, Куцый опускает глаза:

– Ну что-нибудь произойдет обязательно. Чем черт не шутит…

***

День пятый.

Куцый стоит в нескольких метрах и смотрит на происходящее – его взгляд прыгает по стеклянному кубу, пытаясь успеть за ней. Он стоит у дальней стены и просто смотрит, потому что сделать тут ничего нельзя. Может, и можно, но он не знает – что, не знает – как, и это уже не отчаянье – простая усталость. Глаза красные, опухшие, но радужка пляшет в глазном яблоке, ловя в объектив тонкое тело.

Она скачет, она бросается на стены, она орет во все легкие и брызжет слюной, как бешеная псина. Стекло покрывается паутиной прозрачной слюны, отпечатками грязных рук, трясется под крошечным телом, словно тонкие руки и ноги отлиты из чугуна – это все безумие. Оно сильно. Оно освещает её изнутри, оно сочится сквозь плотные швы стекол, оно заливает прозрачную тюрьму, топит её внутри куба, а она отчаянно сопротивляется – вопит, бьется о стекла, выгибается, глаза лезут из орбит, губы полопались, и поверх запекшейся крови течет новая, свежая.

Куцый вздыхает.

В прозрачном кубе тонкая фигурка с безумными глазами забирается по стене, ползет вверх, застывает на потолке, грязные, слипшиеся волосы свисают вниз. Она оборачивается к нему:

– Это как-нибудь лечится, Куцый?

Безумный хохот отражается от стекла и приумножается сотнями тысяч тонких голосов.

***

День шестой.

– Пожалуйста…

– Нет.

– Я здесь сдохну.

– Там или здесь – все равно сдохнешь.

– Ты – тоже. Только ты что-то не торопишься на мое место.

– Может, и торопился бы, если б жрал людей.

– Я хочу пить.

– Кто хочет пить, тот хочет этого все пять дней, а не осознает это внезапно в конце шестого.

– Я хочу пить!

Молчание. Куцый молча сверлит Воблу взглядом, а затем тянется к трем литровым бутылкам, что стоят справа от него. Одна из них оказывается в его руке, он поднимается:

– Отойди к дальней стене.

– Я тебя не трону. Я просто хочу пить.

– Либо ты отходишь назад, либо продолжаешь хотеть дальше.

Она пятится, не отрывая затуманенных глаз от его грудной клетки. Естественно, Куцый понимает, что совершает невероятную глупость, но ничего не может с собой поделать – когда окровавленная девушка лезет на потолок и изрыгает из себя человеческие внутренности, руки так и чешутся дать ей водички. Она – в дальнем углу – замерла и смотрит. Хоть бы мигнула для правдоподобности. Никаких дополнительных окошек для еды не предусматривалось – Красные питаются только людьми. Весь этот куб был задуман только с одной целью – узнать, сколько времени Красный протянет без человечины, а потому, чтобы бутылка отказалась внутри куба, нужно открыть дверь. Куцый лязгает тяжелым навесным замком, Вобла застыла в противоположном углу и даже не дышит. Последний поворот ключа в тяжелом замке…

Вобла срывается с места – один большой прыжок и она с грохотом врезается в дверь. Вибрация и звон стекла – оно гнется, резонирует, но выдерживает напор. Руки Куцего трясутся, перенимая взрывную волну. Парень смеется:

– Поторопилась, – хохочет он.

Тяжелая металлическая щеколда все еще в пазах, и если вы человек, если вы способны сложить дважды два, вы поймете, что пока щеколда в пазах, дверь выдержит. Но если вы безумное нечто… Она по ту сторону стекла орет и колотиться о стеклянную дверь, пока Куцый закрывает замок. Он разворачивается и уходит, она бессвязно орет полнейшую неразбериху, которая очевиднее всего того, что было прежде – человека там не осталось. Стекло за спиной Куцего ходит ходуном, и он уже не впервые ловит себя на мысли: «Хоть бы она уже выломала эту гребаную дверь…»

Остаток этого дня он проводит, изучая единственную газетную вырезку, которая содержит в себе информацию об Апексе, как научном открытии, имеет скудные научные выкладки относительно понятным языком, цифры, данные и некоторые научные предположения относительно будущего развития прибора и открытия в целом. И это единственная возможность понять принцип его работы – там скудная, но единственно достоверная информация. Когда Апекс появился, он сразу же сожрал все вокруг, и, несмотря на то, что на момент появления информации было предостаточно, но вся она была в «сети», а потому, когда накрылся интернет, не осталось ни одного бумажного носителя. Кроме газетной вырезки – это было интервью с Марком Сельтцером. Огромная статья, в уголке крохотная черно-белая фотография человеком, похоронившим человечество.

***

День седьмой.

Он смотрит на неё. Она молчит. Под определенным углом кажется, что она вообще не настоящая – пустые глаза, словно стеклянные шарики, смотрят в одну точку, и точка эта где-то внутри её безумной головы. Какое-то время Куцый пытается подавить в себе желание постучать по стеклу, так сильно она напоминает золотую рыбку. Вяленую воблу.

Считаешь, это моя вина?

Он пытается перебить собственные мысли:

– Я тут покопался… знаешь, довольно интересно, – он опускает голову, смотрит на свои пальцы, которые мнут газетную вырезку. Он ловит себя на том, что таким растерянным, таким настоящим его еще не видел никто. – Информации мало, но если добавить к этому…

Поднимает голову и снова смотрит на пустое лицо – по ту сторону стекла пластмассовая кукла, и только грудная клетка выдает жизнь внутри картонного тела.

Надеешься вылечить меня?

Гребаная Вобла… вляпаться в такое дерьмо. Он опускает голову, замолкает. А потом его рот извергает лавину слов – никому не нужных, даже ему самому, но нужно чем-то заполнить огромное пространство, кучу свободного места, которое образовалось, спустя кучу смертей, и полного непонимания того, что он собирается делать дальше, а потому он сыплет бесполезным ворохом букв:

– «Апекс», на самом деле, не прибор, а пространственно-временное явление, свойство материи, открытое Сельтцером. Названо так по принципу действия. А еще ему слово понравилось. Редкостный придурок, правда?

Это как-нибудь лечится, Куцый?

Он жмурится, но не поднимает глаз, продолжая нести чушь, то ли для неё, то ли для себя:

– Там полстатьи научной терминологии, но если…

Хочешь, я расскажу тебе, как мне страшно?

– … если как следует вникнуть, – он сжимает зубы, желваки проступают под кожей, грубые пальцы сминают газету.

Как мне больно…

– В общем и целом все сводится к неизвестному ранее свойству любого тела, содержащего в себе некую потенциальную энергию, наличие которой Сельтцер доказал математически. Знаешь, почему – вода?

Он не поднимает на неё глаз – не может. Он продолжает нести никому не нужный бред:

– Потому что это очень дешево. А главное, именно на воде базировался самый первый удачный эксперимент. Суть в чем – абсолютно каждая материя содержит потенциальную энергию, назовем её энергия «А», которая находится в состоянии покоя все время существования, но активизируется в момент Апекса – наивысшей точки воздействия. И дело не только в высоте, важен любой «пик» – скорость, время, давление, сила, температура и даже аккумулирование стандартных носителей энергии – любая форма влияния на материю в момент её наивысшей точки. Раньше о существовании этой энергии никто даже не догадывался, а он смог не только доказать её наличие, но и извлечь. Вот тут-то и начинается, мать его за ногу, самое интересное – он взял каплю воды. Самую обычную воду, представляешь? Не дистиллированную, не очищенную, даже не кипяченую – из – под крана. Этот ублюдок наскоро сочинил прототип аппарата Апекса – сам, по своим же чертежам – и у себя дома, на коленке, создал машину времени. Естественно, тогда она не выглядела, как сейчас, но суть… суть осталась та же. Ты знаешь, что собой представляет Апекс? Апекс, как прибор? Два полых карбоновых шарика, вложенных один в другой – один чуть меньше другого. Тот, что чуть меньше, на треть заполнен водой, наверху пипетка. Положение внутренней сферы контролирует электронный гироскоп – он отвечает за вертикальное положение внутренней полости относительно притяжения земли. Без этого – никак, так как положение пипетки неизменяемо – она впаяна в корпус. Внешний шар – просто защита, предотвращающая от порчи внутренних элементов и потери воды. Итак, ты нажимаешь кнопку Апекса, и что же происходит внутри? Капает вода. Мать его! Проще просто некуда, но ты хоть представь, какую голову нужно иметь, чтобы предположить, вычислить математически, а потом и доказать, что когда капля воды из пипетки падает в бассейн, она отражается за счет поверхностного натяжения воды, и в тот момент, когда отраженная капля подпрыгивает и оказывается в самой верхней точке, потенциальная энергия становится активной, и – БАХ! Апекс – материя взрывается энергией «А»! Это энергия и позволяет нам «прыгать»! Она возвращает нас в прошлое!

Куцый поднимает глаза и шепчет:

– Твою мать…

За стеклом на него смотрит жуткая тварь – хорошо знакомое тело Воблы водрузило на хрупкие плечи огромную голову Ряженого. Руки Воблы поднимаются, мертво, словно движения марионетки, и аплодируют, в то время как серая рожа растягивает невероятно огромный красный рот в улыбке:

– Браво! – лают ярко-красные губы.

Тихие ленивые хлопки летят в звенящую тишину, огромные зубы сверкают в полумраке. Куцый отбрасывает газету и медленно пятится назад.

– Браво, молодой человек.

Тут тварь поднимается – тонкие руки упираются в пол и отрываются от земли, повисая вдоль тела как плети, ноги напрягают мышцы, и в тот момент, когда пустое, безжизненное тело распрямляет спину, Вобла взрывается Ряженым – тонкий, высокий, невероятно гибкий, бесформенный, но абсолютный в точности линий, серый Красный расцветает по ту сторону стекла, вбирая в себя остатки крохотной девушки. Он раскидывает в стороны руки, словно освободитель, несущий свободу рабам. Он смеется, и тонкий пронзительный голос отражается от стен куба, множится, превращается в гомон огромной птичьей стаи, поднимающей над землей.

А затем он шагает вперед – длинная тонкая нога пронзает стекло, словно воду, проходит насквозь и оказывается по эту сторону. Он застывает в театральной паузе, а затем наклоняется:

– А теперь представь, что может произойти, если источником энергии «А» станет что-то больше, сложнее, чем капля воды?

Куцый застыл – он смотрит на Ряженого, захлебывается воздухом и часто моргает, пытаясь отогнать черные блики перед глазами. Ряженный смотрит на парня своими мутными глазами – они слепо елозят по лицу человека, читая его судорожные мыслишки. Он говорит:

– Сам нажмешь или тебе помочь?

Дрожащая рука Куцего дергается к прибору, палец на кнопку…

… Апекс. Сброс на ноль.

День первый.

Куцый открывает глаза и чувствует на себе её взгляд. В первые секунды рождается жалкое, постыдное желание подняться на ноги и убежать. Сердце – секундная стрелка – отсчитывает мгновения, и чем дольше тикает, тем безумнее выглядит идея побега. Он поворачивается, и тут же стискивает зубы, сжимает кулаки, чувствуя, как заворачиваются кишки – по ту сторону стекла стоит Куцый и смотрит на него. От этого мгновенно кружится голова, двоится в глазах, и начинает подташнивать, потому что он всерьез начинает сомневаться, где именно находится настоящий Куцый, но основная причина, пожалуй, не в этом – просто все началось заново. Осознание этого проникает под кожу, забирается в мышцы, сухожилия, пускается по венам – и вот уже кровь превращается в битое стекло. Все заново! Стеклянные шарики глаз блестят в тусклом свете совершенно бессмысленно и пусто – по ту сторону зрачка змеится тонкое, воздушное безумие. Все сначала. Куцый видит, как в болезненно знакомых глазах, искрится квинтэссенция его страхов – почему-то больше всего в жизни он боялся сойти с ума. Случайно ли, что теперь по ту сторону, прильнув к стеклу грязными руками, на него пялится он сам – пустой, безумный, совершенно не человек. Куцый в прозрачном кубе выворачивает голову, как собака, стеклянные шарики глаз неотрывно смотрят на человека по ту сторону тюрьмы, и кто из них – заключенный, становится не ясно. Рот в запекшейся крови изгибается, и одна из засохших кровавых полосок трескается, осыпается, когда губы расходятся в оскале – существо по ту сторону стекла ощетинивается, обнажая зубы, но в этом оскале нет никакой агрессии. Оно просто демонстрирует ему то, что он и так знает до мелочей – два ряда зубов. Куцый с минуту просто смотрит, а затем, к своему удивлению, делает то же самое – обнажает зубы в беззлобном оскале.

Ему казалось, что эти семь дней окончательно лишили его страха. Но нет. Куцый по ту сторону складывается, как карточный домик – фигура вваливается сама в себя, осыпается сухим песком пикселей, превращаясь в то, что уже засохло в другом конце стеклянной тюрьмы – кучу свернувшейся крови и переваренных человеческих внутренностей.

– Гребанная сука… – прошептал Куцый, поднимаясь на ноги. Какое-то время он еще смотрел на стеклянный куб, а потом развернулся и побрел по коридору.

Он спустился по лестнице до самого низа – подземная стоянка, обжитая двуногими крысами, непривычна пуста. Куцый остановился, огляделся, глубоко вдохнул – вместе с выдохом последняя решимость рассыпалась в воздухе ворохом молекул углекислого газа. Он снова попытался убедить себя, что прав. Он был уверен, что поступает правильно с самого начала, просто каждый новый сантиметр на линейке времени, всякий «новый» день нагнетает напряжение своей безвыходностью. Ему казалось – приход Ряженого все изменит, но… Но пошли новые «первые» сутки, и если раньше вопрос бесплотным призраком скользил по стенкам стеклянного куба, то теперь он вопит, как пойманный в капкан зверь – ну запер ты её, а дальше-то что? Куцый прошел мимо стола, подошел к морозилке и протянул руку, но пальцы ничего не взяли, лишь прокатились подушечками по металлической поверхности дверцы. Куцый развернулся и побрел к выходу на первый этаж.

Наверху слепит свет бесконечного дня, льющийся из исполинских окон и дверей. Здесь никогда не бывает темно. Это одна из самых главных причин, почему они не обособились здесь – вечный день кого угодно сведет с ума. Он беззвучно пересекает холл первого этажа. Что же дальше, Куцый?

Вдруг звуки – очень тихие, короткие, высокие, сильно приглушенные расстоянием. Они быстрой дробью пролетели в кромешной тишине и растаяли, даже не оставив эхо. Куцый застыл, замер. Тишина мертвого торгового центра – ватой в ушах, и от этого удары сердца становятся оглушительными – оно разгоняется, потому что Куцый совершенно точно понимает, откуда идет звук. Он стоит и ждет. Ждет, что это окажется шуткой воспаленного разума – он очень надеется на галлюцинацию, он будет рад даже бреду или началу шизофрении, ведь это будет самым милосердным избавлением от всех проблем. Очень не хочется знать, КТО может стучать в двери снаружи.

Тук, тук, тук.

Куцый закрывает глаза и выдыхает. Словно та несмешная шутка – команда космонавтов готовилась к выходу в открытый космос, когда снаружи постучали. Последние люди в окружности десяти километров либо умерли, либо мигрировали (очень хочется верить, благополучно). Тогда кто может стучать? Да так деликатно, словно вот-вот извинится за беспокойство. Либо красные эволюционировали до «Сердечно извиняюсь, но, как ни прискорбно, я намерен вспороть Вам брюхо и сожрать ваши кишки, уважаемый», либо…

Тук, тук, тук.

Куцый выходит из-за угла, и широкий, длинный коридор открывает ему вид на прозрачный фасад. Под гулкое биение сердца он воображает Тройку, держащую в руках свои собственные кишки, он воображает Медного без головы, он рисует Отморозка в трупных пятнах, с разодранным до самого позвоночника животом, который хищно улыбается по ту сторону бронированного стекла.

Тук, тук, тук…

Куцый замирает. Куцый вглядывается…

Куцый срывается с места и бежит к двери.

Густым, липким сиропом тянется время, пока он растаскивает баррикаду перед дверью, а она терпеливо смотрит на него. Безумно медленно работают его руки, и он впервые боится, что её, наконец, увидят Красные. И он не успеет.

Стол скрипит по кафелю, замок двери металлически щелкает, отсчитывая обороты. Дверь распахивается:

– Заходите быстрее, – говорит Куцый, неизвестно зачем. Все равно ведь глухая.

Но глухая или нет, старуха кивает и протискивается в узкий проход двери. Куцый закрывает дверь и поворачивается – старуха протягивает ему что тонкое, меленькое, прямоугольное. Это фотография.

– Я почти не слышу, – говорит старуха. Её голос, тихий, низкий, спокойный, чем-то неуловимым выдает хорошее образование и начитанность. А также говорит о том, что слух она потеряла, будучи уже в возрасте. – Но я смогу сориентироваться по губам, если вы не будете торопиться.

– Хорошо, – говорит Куцый. – Что вам нужно? Вы хотите остаться здесь?

– О, нет, нет! – старуха верит седой головой, а потом цепкие глаза снова устремляются к губам парня, чтобы не пропустить ни единого слова. – Та девушка, что преследовала меня на стоянке, которая превратилась в Красную тварь…

– Откуда вы…

Но старуха подняла указательный палец в жесте «подожди» и продолжила:

– Когда почти не слышишь, учишься зорко смотреть – я видела вас обоих в зеркалах заднего вида и отражениях стекол, когда проходила мимо автомобилей.

– Я видел вас – вы даже не испугались.

– Я не боюсь Красных.

– Она – не Красный!

– Но и не человек.

Куцый немо раскрыл рот, но старуха вновь заговорила вперед:

– Где она?

– Я её запер, – еле слышно ответил он. Вот сейчас что старуха ополчится на него, наорет, осудит, вскроет нагноившееся чувство вины… Но она согласно машет головой, а затем протягивает фотографию того самого Сельтцера. Она говорит:

– Я могу все исправить.

***

Мир дрожит, мир бьется в конвульсиях. Открываю глаза и вижу свое отражение – картинка двоится, дергается, расплывается. Щурюсь, пытаюсь сфокусироваться – мое, отраженное в стекле, тело распласталось на спине – его дергает, его сотрясает, затылком – в пол, спина выгибается, ноги и руки сводит судорогой, пальцы цепляются за воздух, ногти скребут по полу. В огромном стеклянном кубе одиноко корчится мое тело. Но там, в зазеркалье стеклянной стены, нас двое – Ряженый вцепился в мой живот огромными лошадиными зубами и резко дергает головой из сторону в сторону, выкручивая, выворачивая шею, словно большая белая акула. Он навис надо мной и, стоя на четвереньках, рвет мое нутро – огромная голова мечется вправо, влево, вправо, влево, и красное кровавое облако расцветает над моим животом. Я смотрю, как в зеркале стекла серое лицо отрывается от моего тела, поднимается и смотрит на меня – меня настоящую:

– Ты засиделась, – говорит он.

Вся нижняя часть лица Ряженного вымазана кровью – она блестит в тусклом свете, переливается согласно линиям скул, губ, подбородка, она капает с носа, течет по губам, подбородку и шее тонкими струйками, заливается за ворот и спускается по одежде, растворяясь в гранатовом бархате. Моя кровь блестит, она стекает обратно в разодранную дыру моего живота. Я смотрю на свое раскуроченное тело и радуюсь тому, что меня перестало трясти. Мне не больно – просто очень пусто. Дыра внутри меня лишает меня моего я – я пуста и легко починяюсь его словам.

– Как мне выбраться?

Он вытирает рот рукавом и задумчиво опускает глаза в месиво моих кишок – его взгляд рассеяно блуждает по остаткам моих внутренностей, словно по шведскому столу в поисках подходящей закуски:

– Я так понял, ты нужна ему?

Он запихивает тонкие пальцы внутрь меня, и я, настоящая, смотрю, как там, в совершенно не сказочном зазеркалье, тонкий палец подцепляет кусок чего-то бурого и резко дергает – часть меня безвольно повисает на его пальце, чтобы тут же отправиться в огромный рот. Я смотрю, как он пережевывает то, что еще секунду назад было мной, и мне не противно – я пытаюсь подобрать подходящее слово тому, что делал со мной Куцый.