Нет пути. Они не пройдут

– Неплохо! – кивнул я.

– Но им этого оказалось мало, – прибавил Громобой. – Они потребовали, чтобы к Земле были направлены несколько небольших космических кораблей, на борту которых находились их особые наблюдатели. Эти корабли теперь всё время находятся на орбите, а позже корабли были снабжены мощным, сверхточным оружием, которое тоже может быть использовано в любой момент, по решению Верховного Совета.

– Как ты вообще догадался, что меня надо спрашивать про Вторую Мировую? – вдруг с интересом спросил я.

– И сам не знаю, – честно ответил Громобой. – Я ведь рассказывал, к каким выводам пришёл, только увидев тебя. Надо было разобраться в этом подробнее, и пришлось с чего-то начинать. А мне повезло сразу, – и Громобой улыбнулся.

– А когда у вас закончилась Вторая Мировая? – вспомнил я.

– После того, как Германия, применив атомное оружие, захватила СССР, США и Великобритания, она, вместе с Японией начала активное наступление по всем направлениям, стремясь захватить все, ещё непокорённые районы.. К марту 1946-ого года, Германии удалось подавить основные очаги сопротивления, и 3-его апреля было объявлено о решающей и окончательной победе нацистов, и создании Германской Империи. Но наша организация, как и сотни миллионов людей по всей Земле понимали, что эта победа нацистов на самом деле является поражением для всего человечества, включая и сами немецкий и японский народы Африканские республики, Индия и Австралия, при нашей поддержке, объявили о своей независимости, и отказались подписывать любые договоры с нацистами. Поэтому, по нашему мнению, война ещё не закончена, и будет длиться до тех пор, пока все угнетённые народы не обретут независимость… или пока нацисты не уничтожат последних участников Сопротивления, – И Громобой замолчал.

– А ведь у Германии кроме Японии еще были союзники, – вспомнил я, – что с ними?

– То же, что и с остальными. Немцы так же презирали всех своих союзников, как и другие народы, зачастую даже не скрывая этого – в период военных действий они лишь временно пользовались их силами для своих целей. Добившись их, хотя и не в полной мере, фюрер просто предал всех своих вчерашних союзников, и нарушила все свои обещания. Угрожая атомным оружием, он принудил все эти государства отказаться от своей независимости и признать верховную власть Германии. Первоначально там были созданы «марионеточные» правительства, во всём послушные Германии, но позже Император лишил их последнего подобия суверенитета, превратив в рядовые колонии. Он заявил, что лишь представители чистокровной арийской немецкой расы могут занимать в новом мире господствующее положение, а долг остальных – покорство, и усердный рабский труд. Тех, кто был с этим не согласен, просто уничтожили.

– А что с Японией? Почему тогда фашисты её тоже не захватили? – спросил я. – Или и у неё было атомное оружие?

– Япония, во-первых, географически расположена довольно далеко от Германии, и начинать с ней войну было бы нелёгким и опасным делом. Во вторых, Германия сама была сильно ослаблена во Второй Мировой войне. И в третьих, Япония быстро сумела захватить почти всю Азию, и у если бы Германии и удалось завладеть этими территориями, то она бы просто не смогла их удержать. Поэтому, Германская Империя и подписала с Японской договор, признав за ней все завоевания, и отказавшись от территориальных претензий, но по-прежнему не теряя надежды получить реванш.

А вот атомного оружия у вооружённых сил Японской Империи не было, и нет до сих пор, – добавил Громобой. – Германия сохраняет в строжайшей тайне технологию их создания, и время от времени использует это как последний аргумент в конфликтах со своей «союзницей» – сообщницей в разбое. Она всё ещё надеется с их помощью окончательно завладеть всем миром, хотя при этом от него мало что останется.

– А почему вы не вмешались? Почему не остановили войну? – спросил я. недоумевая. – Рогволд ведь сказал, что вы наблюдали за нами, собирали информацию. Вы знали о фашистах, о Гитлере, о погромах – почему ничего не сделали?!

– Наверное, мне будет непросто тебе это объяснить, – задумчиво и немного печально заговорил Громобой. – Мы не имеем право вмешиваться.

– Но почему? – удивился я. – Почему?

– Так было нужно для вас, – сухо ответил Громобой. – Возможно.

– Я… я не понимаю…

Мы помолчали немного.

– Фуфло! – вспомнил я красивое старинное слово – Громобою будет приятно, с ногами забираясь в кресло. – Полная хрень! За… заколебали, честное слово!

Громобой усмехнулся.

– Это наша работа, – сказал он.

– Паршивая у вас работа. Вот что, – сказал я, – я хочу спать. Мне всё это надоело. Завтра проснусь, у себя дома, и опять надо вставать, и идти в школу…

– Хорошо, – кивнул Громобой. – Идём!

Он извлёк из кармана (я и не предполагал, что в его костюмчике есть карманы!) какой-то приборчик, похожий на пульт от телевизора, что-то понажимал на нём, и вдруг я непроизвольно обернулся, уловив неясное движение за спиной – монолитная стена прямо на моих глазах бесшумно разъезжалась, открывая широкий проход, за которым виднелась тёмная лестница, ведущая вниз. Громобой вновь щёлкнул пультом, и вся она оказалась залита ослепительным золотистым светом, идущим, словно из самих стен.

– Ух ты! – воскликнул я. – Торжество прогресса!

Громобой приглашающе повёл рукой, и сам пошёл впереди. Я двинулся следом. Стоило мне сделать шаг внутрь, как стены за моей стеной вновь беззвучно сомкнулись. Здесь больше не было прежней грубой кирпичной кладки. И стены, и потолок, и даже поверхность ступенек были полностью покрыты каким-то белоснежным, гладким и приятным на ощупь материалом, от которого непрерывно во все стороны исходило ровное и тёплое золотистое сияние, словно маленькое домашнее солнце спустилось прямо сюда и, ничуть не обжигая, затопило всё стойкими волнами своего густого света. Глаз не уставал от него, мечталось навсегда замереть на месте, любуясь дивными искрящимися переливами.

– Красотища! – объявил я, спускаясь по ступенькам. – Живой свет, золото… Кому нужны дворцы из хрусталя, если можно хоть на разок очутиться здесь!

Громобой улыбнулся.

– Вот мы и пришли! – сказал он.

Мы стояли перед прозрачной дверью, за которой открывался такой же длинный-предлинный коридор, казалось, тянущийся до бесконечности вдаль. Громобой приложил руку к стеклу (если это было стекло), и дверь плавно отъехала в сторону, скрывшись в углублении сбоку, и пропуская нас дальше. По обеим сторонам коридора белели двери. Громобой подвёл меня к одной из них, и снова, тем же жестом руки, заставил её отвориться. Внутри оказалась самая обычная, довольно небольшая комната, стены и пол которой испускала то же самое, золотистое свечение. Снова при помощи пульта, Громобой сделал его несколько более приглушённым, и спросил:

– Не стоит сменить цвет?

– Можно! На какой?

– На любой.

Давай зелёный!

По новому щелчку Громобоя, золото вмиг пропало, и комнату наполнило светло-салатовыми оттенками. Из-за этого я словно оказался душистым и звонким летним утром на солнечной лесной поляне.

– Неплохо! Без сарказма, – добавил я.

Все предметы, находившиеся в комнате, из-за падавшего освещения тоже невольно приняли лёгкую зеленоватую окраску. Однако, предметов здесь было немного – узкая, гладко, без намёку на складки, застеленная кровать, небольшая тумбочка возле неё, и круглый письменный стол, с приставленным к нему стулом – у противоположной стены. Вся мебель производила впечатление (а может, так и было!) сделанной из настоящего дерева – только что смола не капала.

И неожиданно Громобой спросил:

– Аромат хвои добавить?

Я кивнул, и в воздухе тут же разнёсся густой и свежий запах растаявшей на солнце смолы, свежей сосновой хвои и земляной сырости. Пахло тайгой и свободой…

Вдруг дыхание прервалось. Всё это было для меня сейчас неизмеримо далеко.

– Не надо, – попросил я.

Громобой странно взглянул на меня, но сосновый лес растаял, как дым, а зеленоватое свечение чуть померкло.

– Ты говорил, что устал! – напомнил Громобой.

Я послушно кивнул, почувствовав, что это, конечно, правда.

– Спокойной ночи! – произнёс я.

Громобой словно опешил, и замешкался на мгновение.

– Ах, да, спокойной ночи. Когда я говорил это последний раз?! Я ведь здесь, обычно, остаюсь один, – добавил он, словно извиняясь.

Громобой вышел, и дверь за ним закрылась. А я, стянув с себя одежду, вытянулся на кровати, и ещё немного полежал, глядя на сочную стен, и опять жалея, что больше нет запаха хвои. Потом закрыл глаза, и уснул мгновенно, и без сновидений.

Пробуждение было неприятным. Меня поднял Громобой. И, едва приоткрыв глаза, я сразу понял, что всё вчерашнее было не сон. Я промычал:

– Так это… ты ещё здесь? Всё ещё здесь. Это был не сон… Какой гнусный кошмар.

– Вставай, Ром, – попросил Громобой.

– Зачем? Зачем вставать, зачем что-то делать? Для чего? Что мы добиваемся, что получим… сидя здесь?! Ничего и с мёртвой точки не сдвинется. На хрена, а?

– Всё происходит в свой срок!

– Значит, в свой срок я и встану, – ответил я, перевернувшись на другой бок.

– Хорошо, – кивнул Громобой, продолжая возвышаться надо мной всей своей массивной квадратной фигурой.

– Ну ладно, встаю я, встаю. Чё те надо, а?

Громобой (буду называть его Гром – очень забавно звучит) лишь молча кивнул.

– Здесь простыня и покрывало – саморазглаживающиеся?

– А как ты догадался? – заинтересовался Гром.

– Да так, по случаю, – ляпнул я в ответ.

– А что это за место? Что это вообще такое? Я же теперь тоже этот… «разведчик», верно? Имею право знать!

– Ещё много лет назад мы начали создавать подобные убежища, и сейчас они есть почти в каждом, достаточно крупном населённом пункте, где мы работаем. Они тщательно замаскировано от случайных наблюдателей, и уходят глубоко под землю. Здесь созданы необходимые запасы почти всего, что только может нам понадобиться, а защита позволяет переждать здесь любою природную или техногенную катастрофу, включая взорвавшуюся неподалёку атомную бомбу. Одновременно, эти убежища являются и нашими штабами, где мы можем проводить общие собрания, а также, в случае опасности, укрываться от врагов. Однажды здесь мне даже пришлось скрывать около трёхсот участников восстания, о котором мы тебе рассказывали, пока их не удалось перевезти в безопасное место. А вообще, оно способно вместить до пятисот человек. Кроме того, здесь расположены и наши наблюдательные пункты, и наконец, мы сейчас вынуждены жить здесь почти постоянно. А что касается твоей службы в нашей организации, то нам, по всем правилам, запрещено принимать в неё жителей Земли. И хотя я очень надеюсь, что для тебя сделают исключение – я уже доложил о тебе в Верховный Совет, но пока считай, что у тебя только лишь испытательный срок.

– Ясно, – ответил я.

После того, как я умылся, не затратив на это много времени (скорее, немного), Громобой привёл меня в просторный круглый зал.

– И что дальше? – спросил я.

– Нам необходимо всё обсудить.

– Что «всё»?

– Сначала – приблизительный план твоей дальнейшей подготовки в качестве участника нашей организации, СМБР,

– Что-что? – не понял я.

– «Служба Международной Безопасности и Разведки», – лаконично бросил Гром.

– Ясно, – кивнул я. – Только сначала ответь, почему вы не вмешались войну? Почему вы вообще ни во что не вмешиваетесь?

– Такова наша философия, – ответил Громобой. – Я должен… я постараюсь, тебе это объяснить. Но мы должны начать с самых основ.

– Отлично! Начинайте!

– Безусловно, – с некоторой торжественностью провозгласил Громобой, – всё в нашей жизни – все события, поступки нас, и окружающих нас людей, погода и природные катастрофы, наше рождение и смерть, даже наши мысли и эмоции – всё это подчиняется некой Могущественной Силе. Я бы даже сказал, всемогущей. Этой силе люди неоднократно пытались дать самые разные имена, пытаясь таким образом сделать её понятнее для себя, или хотя бы обрести иллюзию понимания: Бог, Брахман, Аллах, Дао, Яхве… Мы называемым её Всевышней, подчёркивая, что во всем мире нет ничего, способного противостоять ей, но понимая, что нет, и не может быть имени, способного в полной мере отразить все аспекты этой силы, или передать её величие.

– Я немного атеист, – покачал я головой.

– Подобные ограниченные представления абсурдны, – прервал меня Громобой. – Ваши взгляды основаны лишь на слепом бездумном неверии, а наши – на основе наблюдений за тысячами природных закономерностей, подчинённых общим законам, и прямых наблюдений проявлений Всевышней Воли.

– Ладно, – кивнул я. – Давай дальше, это даже забавно.

– Итак, я намерен убедить тебя в неоспоримости факта существования некоей высшей воли, управляющей нами, и на основании этого изложить тебе нашу философию и основные принципы.

– Понятно, – кивнул я. – Как ты можешь доказать, что бог есть?! Религия основана на вере, а не на логике.

– Это попытка одурманить разумы людей, и отвратить их от Бога, как ты его называешь.

Я ещё не встречал такого абсурда – «атеизм – опиум для народа!». Да уж! Это всё-таки оказались сектанты…

– Ну, хорошо, зачем богу понадобилось создавать мир?

– Хаос, мрак. Вечная, безграничная пустота, кроме которой не было больше ничего. Души были обречены вечно томиться в этом непроглядном мраке, не имея ни малейшей возможности спастись. Фактически, ваши учёные говорят то же самое, верно? – добавил Громобой. – До возникновения Вселенной существовала лишь пустота… нет, ни так. Не существовало вообще ничего.

– Учёные говорят немного по-другому, но ладно. Откуда взялся бог?

– Он неизмеримо выше нас, – благоговейно проговорил Громобой. – Всё, связанное с ним, все его намерения – это недоступно нашему пониманию. Мы должно знать лишь одно: Он безграничен в своей милости к нам. И видя страдания невинных душ, Бог решил спасти их.

– Создал Землю за семь дней?! Или убил своего сына?

– Забудь эти христианские басни! – потребовал Громобой. – В действительности, это лишь суеверные, а за тысячи лет изменённые до неузнаваемости представления древних примитивных народов, не имеющие под собой никакой реальной основы. Хотя не стоит отрицать, что ваши пророки, тот же Моисей, Илия, Иоанн, Христос, Мухаммад (или Мухаммед) – в действительности являлись посланниками Всевышней Воли, и получали послания от самого Господа.

– Ага, – поддакнул я. – Абсолютно точно!

Гром не заметил иронии.

– Бог создал универсальную систему, следуя которой, любое живое существо может достичь уровня самого Бога, слившись с Ним в единое целое, и обретя всемогущество, бессмертие и навсегда избавившись от страдания. Вот почему говорят, что Господь един и множественен. Он проявляется в бесчисленном множестве форм, образуя весь видимый и невидимый мир, в котором всё подвластно Его воле.

– И какая же система? – спросил я. – Почему он не мог сделать всех… всех богами разом?! Он же всемогущ?!

– Это не зависит от Его всемогущества. Лишь сам человек способен решить, следовать ему свету или тьме. Необходимо предоставить душе возможность совершенствования, не лишая её возможности… или бремени выбора.

– И что это значит?

– Бог создал сорок девять миров, или ступеней для развития. Наш, материальный мир является одним из самых низших уровней. Каждое живое существо, включая нас самих, и даже окружающие нас предметы – всё это имеет свою душу, обладающую способностью к развитию. Исходя из своего замысла, Бог посылает нам различные испытания, проходя через которые, мы и совершенствуем свою душу, или же, наоборот, упускаем свой шанс. Во время нашего физического существования, перед каждым из нас стоит собственная задача, однако лишь очень немногие способны понять её сразу. Успешно выполнив её, и пройдя сквозь все необходимые испытания, мы, в нужный момент покидаем это бренное тело, и переносимся на новый, более высокий уровень.

– А если не проходим?

– Если мы, при жизни, нарушаем Волю Божью, то оказываемся, после смерти, обречены на повторное рождение, где вновь имеем шанс, осознав свои ошибки, искупить их, и двинуться дальше.

– Смерть… – не смерть?

Громобой кивнул.

– Физическая смерть – это совсем не конец, а лишь возможность для продолжения роста.

– А почему тогда мы её боимся?!

– Вы утратили древние знания, объясняющие законы устройства мира, и поэтому страшитесь смерти – естественного и необходимого процесса, не зная, что за ней последует. В действительности, к смерти следует относиться как к долгожданному дару, избавляющему от тягот суетного земного существования.

– А самоубийства? Почему это грех?

– Самоубийство, как и убийство – это насильственное отнятие жизни, неважно, своей или чужой. При этом, совершивший подобное, нарушает законы Всевышнего, гласящие, что всё должно происходить в свой срок, своим чередом, и исторгает душу из тела, которая ещё не была к этому готова, и подвергая её угрозе навсегда исчезнуть во тьме, стерегущей неосторожных.

Я молчал, сражённый точёной стройностью этой изящной и гладко выделанной системы, в то же время не подкреплённой даже намёками на доказательства.

– Где доказательства всего этого? И вообще, хоть кто-нибудь прошёл всю систему до конца?

– Несколько тысяч, поднявшихся до уровня Чистого вечного Блаженства. Но они не скрылись от нас, страдающих душ в глубине своего безоблачного рая. Им чужд эгоизм, и ими движет лишь безмерное сострадание. Они, как и сам Бог, пристально и неотрывно наблюдают за нами, всегда готовые прийти на помощь и указать верный путь, когда мы находимся в самых тяжёлых и безвыходных ситуациях.

– И они с вами, типа, говорят? А почему с нами – нет?

– Для них не имеет значение, где находится человек, сколько ему лет, кем он работает, и прочее. Для них важна только наша боль, которую они могут забрать. Просто, зачастую, они действуют так чутко и мягко, что мы даже не замечаем оказанной помощи.

– Понятно.

– Но иногда, – продолжал Громобой, – они, или сам Бог, нисходят и до прямого общения с лучшими из нас, стремясь через них передать важнейшие послания всему человечеству. Таких людей называют пророками, и благодаря им мы и можем знать Всевышнюю волю. Но вы не верите в мудрость пророков, предпочитая слушать лжецов, использующих вашу глупость в своих целях…

– Но как тогда распознать истинного пророка?

– Держать свои сердца открытыми. Истинные пророки не ищут славы и почестей, но лишь стремятся донести Слово Божье до каждого живого существа в этом мире. Через них же нам были переданы и заповеди, послужившие для формирования всей нашей философии, начиная с древнейших времён. Мудрецы древности справедливо полагали, – продолжал Громобой, – что если весь наш мир был создан в результате акта Всевышней Воли, благодаря Всесильному и Всеведущему Творцу, то он, по своей природе, изначально является справедливым. Если же мы не понимаем этого сразу, то это происходит по той же причине, по которой не понимаем и личности самого Творца – из-за нашей ограниченности.

– Всё, что ни делается – всё к лучшему? – ухмыльнулся я. – Неплохо!

– И всё, что не делается – тоже, – добавил Громобой. – И это, даже, в первую очередь. Одним из важнейших принципов было объявлено ненасилие по отношению ко всем живым существам, невмешательство, и предоставление свободы выбора для всех, кто к этому стремился. С самого детства всех нас воспитывали на этих принципах. Мы отвергали жестокость, жадность, зависть, похоть – всё тёмное и низменное в человеке. Мы объявили это противоестественным. Мы утверждали, что человек, по своей природе, добр, бескорыстен и сострадателен.

За несколько десятилетий в нашем обществе преступность оказалась практически искоренена, и продолжает удерживаться на предельно низком уровне и до нынешнего времени. Начался невиданный подъем науки, позволивший навсегда избавиться даже от так называемых «неизлечимых» заболеваний, и проложить дорогу к освоению космоса…

Громобой замолчал на несколько мгновений, словно погружённый в раздумья.

– Стойкость и смирение были названы величайшими добродетелями, – снова заговорил он. – Вмешательство в жизнь других была объявлена попыткой препятствовать Божьей Воле и проявлением гордыни.

В это мгновение до меня дошло.

– Я где-то слышал фразочку, – заговорил я, – типа, «дети имеют право даже на собственную смерть».

Это был, вообще-то не вопрос, но Громобой кивнул:

– Да, – и, как мне показалось, виновато, опустил голову.

– Каждый имеет свободу выбора – поэтому вы не вмешались в нашу историю. А если мы исчезнем – исчезнет и всякая возможность выбора. Поэтому вы старались не дать нам полностью исчезнуть, – подытожил я.

– И даже старались помогать, – добавил Громобой. – Мы должны помогать каждому, кто попросит нас об этом, в меру наших сил и возможностей, если это не станет противоречить нашим принципам.

– А это… почему?

– Если была предоставлена возможность обратиться к нам – значит, так было угодно Всевышней Воле. А вот сможем ли мы действительно помочь – это уже зависит только от Бога.

– Молодцы. Всем помогаете, никого не трогаете, ни во что не вмешиваетесь. Блеск! Люди только почему-то погибают… – последнюю фразу я договорил медленно, и замолчал, вспоминая, что по этим диковинным представлениям это, оказывается, совсем не повод ужасаться… Да уж!

– Подожди, – вдруг осенило меня, – если я попрошу вас вмешаться в войну…

– Мы должны будем это сделать! – произнёс Громобой, и мрачная радость озарила его лицо.

– Пойдем завтракать! – вдруг предложил Громобой. – Ты уже, сколько дней не ел!

– Ага, – кивнул я. Наконец-то он сказал что-то дельное. А то баснями, сколько ни корми – не накормишь. Да ещё такими дурацкими.

Он, через бесконечный лабиринт коридоров и лестниц, привёл меня в очередную комнату, тоже круглую, светлую и чистую, большую часть которой занимал грандиозный круглый стол (рыцарей не хватает! М-да, очередная тупая шуточка. Не сдержался.), с гладкой поверхностью непонятного блеклого цвета, довольно красиво отражающая сиреневый цвет лампы, лучезарно блестевшей под потолком, и окружённый невысокими скамеечками, упершимися безбожно раскоряченными ножками в назеркаленный пол. Затем, оставив меня в окружении этой неликвидной мебели, Гром удалился в неизвестном направлении, но вскоре вернулся, таща в охапке две белые ложки из непонятного металла, два небольших, кругленьких, туго набитых и запечатанных пакета, и большую бутыль воды. Он вскрыл пакеты, к моему ужасу, спокойно залил в них воду, тщательно всё это перемешал, и протянул одни из них мне. Первым делом я стремительно завертел его в руках, осмотрел со всех сторон, и убедился, что, во-первых, это не бумага, а во-вторых, она не промокла. Это был какой-то, очень похожий на неё, тонкий, но прочный материал, напоминающий на ощупь и цветом пожелтевшие кленовые листья. Внутри оказалась густая, вязкая масса, внешне напоминавшая мокрую глину. Вкусом, как оказалось, тоже. Я, как раз, зачерпнул побольше, положил в рот, начал торопливо жевать…

– Что это? Вот гадость, а! – воскликнул я.

– Здесь, в каждом таком пакете, содержится суточная норма всех необходимых человеческому организму питательных веществ, рассчитанная среднестатистически.

– То есть, можно есть раз в день? – уточнил я.

– Да. Представляешь, сколько дополнительного времени это высвобождает?! – с энтузиазмом добавил Громобой.

– Готовить, опять же, не надо, – поддержал я.

Некоторое время мы настойчиво жевали, в полном суровом молчании.

– Громобой, ты обещал рассказать про вашу подготовку. Ну, раз я теперь с вами… – вдруг оживился я.

– Вообще-то, во время еды следует наслаждаться вкусом пищи, и не отвлекаться на посторонние разговоры, – неуверенно заметил он.

Я молчал, оставляя Громобоя без поддержки. Он тоже замолчал.

– Нам, как бы, «наслаждаться» особо нечем, – вставил я.

– Хорошо, – решился Громобой. – Но потом я должен узнать, как можно подробнее, всё о вашем мире, – добавил он.

– Отлично, – кивнул я.

– Ну, в таком случае, начнём. Первоначально мы практически и не представляли, каким образом следует готовить новых «разведчиков». Первые из нас проходили всего лишь стандартный курс, предназначенный для исследователей новых звёздных систем, но по мере того, как мы лучше знакомились с особенностями жизни на вашей планете, подготовка становилась всё более длительной и разнообразной. Сейчас она занимает от двадцати до тридцати лет, в зависимости от специализации, поэтому нас начинают готовить с самого детства. Наша подготовка включает в себя все знания и навыки, которые только могут нам понадобиться.

Первоначально, огромное внимание уделяется физической подготовке. Мы сильны, быстры и ловки. Мы можем бежать сутками, преодолевая огромные расстояния. Мы можем плыть, не нуждаясь в плотах и лодках, словно сами родились в воде. Мы можем преодолевать отвесные скалы, не имея никакого специального снаряжения. Для нас нет преград – мы движемся свободно, и максимально быстро среди городских строений, в тайге, пустыне, среди болот или в вечной мерзлоте.