Via Regia

Однако вместо таинственной помощницы возле Веры внезапно оказался он. Девушка не удивилась – была очень рада его снова увидеть. Красная лыжная куртка, черная вязаная шапка, огромные перчатки, которые он держал в правой руке, – и ничто не могло быть значительнее и ярче глаз.

– Привет! – Вера поздоровалась первая и указала на стул, куда он – с обезоруживающей, но сдержанной улыбкой – уже практически уселся.

– Так рад тебя видеть, – он протянул ладонь и быстро пробежал пальцами по тыльной стороне ее руки. Вера не убрала ее – наоборот, перевернула и мягко поймала его пальцы. Он посмотрел на них, едва заметно усмехнулся и снова поднял на нее глаза.

Они выпили по кружке кофе, потом – по чайнику чая, дальше она попросила колу, а он – горячий шоколад… Они не могли остановиться – говорили и говорили обо всем, так и держась палец о палец. Говорили о горе, о базе, о снеге, о лыжах и сноуборде, о Карачаево-Черкесии и об австрийских Альпах, о Монблане и о Куршавеле, о Дейле Купере и о совах, о Швейцарии, о Пат из Ремарка и туберкулезе, о тирольских колбасках и о мюллер-тургау с ледниковых почв, о звездах, которые пролетают мимо, и о мечтах, которые остаются с ними.

Вечером они перебрались в глэмпинг. Одна стена деревянного домика была сплошь заменена на стекло – из такого импровизированного окна открывался вид на застывшее озеро с блестящей гладью в низине, пушистые лапы елок с искусно выложенным на них искрящимся снегом. Темнота была тихая и спокойная, небо – ясным, сквозь него просвечивали все галактики, вселенные, сияли звезды и планеты, мелькали туманности, а бархатисто-синий эфир все пытался – и все безуспешно – поймать за хвост сверкающую комету. Они сидели на крытой веранде в плетеных креслах, каждый завернутый в свой плед, смотрели на притихшую природу, пили густой канайоло, иногда что-то говорили, но больше молчали и время от времени поглядывали друг на друга чуть смущенно, несколько дольше, чем нужно, потом кто-то первым отводил глаза, а губы расплывались в той самой едва заметной улыбке, которая вещает о настоящем, неподдельном счастье, с такой опаской и так трепетно разрастающемся внутри.

Утром, проснувшись от этого сна – самостоятельно, а не вследствие жестких надрывов будильника, – она ощутила такое спокойствие, такую гладь, такую тихую, но уверенную энергию внутри себя, что сразу же, не умываясь и не завтракая, отключив телефон и прочие гаджеты, несмотря на то, что за окном царила самая обычная загруженная работой среда, – села писать новые глаза. На этот раз – в холодную, сдержанную, при этом очень глубокую и многозначительную акварель. Вера уже любила его взгляд, каждую черту его глаз, всякий раз отыскивая в них что-то новое, неповторимо красивое – и пыталась передать это что-то тонким движением карандаша или кисти на своем желтоватом холсте.

Она работала над картиной весь день, сделав лишь раз, часов в шесть вечера, перерыв – совершенно необходимо было сходить за канайоло, конечно. Вера быстро захмелела, потому что со вчерашнего вечера ничего не ела, но это ощущение расслабленности и легкости только помогало ей писать. Полностью самоизолированная, отключенная от реального мира – ее руки танцевали, а сердце обливалось созданной ею самой любовью. Закончила примерно в полночь – и то только потому, что хотела скорее лечь спать и снова побыть собой и – побыть с ним. Но проверить мессенджеры и почту все же решилась – ожидаемо, там случился полный аврал.

«Вера, вот ТЗ, ждем к вечеру», «Вера, привет, лови бриф, завтра сможешь отдать?», «Добрый день! Отсылаю вам все правки от руководства, прошу внести как можно оперативнее», «Вера, ты где?», «Ку-ку», «АЛЕ», «Прием, Вера, куда ты пропала?!» и так дальше.

Раньше она бы сильно замахнулась телефоном, прицелилась бы прямо в стену и – кинула бы с чувством, но в кровать (все-таки 120 кусков на земле не валяются, а с рассрочкой только-только разделалась). Теперь же усмехнулась и глотнула еще вина – уже прямо из бутылки. «К черту, к черту всю эту вашу ‘реальность’. Дорогие друзья-коллеги! Не интересует!..»

Слегка подлавливая первые «вертолеты», Вера бухнулась на кровать и сразу же уснула.

…А он – сразу же пришел к ней. К ней – в мастерскую, с потолком под пять метров и обширной антресолью, где стояла ее маленькая односпальная кровать с резной чугунной спинкой – как здорово, что кто-то однажды решился сюда ее затащить, хоть и совсем непонятно каким образом! Стены просторной мастерской, полной воздуха и света, были увешаны вдоль и поперек эскизами, набросками, готовыми работами – все про его глаза, кое-где губы, еще встречались руки или отдельно пальцы.

Войдя в мастерскую, он обернулся вокруг своей оси несколько раз, провел взглядом снизу, от пола, которой тоже был уставлен все тем же сюжетом, вверх, прямо до антресолей – у него вырвалось восторженное и вместе с тем смущенное «У-у-у-у-ух!..»

Вера сидела на узком подоконнике в простом, слегка просвечивающем платье из молочно-белой парусины – сегодня она взяла выходной от своего столь плодовитого ремесла, поэтому белое оказалось вполне уместным. Колонки отбивали мягкий и чувственный испанский рэп. Она смотрела в окно, болтала ногой, пила зеленый чай, не вытащив пакетик из прозрачной кружки, – он был чуть горше, чем полагалось.

– Нравится? – повернула к нему голову.

– Да, конечно, это очень здорово! Я просто немного… Застеснялся, что ли. Никогда не видел столько версий своих глаз – они все такие разные, но безошибочно… Мои.

– Я люблю твои глаза. Я знаю их.

Пять минут спустя они целовались, стоя посреди мастерской. Чай остывал, лямка платья скатывалась по ее плечу… А шея – тонула в его большой и теплой руке.

Проснулась только к часу дня – телефон разрывался от пропущенных звонков, сообщений, капсов, восклицательных и вопросительных знаков.

– Черт, – выругалась она. – Как же вы все меня бесите.

Не вылезая из кровати, Вера ответила на несколько самых важных писем, потом сходила на кухню за кувшином с фильтрованной водой, отправила в рот таблетку «нурофена» и «ноопепта» – последний, мастерски исполняя роль великолепнейшего плацебо, очень раньше помогал сосредоточиться. Работала весь день. Голова оставалась чуть тяжелой, а спину и ноги тянуло, как при гриппе. К вечеру Вера все-таки сумела закрыть самые горящие задачи, однако большую часть все равно отложила на потом.

В прошлом она не замечала за собой такого: получив задание когда-то по учебе – что в школе, что в университете – позже на всех работах, старалась сразу же его выполнять, максимально оперативно и качественно. Теперь ей просто не хотелось тратить на эту бессмысленную штамповку свое время – Вера вдруг осознала, что ее работа стала для нее методом прокрастинации и попыткой забить, забыть, спрятать и задушить на корне свои собственные амбиции и чувства.

Как часто, думала Вера вечером, наливая в прозрачную кружку горький зеленый чай, она выбирала «поработать» вместо того, чтобы творить. Как часто говорила: «У меня слишком много дел, я не успеваю ничего, кроме работы, поэтому и не обзавожусь никаким этим вашим хобби». Тогда она откладывала на потом себя – а теперь работу: так что же из этого страшнее?

– Ну да, – рассуждала девушка вслух, ходя по прохладной комнате в большой серой футболке, – странновато, конечно, что себя я нахожу, когда сплю, но почему нет? Кто сказал, что медитировать, пребывать там в моменте, как Джарахов и прочие джа, путешествовать, самореализовываться и вся вот эта муть – про то, чтобы выбирать себя и жить для себя? Как для себя жить, я сама решу. И вообще. Спать классно, это факт. Ну а то, что я там вижу… Вдохновляет меня. Создает меня. Уйти бы туда. Насовсем.

Последнюю фразу она сказала громко и до нее не сразу дошел смысл собственных слов. Глаза Веры округлились.

– А что, это идея… Там мой реальный мир, а не вот эта серость и все это долбанное пьянство вокруг… Оставлю как запасной…

Решила прикорнуть на 15 минут. Вернуться в свой мир.

…прижимается к его сильной спине всем своим телом, крепко обхватив за талию. Его мускулы двигаются, она чувствует это своей грудью. Мимо проносятся белые скалы и голубое море шумит где-то далеко внизу. Шлем чуть съезжает, Вера легким движением головы поправляет его. Ветер овевает ее сгоревшие на солнце плечи. Они летят на мотоцикле, рассекают ветер – нежный соленый поток с поверхности океана.

Тормозят – внизу: здесь начинается деревня, вдоль улиц которой раскинулась большая оголтелая ярмарка. Паркуют байк, снимают шлемы. На ее щеке от ремешка остался небольшой красноватый след – он целует его в двух местах и аккуратно взлохмачивает ее волосы. Смеются.

Вокруг пахнет всем, чем только может пахнуть рынок: благовониями и воском, куркумой и мускатным орехом, жареным мясом вперемешку с сырым, морем и свежей рыбой, цветами и душистыми травами, арбузами и персиками, сыром и сушеными фруктами…

Их захватывает этот вихрь: сотни голосов на забавном неуклюже-рыкающем языке сливаются в одну какофоническую песню. Она берет его за руку и ведет к большой лавке с овощами.

– Вечером пожарим спаржу и ребрышки, давай?

…зазвонил телефон. «Господь всемогущий», – она резко проснулась, сердце ухало как сумасшедшее и ныло от пронзающей боли. Вера терпеть не могла внезапные звонки – исключение составляли только мама и бывший муж.

На дисплее высветилась неуклюже увеличенная аватарка Саши.

– Але, – нарочито чуть усталым голосом ответила она.

– Вера, привет! Это Саша. Как ты?

– Привет, нормально, а ты? – «гениальный, гениальный диаложище», – стучало в ее мыслях.

– Тоже, спасибо! Приехал с Сочей вчера. Есть планы на вечер?

– Дай секундочку подумать, пожалуйста, – она была так горда за эту фразу! Быстро прикинула: весь день провалялась дома, самые безумные пожары из дедлайнов потушила, новых идей для очередных глаз пока нет (нужно досмотреть сон), а вот выпить на халяву, ну ладно-ладно, лукавит, поговорить с живым человеком, может, будет не лишним… – Нет, кажется, я свободна.

– Заеду за тобой в восемь, хорошо?

– Оу, тогда я побежала собираться. Пока.

– Подожди, – Саша засмеялся в трубку, – адрес скажи.

– Восстания, 35. Напиши, как подъедешь, спущусь. Спасибо.

– До встречи! – он как будто ждал еще каких-то слов и потому молчал. Вера первая положила трубку.

В душ, сильно можно не бриться, ибо сегодня точно нет (Вера до сих пор испытывала легкое чувство вины за нуту ненужную ночь), замазать круги под глазами, побольше туши, хайлайтер на нос и под брови, потемнее под скулами, губы – бесцветным жирным блеском, чтобы не вздумал поцеловать. Надеть – не сексуальное (алое с горизонтальным вырезом на груди не подойдет), не романтичное (свободное персиковое в пол из фатина тоже), но все же что-то приятно элегантное нужно, чтобы не чувствовать себя ущербно по сравнению с остальными… кем? Она даже не спросила, куда они собираются, – ну или он ей не сказал. В любом случае, будь то ресторан или галерея, хочется хоть раз в неделю выглядеть прилично. Выбрала простое черное платье из плотного трикотажа, с плотным запа́хом и аккуратной линией бедер. Сапоги без каблуков – несмотря на невысокий рост, она очень редко носила каблуки, предпочитая удобство пущей женственности, и только в исключительные дни – сегодня точно не такой.

Впрочем, Вера прекрасно понимала, что весь этот цинизм, с которым она отнеслась к предложению Саши, – напускной. Ей все-таки было несколько любопытно, к чему это все могло привести. Любопытно – да, но не больше того, особенно, если учитывать, что она уже, еще даже не одевшись до конца, ждала завершения вечера. Ждала того самого ее любимого момента, когда голова касается подушки и – к ней тут же приходит он.

Вера поглядела на мольберт, перевела взгляд на законченные картины с его глазами, каждая из которых по-разному раскрывала его настоящего. Улыбнулась этим четырем парам глаз, а они – будто бы ответили ей тем же: он был живее и реальнее всех реальных и живых.

Пиликнул айфон: «Подъезжаю» – и скобка в конце. Вера окинула свое отражение взглядом – нашла, что выглядит вполне себе «ок». Надела пальто, завернулась в шарф, вспомнила, что забыла наушники в комнате – на цыпочках прямо в обуви вернулась. Кажется, она ни разу не выходила из дома, не вернувшись за чем-то через пару минут. В этот момент Саша написал ей, что «на месте».

– Вера, я тут! – он опустил заднее окно винтажно-молочного «мерса» и помахал ей рукой. Шел мокрый снег. Девушка подбежала к машине и нырнула в нее.

– Привет, – Саша слегка приобнял ее. От него вкусно пахло маскулинно-древесным одеколоном, вокруг шеи его был повязан темно-синий шарф. Кучерявые волосы немного отросли за то время, пока они не виделись, и пара прядей как-то поэтично-трогательно спадали на лоб. Сегодня он показался ей немного другим – не столько крепко сбитым (прямое темно-синее пальто сидело отлично) и добрым малым, сколько чуть отстраненным и интригующе высокомерным денди. Чем-то смахивал на Тома Хиддлстона. «Попытка не пытка, парень», – промелькнуло в ее мыслях.

– Привет! – Вера обворожительно улыбнулась, зная, что это всегда срабатывает. Ей уже, откровенно говоря, не хотелось ничего, кроме того, чтобы выпить, а потом сразу отправиться спать и смотреть свои сны – тем более, что от концентрированного количества работы и остатков легкого похмелья все еще едва заметно попискивало в голове.

– Хочу заглянуть в «Эрарту». Там сейчас помимо всех обычных выставок Хельмута Ньютона показывают. Что скажешь? Или пропустим?

– Пропустим? Что ты имеешь в виду? – Вере почему-то стало чуть смешно: молодец человек, взрослый, не выдумывает лишних проблем.

– Мы можем сразу поехать куда-нибудь поужинать, выпить и поболтать, – водитель терпеливо ждал.

Желания ехать куда-то далеко на Ваську, смотреть фотки за стеклами (хотя Хельмут ей, конечно, очень нравился), да и ходить на музеям с кем-то она не любила: ритм в восприятии искусства у каждого свой – ей вот надо постоять и «позалипать» в картину, подумать, что тут вообще, дойти своим умом, потом прочитать экспликацию (ей нравились версии на английском), потом порыться глазами в технике или деталях и только затем медленно двинуться к следующей арт-жертве. А иногда она резко уставала к середине выставки, и ей становилось тяжко смотреть, внимать, впитывать, искать, разбирать – тогда она, чуть не бегом, едва глянув, проходила мимо экспонируемых работ и вон из галереи. В любом случае, этот процесс должен был быть только ее личным…

– Нет-нет, давай согласно программе, – на сто процентов противореча собственным мыслям и все с той же улыбкой ответила Вера.

«В целом, – оправдывалась ли? – сейчас мне абсолютно по боку». Как будто и не она приняла это решение вообще увидеться с Сашей, поехать сначала в «Эрарту», а не в бар. Пусть все пойдет, как в кино – мимо, но хотя бы, может быть, даст ей немного ощущения того, что и в этой ее жизни, вне сна, что-то тоже способно происходить.

Они ехали минут двадцать, практически все время молча. Он спросил ее, как она провела день и вообще последние недели с их последней встречи (о том, что между ними произошло, никто из них тактично не упоминал), рассказал в паре слов о том, как съездил по работе в Сочи. Старался быть легким и общительным, но Вера держалась угрюмо – это сократило количество попыток ее разговорить. Припарковались. Саша успел первым выйти из машины, открыть ей дверь и протянуть руку. «мило, но не трогает», – подумала Вера и, выходя, слегка оперлась на него.

– Спасибо, так приятно.

– Рад, – он чуть манерно, но больше забавно поклонился.

Когда она сняла пальто и отдала ему, чтобы он в свою очередь отдал в гардероб, у него в глазах что-то сверкнуло:

– Ты очень красивая, – с улыбкой сказал он и отошел.

Они поднялись на третий этаж, где их уже заждался Хельмут. Пару предупредили, что до закрытия музея остался всего час, поэтому стоит поторопиться. Они, конечно, не стали – медленно и молча рассматривали Катрин Денев с сигаретой в губах и спящего Уорхола, надолго зависли у «Они идут» и у Джоди Фостер с соском, нырнули в репродукцию «Обнаженной в бассейне» и тихонько посмеялись над неестественно крутым подъемом стопы Нади Ауэр. «Красиво, чувственно, но так приелось», – подумалось Вере. Она почувствовала легкую досады за свои мысли и попыталась их отогнать. Но черно-белые фото про эро и этот мужчина рядом, и люди вокруг, пусть редко, но всегда неуместно встречающиеся на пути, и тусклый свет в зале, как бы намекающий, что пора выметаться – все это начало угнетать ее. «Слишком много общения на сегодня, пожалуй», – кажется, совсем приросла к своему одиночеству, приправленному сомнамбулическими фантазиями.

Через час они сидели в «Цветочках» на Некрасова. Вера специально предложила именно этот бар – максимально близко к ее дому и можно смыться, как только ей окончательно надоест сей спектакль. Но пока что было терпимо – вернее, безразлично. Она попросила у долговязого бартендера негрони – он тоже. Сказал, что это и его любимый коктейль.

Он вообще пытался много говорить: с умным видом – надо признать, что напускал он его не специально – размышлял вслух о массовом и элитарном искусстве, потом немного рассказал о своем бизнесе. Веру Саша ни о чем особенно не спрашивал – этим она вполне была довольна. Время от времени вставляла какие-то общие фразы, мычала в ответ и кивала головой – в общем, почти не слушала.

«Хотя если бы слушала, нашла бы, что ответить. Он дело говорит, например, о том, что масса – понятие надуманное и следовало бы перестать разбрасываться громкими словами, вот Мураками, скажем, – взял массовое и переплавил в угоду элите… Интересный, этот Саша. Как жаль, что у меня в его сторону совсем не лежит. Впрочем, завиток этот. Симпатичный», – она украдкой и, может быть, даже с надеждой что-то в себе услышать, всматривалась в его лицо, когда он замолкал, устав, видимо, в одиночку искать темы для разговора, и с поддельным интересом разглядывал то меню, то гарниши, стоящие прямо под носом. Внутри Веры зияла пустота, так похожая на нее саму. Ей претили эти смол-токи. Если уж и говорить, то о том, что болит, кричит, полыхает, о том, что важно, о том, в чем соль, а не вот это все.

– Будешь еще что-то? – спросил он, когда они прикончили по второму коктейлю. Вера заметила, что Саша слегка расстроен, хотя старается не показывать и по-прежнему тепло с ней беседует. Ей стало стыдно.

– Да нет. Завтра работа, пожалуй, уже пора домой.

– Я тебя провожу.

Они дошли до ее подъезда и остановились. Перестал идти снег. Один фонарь – прямо у ее парадной – перегорел. Она с жалкой, виноватой улыбкой посмотрела на него.

– Прости, что я такая угрюмая.

– Что ты. Ты прекрасная, Вера, – он наклонился к ней и посмотрел ей в глаза. Его лицо приблизилось. Она не возражала. Он поцеловал ее, она автоматически ответила. Цепкие, упругие губы энергично сновали от одного уголка ее рта к другому. Его ладони обхватили ее щеки – в этот момент Вера отстранилась.

– Мне нужно идти. Спасибо за вечер.

– Спасибо тебе. Пока, – он быстро обнял ее, она – еще быстрее – поднялась в свою квартиру. Разделась. Снова долго смотрела на себя в зеркало. Недовольная морщинка промеж бровей – как бы она хотела влюбиться. Но что-то не пускало ее, держало на замке ее чувства, ее сердце.

«Неужели я все еще не отошла от развода?» – подумалось ей, и тут же отразилось от внутренней стенки черепной коробки – фальшь.

– Я люблю тебя, – проговорила она, посмотрев на свои картины с глазами. Она что, полюбила этот образ, созданный ее подсознанием?.. Как глупо… Только если не принимать-таки на веру тот факт, что сны не менее реальны, чем явь. Не задерживаясь, приняла душ и упала в кровать, упала в блаженный сон – какой долгий день… Она скучала.

…они шли по каменистому пляжу и держались за руки. «Какая картинка!… – усмехнулась про себя Вера. – …получилась бы, если бы на нем не были надеты эти смешные розовые штаны в катышках! Хотя сама-то…» Сама – в огромном растянутом худи, со спутанными солью и ветром волосами, обгоревшими щеками и шелушащимся носом, с песком под ногтями. Они шли босиком по успевшим остыть камням и наблюдали за тем, как стремительно садится солнце, раскидывая свои немыслимые персиково-розовые лучи по поверхности неспокойного моря. С каждой минутой становилось чуть прохладнее – она сильнее прижималась к нему, а он, с довольной, едва заметной улыбкой, спрятанной в густой бороде, смотрел вперед, за линию горизонта. Он был очень счастлив, прямо в эту секунду.

Он наконец жил свою жизнь, он выбирал свое собственное счастье, а не искал его для кого-то другого. Был собой, был честным, перестал притворяться и лгать самому себе, ждать, что как-то приноровится, приспособится, что все как-нибудь да устроится. Он, такой деятельный, такой требовательный к себе, наконец взял на самого же себя ответственность за свою жизнь, а не за чью-то еще. Ему хотелось вечно идти вот так с ней рядом и чувствовать ее маленькое гибкое тело, ее тепло, видеть, как она улыбается – не объективам камер, не другим любимым. Как она улыбается ему – и тоже больше никому не врет.

– Давай спустимся на тот камень, – Вера показала на крупный валун прямо у берега. О него с силой бились волны. Уже стемнело, и море, вслед за небом, переливалось тихим блеском звезд. Мимо большой Луны одна за другой сновали яркие кометы, до которых им не было ровным счетом никакого дела – все их желания уже сбылись.

Они добрались до выступа скалы, уселись на нее, брызги то и дело облизывали их ноги. Он прижал ее голову к своей груди – она услышала, как мирно и волнам в такт бьется его сердце. Опустил свое лицо в ее волосы и глубоко вдохнул. Столько мира внутри.

Рядом с ними откуда-то взялось два большеглазых дракона – размером с пони: один – иссиня-черный, другой – пегий. Они положили свои изящные тонкие головы на их колени: первый уютно устроился под его свободной рукой. а второй – горячо задышал ей в живот.

– Как же мне хорошо, – прошептала Вера и аккуратно, чтобы не разбудить, двумя пальцами погладила дракона по выступающей надбровной дуге.

– И мне, – ответил он, как-то мысленно, даже не открывая рта, но она услышала. Дракон, лежавший на его коленях, шумно вздохнул во сне.

…открыла глаза. Очередной удивительный сон – к таким она уже привыкла. Однако в этот раз она буквально слышала то, что чувствовал он – мыслила его мыслями, смотрела его глазами, внимала его образам. Это было необычно. Вот он какой… как они похожи. В нем тоже, оказывается, билось, словно заключенное в пятилитровую банку бескрайнее море, незаметное, но разъедающее изнутри разочарование, пустота, в котором ожидается, что завтра будет лучше, завтра будет по-другому и все изменится, горечь фатального «несвоего», из которого, казалось, нет выхода – в окно разве что. Но нашелся маяк – и им оказалась она. Вера ощутила неведомую дотоле радость, кольнувшую в груди от того, что сама может быть причиной чьего-то счастья – так глубоко она еще никогда не чувствовала этого, не воспринимала и вовсе как возможную правду эту мысль.

Он хотел проживать жизнь рядом с ней, в ней, в ее сердце и в ее голове – это отзывалось у нее внутри горячим иссущающе волнительным сердцебиением.

Вера и сама знала: море, бьющееся о скалы, бесчисленные разноцветные звезды, пеленой упавшие на небо, умиротворенные драконы – все это олицетворяло ее стихию, ее мечты, то самое ставшее болезненно редким состоянием ее собственного – и ничьего больше – потока настоящей продуктивной жизни. Здесь она – творец со свободной волей и доброй силой в мускулах, здесь ее ведет любовь.

Пиликнул айфон, поймав чье-то рабочее письмо, потом еще раз и еще – она не обращала на него внимания и смотрела в потолок. Выражение ее лица – точнее его отсутствие – было тихим, безмолвным. Ее не было здесь: Вера прокручивала в памяти все моменты, которые прожила в своих снах. Заглядывала в самые настоящие глаза-елки, переживала сызнова себя – такую любимую, такую счастливую, такую, какой она хотела бы быть.

…они бродили по поверхности тех самых звезд, блестящая пыль, как песок, забивалась в потертые «найки», откуда-то из глубин далекого кратера дул теплый ветер. Он сказал, что ему надо спуститься к морю и проверить, как там дела у драконов – она ответила, что подождет его на вершине холма. Тут было плато, усыпанное слабо сияющим песком, сотворенное то ли из твердого камня, то ли из нежного воздуха. Оно выдавалось далеко вперед, в бездну – вот там-то, на самом его краю, сидела Вера, опустив ноги вниз, болтая ими, как в воде. Бесконечный покой накрывал ее и наполнял, она была собой, была здесь. Взглянула на свои ладони – они самые, мягкие, прохладные, как всегда. Провела рукой по шее сзади, где как-то неанатомично выдался седьмой шейный позвонок – что-то про остеохондроз, наверное, но она любила эту свою особенность. Вера никогда еще не чувствовала себя настолько настоящей, никогда не видела в себе столько чудес, столько переплетений смыслов и истин. При этом в сердце и мыслях ее не было и намека на самодовольство или самовосхищение – лишь какая-то наполняющая светом благодарность и любовь, любовь, много любви, которую хотелось отдавать.